Я надел пиджак. Может, галстук надеть? Как будто я в нем и спал всю ночь… Неубедительно. Но галстук все-таки надел.
Чего же я, дурак, вчера ее не догадался домой отвести, и ничего бы этого не было, не было бы позора… А мать ведь у нее судьей работает. Я рассмеялся негромко, но вслух. Как любит говорить один из героев моего романа, «положение безнадежное». Это значит не только надеяться не на что, но и стоит успокоиться: твоя судьба в руках Всевышнего. Он все решает, а тебе и делать ничего не надо. Я застегнул пиджак на все пуговицы. Ну, ничего, зато со мной правда. Хотя правда и справедливость торжествуют только в кино и в романах. Ну и пусть! Положение безнадежно!
Я распахнул дверь. Марина так и стояла на прежнем месте в коридорчике. Мне почему-то стало ее жаль.
– Ну что, девочка? – я обнял ее за плечи, она прильнула ко мне своим тельцем. – Ты хоть понимаешь, в какое меня положение поставила?
Она молча закивала раскрашенной разноцветной головкой. Что-то вдруг нежное к этой девушке поднялось внутри меня.
– Так, – я резко отстранил ее, может быть, слишком резко. – Давай переодевайся, я тебя жду.
Она повернулась и медленно пошла в комнату… я отвернулся, нарочно не стал смотреть ей вслед… на уходящую фигуру.
Марина вышла через пять минут в брючном костюмчике, в башмаках на платформе неимоверной, со своим рюкзачком «Смерть попсе!».
– Ты не волнуйся. Мама тебе ничего не сделает, – сказал я, и голос мой слегка дрогнул. «А мне?»
Мы вышли на лестницу, я стал закрывать ключом замок, как вдруг дверь соседней квартиры открылась, и на лестницу, мерзко гавкнув, выскочил бультерьер соседки Клары Ивановны. За ним показалась и его хозяйка.
– Здравствуйте, Сергей Игоревич, – сказала она, окинув меня взглядом. – А ты, Мариночка, чего не здороваешься?
– Я вас в упор не вижу, – схамила Марина.
Я про себя одобрительно хмыкнул: я бы тоже с удовольствием так сказал. – Фу! Невоспитанность сплошная.
Хозяйка гнусного барбоса по-собачьи фыркнула и, влекомая животным, поспешила вниз. Ну, теперь-то уж вся лестница будет знать о том, что у меня ночевала – о, ужас! – заходила, ко мне заходила Марина.
Мы стали подниматься по лестнице.
– Слушай, это ты мне испортила телефон? – спросил я, слегка повернув голову.
– Да, – виновато опустив голову, ответила Марина.
– Это чтобы я в милицию не звонил?
– Да. Они бы все равно ничего не сделали.
– А что я теперь делать буду без телефона, ты не подумала?
– Там проводочек отсоединен, я приду сделаю, – сказала она, поравнявшись со мной и заглядывая мне в глаза.
– Нет уж! Теперь я сам. Ты с мамой разбирайся.
Мы остановились у ее двери. Марина полезла в рюкзачок за ключами. Я надавил кнопку звонка.
– Смотри-ка, дверь приоткрыта, – сказал я, заметив щель.
Я толкнул дверь и, отстранив девушку, вошел в квартиру. Квартира носила следы неимоверного бардака. Вещи из всех шкафов были вывалены на пол, ящики выдвинуты, подняты ковры… Чем-то напоминая египетскую пирамиду, на полу возвышалась груда книг из шкафа. Привычный глаз тут же вырвал из навала знакомую обложку моей книги. Зрелище разгрома впечатляло и подавляло. Я стоял посреди этого обыска, изумленно озираясь по сторонам, рядом со мной стояла Марина. Чрезмерное обилие форм обычно действует на меня угнетающе, я впадаю в гипнотическое состояние растерянности, начинает кружиться голова. Мы стояли так, озираясь, посреди развала несколько минут.
– Дядя Сережа, – негромко проговорила Марина, беря меня за руку, – кто же этот бардак убирать будет?
Я пожал плечами. Слова девушки вырвали меня из оцепенения.
– Здесь ничего трогать не будем, пойдем сейчас ко мне, – сказал я, решительно поворачиваясь, взял девушку за руку вышел из квартиры.
Мы сидели в гостиной за большим столом со стеклянной столешницей молча.
Марина курила, стряхивая пепел мимо пепельницы, я смотрел в сторону. То, что произошло, окончательно выбило меня из равновесия. Значит, девушка говорила правду, а я подумал черт-те что… Нужно срочно что-нибудь предпринять.
– Почему ты сказала, что вызывала милицию? – спросил я.
– Вы, дядя Сережа, не обижайтесь, но мама велела, чтобы я никому не говорила, кроме вас. Ну, а раз вы не знали ни о чем, я и растерялась.
– Теперь хоть понятно, как нужно действовать.
– Как? – девушка затушила сигарету и закурила новую.
Я поднялся, взял с базы телефонную трубку.
– Очень просто, – я протянул ей трубку. – Ты исправляешь телефон, потом я звоню Николаю Николаевичу, они присылают опергруппу, осматривают квартиру, снимают отпечатки и начинают искать твою маму. Понятно?
– Понятно, – девушка улыбнулась как-то натужно. – Но, по-моему, не стоит вмешивать сюда милицию, сами разберемся.
– Какое «сами»?! – воскликнул я рассерженно: терпеть не могу запаха хабариков, я встал, взял пепельницу и отнес в туалет вытряхнуть в унитаз. – Ты хоть понимаешь, что это дело профессионалов, – вернувшись, сказал я. – Что мы с тобой сделаем!? Это в американских фильмах Шварценеггер всех побеждает. Где мы твою маму искать будем? Да и Шварценеггера где возьмем? И не забывай: ты свидетельница. Может быть, тебе придется в милиции пока пожить, или где они там свидетелей прячут.
– В пятизвездочном отеле они свидетелей прячут… Ну, может быть, я у вас останусь, как мама сказала.
– Послушай, Мариночка, – я сел напротив и, насколько возможно, приблизился через стол к девушке, – у меня тебе находиться опасно, они, возможно, будут тебя искать. И вообще, с каких это пор ты маму слушаться стала?
– Ну, кто догадается меня у вас искать? Будут по родственникам, по друзьям разыскивать.
Пожалуй, в ее словах был резон. Что могут ей предложить в милиции? Отдельную камеру. А так она недалеко от своей квартиры, да и мать знает, как с ней связаться в случае чего. Не зря же она велела ей ко мне идти.
– Ну ладно, оставайся у меня, а там посмотрим.
Марина улыбнулась, но тут же подавила свою улыбку, хотя по глазам было видно, что она очень довольна.
– А чего ты так радуешься? – спросил я, глядя на ее довольную физиономию. – Милицию все равно подключать нужно. Тут профессионалы должны работать.
Я оставил Марину дома, а сам отправился в милицию к Николаю Николаевичу. Друзьями мы не были, скорее старыми знакомыми, наши жены дружили со школы.
Выходя из дома, я оглядывался и испытывал сильное подозрение к каждому встречному прохожему и, пока дошел до отделения, изрядно утомился.
Мы проговорили с Николаем Николаевичем около часа. Он обещал делом этим заняться прямо сейчас. Выслал опергруппу на место преступления и одобрил мое предложение, чтобы девушка пожила пока у меня, но сказал, что с ней обязательно нужно будет побеседовать и составить фотороботы похитителей, посоветовав быть поосторожнее.
Марину пришлось уговаривать отправиться в отделение милиции для составления фоторобота, и только к вечеру она согласилась. Я проводил ее, прождав около двух часов. Когда мы вернулись домой, я пошел в кабинет за компьютер: нужно было продолжать роман. Марина между тем отправилась в кухню готовить ужин.
Через час она постучалась ко мне в кабинет.
– Дядя Сережа, вас можно отвлечь?.. Ужин готов.
Как-то мило это прозвучало «вас можно отвлечь?»! Давно никто не говорил со мной так мило, с тех пор, как уехала жена… да, пожалуй, и она не говорила.
Я вышел в комнату и остановился на пороге. Из музыкального центра доносилась органная музыка, мои любимые токкаты Баха. Стол был сервирован, посредине стояла откуда-то взявшаяся бутылка вина, горели свечи… Прямо романтический ужин.
В загадочном мерцании свечей Марина выглядела пугающе очаровательно, хотя на ней и был атласный голубой халат, но в полумраке он выглядел вечерним платьем. Волосы она убрала назад, открыв лицо, и это лицо поразило и смутило меня.
– А что это за праздник сегодня? – прокашлявшись от некоторой неловкости, проговорил я, озирая обстановку.
– Просто захотелось поужинать с удовольствием, – сказала Марина. А вам, дядя Сережа, не нравится?
– Да нет, отчего же. Очень мило, я тут отвык от сервиса, одичал немного, – проговорил я, садясь за стол. – А вино откуда? – я взял бутылку в руки. – Ладно, я понимаю, что ты взяла первую попавшуюся кассету и поставила в музыкальный центр, – говорил я, открывая штопором бутылку вина, но откуда ты могла узнать, что я люблю «Хванчкару», можно сказать, с детства, да и вообще… Откуда взяла эту бутылку?
– Можно я не буду отвечать на эти вопросы? У меня тоже есть маленькие тайны.
Марина закурила сигарету и выпустила тоненькую струйку дыма. Она курила, элегантно держа сигарету между средним и указательным пальцами. Как все-таки красиво, когда курит женщина. Зря моя жена курить бросила. Сколько, оказывается, достоинства и, пожалуй, даже элегантности было в этой девушке. Как я не замечал этого раньше? Я налил в бокалы вино.
– Давай выпьем за то, чтобы твоя мама поскорее нашлась и чтобы ей не сделали ничего плохого, – поднял я бокал.
– Найдется, – уверенно сказала Марина, глядя на меня голубыми глазами.
Мы выпили. Оказалось, что готовила Марина вкусно, во всяком случае, из того, что разыскала у меня в холодильнике. В другой раз я, конечно, отпустил бы какую-нибудь неуместную шутку по поводу того, что не рановато ли ей пить вино в мужском обществе и разрешает ли ей пить вино мама? Или еще что-нибудь в этом роде. Но сейчас, глядя через стол на Марину, не хотелось говорить ерунды, хотелось говорить глупости. Что-то поднималось внутри мальчишеское, неуемное, давно и накрепко забытое. Хотелось шалить, бузить, не только говорить, но и делать глупости… Вино, что ли, так действовало?..
Но я удерживался, изо всех сил удерживался. Я человек все-таки разумный и должен соблюдать… себя в руках. В глазах девушки я видел веселые огоньки… Черт, почему мы не в одном возрасте? Хотя мне сейчас казалось, что в одном. То ли она поднялась до моего возраста, то ли я опустился до ее. Но мне же не пятьдесят, я как раз на рубеже между сорока и пятьюдесятью. Как писал Виктор Гюго, «Сорок – старость молодости, а пятьдесят – молодость старости». Марина смеялась и, сев за фортепиано, спела несколько песенок и даже мой любимый романс…