Стивен оказался невыносимым пациентом: по временам он возносил Макалистера как некое медицинское светило, подчас же корабль оглашался воплем: «Шарлатан!» — и порошки и пилюли летели в мусорное ведро. Капеллан страдал сильнее прочих: большинство офицеров рассредоточивалось по дальним концам корабля, едва выздоравливающий Мэтьюрин появлялся на палубе, но мистер Уайт не умел лазать по снастям, да и не мог позволить себе не исполнять свой долг, требующий навещать больных, и даже играть с ними в шахматы. Однажды, заведенный поддевками насчет эрастианства, священник собрался с силами и выиграл партию. За это он удостоился не только осуждающих взглядов со стороны стоящих у штурвала рулевого и квартирмейстера, а также ропота всей кают-компании, но даже полуофициального выговора от капитана, посчитавшего «недопустимым легкомыслием препятствовать выздоровлению больного ради сиюминутного наслаждения». Это все не считая собственных угрызений совести. Положение мистера Уайта было проигрышным заранее, ибо если он проигрывал, Мэтьюрин точно так же начинал орать, что тот ему поддается, и впадал в ярость.
Но в итоге железное здоровье Стивена взяло верх, и неделю спустя, когда фрегат лег в дрейф у необитаемого островка в Индийском океане, координаты которого по-разному указываются в каждой карте, он сошел на берег. Именно здесь, в этот день, который стоило отметить белым камнем, а лучше целым булыжником, он совершил величайшее открытие в своей жизни.
Шлюпка прошла через разрыв в коралловом рифе и направилась к пляжу с растущими на нем с левой стороны мангровыми деревьями и увенчанном пальмами мыском с правой. На пляже расположился со своими инструментами Джек: он и офицеры наблюдали за бледной луной и ясно видимой прямо над ней Венерой, напоминая шайку полуденных некромантов. Скоулз и Макалистер бережно выгрузили доктора на сухой песок. Он некоторое время постоял, покачиваясь, затем его проводили вглубь пляжа, под тень неопознанного древнего дерева, чьи корни образовывали удобное плетеное сиденье, а крона предлагала на обозрение четырнадцать различных видов лиан. Там они его и оставили в компании с книгой и сигарами, а работы по подбору якорной стоянки и астрономические наблюдения — дело нескольких часов — шли своим чередом.
Инструменты установили на тщательно выровненном участке песка, и по мере приближения великого момента нарастающее возбуждение ощущалось даже под деревом. Наступила мертвая тишина, нарушаемая лишь голосом Джека, диктующего клерку цифры.
— Два, семь, четыре, — произнес Джек и наконец распрямился. — Что у вас, мистер Стауртон?
— В точности то же, сэр, два, семь, четыре.
— Самое превосходное астрономическое наблюдение в моей жизни, — заявил Джек. Он закрыл окуляр и бросил восхищенный взгляд на Венеру, плывущую по небу, прекрасно различимую в ясной синеве неба для того, кто знал куда смотреть. — Можем упаковывать инструменты и возвращаться на борт.
Джек направился к дереву.
— Что за великолепные наблюдения, Стивен, — воскликнул он, приблизившись. — Прошу простить, что заставил тебя ждать так долго, но оно того стоило. Все расчеты сошлись, выявлено отклонение хронометров в двадцать семь миль. Мы установили координаты острова с такой точностью… Бог мой, а это что за чудище?
— Это черепаха, дружище. Самая большая сухопутная черепаха в мире — новый род. Такие до сей поры не были известны науке, и по сравнению с ним все твои гиганты с Родригеса и Альдабры сущие ящерицы. Она весит, наверное, не меньше тонны. Даже не знаю, чувствовал я когда-либо большее счастье чем сейчас? Как же я рад, Джек! Не знаю, как вы сумеете поднять ее на борт, но ведь для флота нет ничего невозможного, не так ли?
— А нам обязательно поднимать ее на борт?
— Еще бы, даже сомнений быть не может. Она же сделает бессмертным твое имя. Это же Testudo aubreii[58] — когда сотрется память о герое Нила, память о капитане Обри вечно будет жить в этой черепахе. Она прославит тебя.
— Ну, я, конечно, очень польщен, Стивен. Думаю, мы могли бы стащить ее с пляжа при помощи двойных строп. Как же ты ее нашел?
— Прогулялся немного вглубь острова в поисках образцов — набил целую коробку, какое богатство! На полдюжины монографий хватит. Иду — а она тут как тут на полянке, жует себе Ficus religiosa. Я сорвал для нее несколько ветвей для приманки, и она пошла за мной, подъедая их. Это очень доверчивое создание, наивное донельзя. Да поможет Господь ему и его собратьям, когда другие люди обнаружат этот остров. Посмотри как сверкает ее глаз! Ей хочется получить новый лист. Как я счастлив видеть ее! Эта черепаха совершенно исцелила меня, — воскликнул Стивен и похлопал рукой по громадному панцирю.
По словам Макалистера, черепаха свершила перелом: ее присутствие оказало на больного больший целительный эффект чем хинин и безоар из аптечки фрегата. Стивен день за днем просиживал рядом с Testudo aubreii у клеток с курами по мере того, как «Сюрприз» мчался на юг; вес пациента начал расти, характер смягчился, снова став спокойным и доброжелательным.
Еще на пути к цели «Сюрприз» показал себя с лучшей стороны, если оставить в стороне штормы и капризы ветров, и это достижение можно вполне отнести на счет рвения команды. Теперь же его путь лежал к дому. Эти слова действовали как заклинание на матросов — ведь многих ждали жены и возлюбленные; и еще больше на их капитана, который намеревался (или питал надежду) вступить в брак. Но манила его не только невеста: ему хотелось очутиться на театре настоящих военных действий, там, где есть возможность отличиться, может даже попасть в «Газетт», ну и захватить приз-другой, конечно.
Ну и Компания тоже постаралась: не то что на королевских верфях, где грошовой смолы не сыщешь. Корабль был отремонтирован по высшему разряду, и его новые паруса, медная обшивка, превосходные канаты из манильской пеньки вернули ему второе дыхание юности. С внутренними повреждениями конструкции — результатом времени и повреждений, полученных от «Маренго» — поделать ничего было нельзя, но на данный момент все было прекрасно, и фрегат летел на юг будто гнался за «золотым» галеоном.
Команда достигла наивысшей степени выучки: участие в бою имело большой сплачивающий эффект, но и задолго до этого матросы прошли отличную тренировку, и любой приказ выполнялся едва ли не быстрее, чем бывал отдан. Все время, пока они находились ниже тропика Козерога, дул попутный ветер, и день за днем фрегат отмерял по две сотни миль — шли быстро, выжимая из парусов все, что можно. Это был тот замечательный образчик морской жизни, который вспоминается отставными офицерами на половинном жалованье, сидящими в своих убогих имениях, как их некогда естественное существование.
На пути в Индию от Мыса до Лаккадивов им не встретилось ни единого судна, теперь же было замечено пять, из них с тремя перекинулись словом: с английским приватиром с оснасткой барка, «американцем», идущим в Китай, и транспортом, везущим припасы на Цейлон. Каждый сообщил им новости о «Лашингтоне», по данным с транспорта тот опережал фрегат немного более чем на семьсот миль.
Теплые воды сменились прохладными, почти холодными, среди ночных вахтенных замелькали жилеты, и не за горами был момент, когда на небе исчезнут северные созвездия. Вскоре, идя в тумане мимо Оттеровской мели на пятидесяти саженях глубины, они были напуганы криками пингвинов, а на следующий день вступили в зону устойчивых западных ветров и окончательной перемены климата.
По мере того как «Сюрприз» лавировал, переходя с галса на галс, поставляя ветру штормовые паруса, или уклонялся к югу в поисках благоприятного потока воздуха, или вгрызался в барьер из враждебных вихрей, миля за милей пробиваясь на запад, на палубе появились бушлаты и меховые шапки. Буревестники и альбатросы составляли кораблю компанию. Мичманский кубрик, за ним кают-компания, и следом сами капитанские апартаменты снова сели на солонину и корабельные сухари — нижняя палуба никогда с них не слезала, — но ветер так и дул с запада, неся с собой такую непогоду, что много дней подряд не удавалось совершить ни одного наблюдения.
Черепаха убралась с палубы в трюм, где проспала в теплом мешке все время, пока они огибали Мыс; ее хозяин был занят тем же самым, а также ел, набираясь сил, и сортировал свою богатейшую бомбейскую коллекцию и мелочевку — ах, эта проклятая спешка — собранную в иных землях. Заняться ему было особо нечем: с неизбежно присущими морякам болезнями, проявившимися по выходу из Калькутты, пока он еще не поправился, пришлось иметь дело Макалистеру; и с тех пор экипаж, вдоволь снабжаемый лимонным соком, хранил редкое здоровье. Надежды, рвение и радостное настроение возымели свой обычный эффект, и «Сюрприз» являлся не только счастливым, но и веселым кораблем. Прежде чем фрегат наконец обратил свой форштевень на север, доктор успел далеко продвинулся в изучении колеоптер и классификации растений семейства тайнобрачных.
Прошло пять дней, когда направление ветра менялось, воздух становился все теплее, а «Сюрприз» впервые за много недель поставил брам-стеньги, и наступила спокойная, лунная ночь. Стивен сидел у гакаборта и наблюдал, как мистер Уайт набрасывает беглый эскиз оснастки судна — темные тени на пустынной палубе, островки темноты. Ветер кренил фрегат, заставляя индийские чернила плескаться, а из-под левого борта вылетали фосфоресцирующие брызги. Крен увеличился, шепот пузырьков превратился в говор.
— Если это не благословенный пассат, — заявил Пуллингс, — то я голландец.
Голландцем он не был. Это и впрямь оказался настоящий юго-восточный пассат, спокойный, но устойчивый, ни на румб не отклоняющийся от своего направления. «Сюрприз» расправил все паруса и устремился к тропику; дни становились все теплее, матросы оправились от битвы у Мыса и теперь распевали и отплясывали хорнпайп на форкастле. Впрочем, желания поплавать на этот раз ни у кого не возникало, даже когда они оказались далеко за тропиком Козерога.