Стивен знал Хинксли, нового ректора: высокий, миловидный, благородного вида, прекрасно образованный — никакой излишней религиозности, веселый, остроумный, добрый. Стивен любил и ценил Софи больше всех женщин, но ни от кого не ожидал героических подвигов. Какой героизм выдержит долгую разлуку, когда союзников так мало, да и те за десять тысяч миль? Десять тысяч миль — а сколько это недель, месяцев, лет? Одно дело ждать, когда ты ведешь активную, насыщенную приключениями жизнь, и совсем другое, когда ты заперт в глухом провинциальном доме наедине с волевой, лишенной колебаний женщиной, уверенной в своей божественной правоте. Как ни крути, страх и отвращение миссис Уильямс к долгам был совершенно не наигранным, и это давало ей в руки аргумент намного более веский, чем прочие. В их тихой сельской округе помещение в тюрьму — в тюрьму! — за долги было делом неслыханным, а леденящие душу истории, долетавшие до них из отдаленных краев или из развращенной, легкомысленной столицы касались только отчаянных авантюристов и им подобных. Впрочем, с детства помнила она рассказываемые шепотом апокалиптические слухи людях, от которых Бог отвернулся настолько, что те потеряли свои капиталы, когда лопнул пузырь Компании Южных морей. Миссис Уильямс могла, как и большинство ее знакомых, своими собственными руками заработать пять пенсов в день прополкой или шитьем, и хотя некоторые джентльмены могли добиться несколько большего с помощью сбора урожая, скопить сотню фунтов было свыше их сил, не говоря уж о десяти тысячах. Они боготворили капитал с невыразимой, необъяснимой истовостью, доходя в этом поклонении до мистики.
Стивен размышлял об этом, читая письма Софи; размышлял, бродя по бразильским лесам, рассматривая заросли орхидей и бабочек размером с суповую тарелку; размышлял и теперь. Как мало времени, чтобы подумать! Заминка оказалась слишком длинной, и лицо Джека, почувствовавшего за словами Стивена скрытый смысл, начало приобретать выражение беспокойной озадаченности, но после доклада о приближении баркаса с послом на борту, снова сделалось радостно-безмятежным.
— Я так боялся, что нам придется пропустить отлив, — произнес он и взбежал по трапу в копошащийся на палубе муравейник. Копошащийся, но организованный. Хотя Джек и говорил про недостаточную сработанность команды, приготовления к отплытию она вела в одном мощном порыве: «ракунцы» были забыты, «сухопутные» оставили за спиной мечты о плуге, а береговые битвы с экипажем «Лиры» сплотили их воедино — нельзя было найти хоть одного, чью плетеную шляпу не украшала бы ленточка с вышитой надписью: «Сюрприз».
Церемония встречи — мистер Стенхоуп никогда не поднимался на борт инкогнито; стук прикладов морских пехотинцев, долгожданный приказ «Якорь поднять!», боцманская дудка и топот солдатских башмаков в направлении шпиля.
Магия суши, растянутая до последней минуты, восстановила дух мистера Стенхоупа, но не оказала такого же воздействия на его здоровье, подумал Стивен, оглядывая посла. А кроме того, лишила его «морских ног». Они со Стивеном обсуждали официальные бумаги, полученные из Англии и Индии, когда отлив повернул против ветра, и выходящий в море «Сюрприз» заплясал, словно норовистая лошадь.
— Простите меня, доктор Мэтьюрин, — сказал посол, — но я пойду прилягу. Полагаю, дальше будет хуже. Чувствую, через час-другой слюноотделение достигнет пика и я снова потеряю человеческий облик, и буду не способен находиться в приличном обществе еще долго, о, Боже, и кто знает, как долго?
Стивен оставался рядом с ним до поры, пока общество его не стало стеснительным, после чего предоставил посла лакею и ведру, заметив напоследок:
— Вам скоро должно стать лучше: вы привыкнете к качке гораздо быстрее, чем после Канала, Гибралтара или Мадейры, и страдания ваши скоро подойдут к концу.
Но сам мало в это верил: он читал книги о путешествиях, общался с Пуллингсом, который на китайском «индийце» несколько раз ходил по этому маршруту, и знал репутацию, установившуюся за высокими южными широтами. А ведь это не обычное путешествие в Индию: два года назад голландцам вернули с поклонами и улыбками мыс Доброй Надежды — ясное дело, его снова отберут, но пока «Сюрпризу» придется обогнуть Африку с юга, через «ревущие сороковые», а потом идти на север, туда, где дуют летние муссоны. Подгоняемый пассатом фрегат мчался, словно стараясь наверстать упущенное время; все на борту замечали, как изменился его ход — он стал легче, быстрее, изящнее что ли. Джек ликовал: по его словам, «Сюрприз» — как чистокровная кобылица — требует обращения заботливого и бережного, отзывчив к ветру и маневрен как куттер. Но не прощает ошибок в управлении: на руле нужно быть очень внимательным, чтобы не потерять ветер.
— Это было бы очень печально, — качая головой, говорил он. — Если фрегат выйдет из ветра, я не поручусь за этот проклятый фока-рей, да и за саму мачту — единственную вещь, которую я не в силах заменить. Помнишь, скажем, пяртнерсы?
Стивен смутно припомнил, как Джек вонзал свайку в дерево, от которого летели гнилые щепки. Он тоже помрачнел, напустив на себя мрачный вид, и выждал некоторое время, прежде чем задать вопрос: когда можно будет надеяться увидеть альбатроса?
— Бедняга, — вздохнул Джек, все еще думая о корабле. — Боюсь, он дряхлеет: дух еще бодр, но с anno domini никому не совладать. Альбатросы? Ну, думаю, у нас есть шанс встретить их прежде, чем мы достигнем широты Мыса. Я отдам приказ сообщить тебе сразу, как только их заметят.
Величины широт росли с каждым полуденным измерением: 26°16 , 29°47 , 30 58 . С каждым днем становилось все холоднее. На свет были извлечены преданные в тропиках забвению шерстяные куртки и меховые шапки, а мундиры офицеров перестали служить для них пыткой. И каждый день, даже по нескольку раз за день, Стивена вызывали наверх посмотреть на черноспинную чайку, голубя, буревестника — ведь теперь они оказались в изобильных водах Южной Атлантики — водах, способных прокормить Левиафана. Кстати, последние довольно часто наблюдались на расстоянии, а один раз ночью глухой удар и небольшое отклонение от курса дали понять, что фрегат пришел в непосредственное соприкосновение с одним из них.
Все дальше и дальше на юг, сквозь зону, где рождаются пассаты, пробиваясь через полосу неустойчивых ветров — холодных, холодных ветров — в «ревущие сороковые», по которым западный ветер, безраздельно господствующий на всей окружности глобуса в этих широтах, понесет их на восток до оконечности Африки. Неделя за неделей стремительного плавания. С каждым полуднем солнце стояло все ниже, и становилось все меньше, оно светило, но грело; луна же тем временем казалась все больше.
Интересно было наблюдать, как быстро плавание становится частью повседневного существования: «Сюрприз» не проделал еще первой тысячи миль, а неизменная рутина корабельной жизни — сигнал дудки сворачивать койки, барабанная дробь «Сердцевины дуба», зовущая к обеду, потом тревога и бесполезные, но бесконечно повторяемые орудийные учения, смена вахт — уже стерла из реальности начало путешествия и его цель, стерла даже время, так что для всего экипажа казалось нормой, что они и будут вот так вечно плыть по бескрайнему пустынному морю, глядя, как уменьшается солнце и растет луна.
В тот памятный четверг на бледном небе сияли оба светила. Стивен и Бонден заняли свое обычное место на крюйс-марсе, согнав оттуда коренных обитателей и расположившись на свернутых лиселях. С крючочками и палочками Бонден начал упражняться задолго до экватора; на трех градусах северной широты он выкинул презренный грифель за борт. Теперь он осваивался с пером и чернилами, и по мере пересечения южных параллелей выводимые буквы делались все меньше, меньше и меньше.
— Стих, — сказал Стивен.
Трудно понять почему, но Бондену нравилось писать строфы. С по-детски открытой улыбкой он откупорил чернильницу и окунул в нее перо, позаимствованное из крыла олуши.
— Стих, — повторил Стивен, глядя на безбрежный серо-голубой океан и половинку луны над ним. — Стих:
Потом за край земли перешагнем,
Туда, где с океаном встречается небосвод,
И антиподам в лицо заглянем,
А там до Луны один переход.[34]
Клянусь, мне кажется, я вижу альбатроса.
— Мне кажется, я вижу альбатроса, — механически проговорил Бонден. — Это не в рифму. Может, ошиблись строчкой, сэр?
Не получив от замершего учителя ответа, он проследил за его взглядом и сказал:
— Да, так и есть, сэр. Смею заметить, он направляется прямо к нам. Замечательные большие птицы, скажу я вам; правда, малясь рыбой отдают, если кожу не снять. Встречаются, впрочем, некоторые старомодные парни, питающие к ним неприязнь: утверждают, что альбатрос приносит плохой ветер.
Альбатрос приближался, зигзагообразно следуя кильватерному следу корабля. Он не шевелил крыльями, но летел с такой скоростью, что размытое пятнышко, которое заметил Стивен, к моменту, когда Бонден закончил излагать рецепт пирога с альбатросом, превратилось в огромное нечто. Нечто с черными крыльями размахом в тринадцать футов. Птица замерла над кормой, потом заложила вираж, скользнула вдоль борта и исчезла в облаках парусов чтобы вынырнуть вновь ярдах в пятидесяти за фрегатом.
За крюйс-марс мчались вестник за вестником.
— Сэр, вот ваш альбатрос, два румба слева по траверзу, — это доложил Ахмет на урду. Тут же вместо его посеревшего лица появилась физиономия юнги с квартердека:
— Наилучшие пожелания от капитана, сэр. Он говорит, что заметил птицу о которой вы спрашивали.
— Мэтьюрин! Послушайте, Мэтьюрин, вот ваш альбатрос! — это Боувз, казначей, карабкался по вантам на руках, волоча покалеченную ногу.
Наконец Бонден сказал:
— Моя вахта начинается, сэр. Мне нужно идти, с вашего позволения, не то мистер Реттрей задаст мне трепку. Может, прислать вам бушлат, сэр? Жутко холодно.
— Да-да, конечно, — пробормотал не слышавший ничего Стивен, замерший от восхищения.