Фрейд, первым спустившийся на тропу, ждет Флисса, глядя на горы. Взгляд его устремлен на вершины, а не на долину. Флисс, запыхавшийся, но веселый, спрыгивает на тропу.
Фрейд. Ты спустился отлично.
Флисс. Да, но я совсем выдохся. Присядем. (Показывает на плоский выступ на обочине тропы. Они садятся. Флисс с восхищением.) Ты настоящий спортсмен! Можно подумать, что всю жизнь только и занимался альпинизмом.
Фрейд (у него почти счастливый вид). Так оно и есть: в отпуске мне необходимо полазать по горам. Чем выше я забираюсь, тем больше доволен.
Флисс. Будь я Зигмундом Фрейдом, я пришел бы к заключению, что тебе нравится власть.
Фрейд. Может быть. (Показывая на заснеженные вершины.) Это потому, что в горах нет жизни. Камни. Снег. Безлюдье. (Поднимает с тропы камень и разглядывает его.) Камень тверд и чист. Мертв! (Бросает его прямо перед собой и смотрит, как он скатывается по склону.) Я часто задаю себе вопрос: нет ли у меня желания умереть? (Словно про себя.) Что такое желание? Что такое страх? Я об этом ничего не знаю. (Спохватывается.) В сущности, каждому, как и мне, должно быть это свойственно.
Флисс (с улыбкой смотрит на него). У меня нет желания умереть.
Фрейд (с теплотой). Понятно, ведь ты же не «каждый». Тебе предстоит совершить великие дела.
Флисс (просто и убежденно). Это верно. (С легким сожалением.) Фрейд, это мы совершим великие дела.
Фрейд (резко встает). В горах быстро темнеет. Пошли.
Некоторое время спустя.
Метров на четыреста ниже. Начинает смеркаться. Вершины стали еще выше, они кажутся подавляющими. Оба путника входят в тень долины.
На этот раз впереди идет Флисс, Фрейд за ним.
Заметно, что Фрейд меньше устал, чем Флисс, но его принуждает отставать какое-то чувство внутреннего сопротивления.
Флисс (дружески, но с раздражением). Видишь? Теперь ты еле ноги волочишь. Давай спустимся здесь.
Он показывает на русло высохшего ручья за деревьями. И сразу же начинает спускаться (боком); Фрейд легко, пружинисто идет за ним, но без всякого удовольствия.
Флисс. Вперед! Быстрее! Быстрее!
Они выходят на другую тропу. С тропы видят внизу под ногами Берхтесгаден. В долине еще светло, но в городе в некоторых окнах уже горит свет. Флисс хочет продолжать путь. Фрейд останавливает его.
Фрейд. Постой минутку.
Флисс. Ты уже устал?
Фрейд. Да нет же! (Показывая на темный Берхтесгаден.) Надо бы остаться жить здесь.
Флисс (удивленный этим тоном, бросает на Фрейда испытующий взгляд). Что случилось? Ты не в своей тарелке?
Фрейд. Выслушай меня, Вильгельм.
Фрейда что-то беспокоит.
Флисс. Хорошо, хорошо! Скоро ты мне обо всем расскажешь. Я не хочу, чтобы нас застигла здесь ночь, у меня не такие кошачьи глаза, как у тебя.
Собирается идти, но Фрейд его удерживает.
Фрейд. Одна моя больная выбросилась из окна.
Флисс (равнодушно). Ах, вот в чем дело!
Фрейд. Я вызвал у нее одно подавленное воспоминание: когда ей было шесть лет, отец над ней надругался.
Флисс (вынимая из кармана записную книжку). Интересно. А когда произошла сексуальная агрессия?
Фрейд. В 1866-м.
Флисс (раздраженно). Я спрашиваю тебя, в какой день, месяц и час.
Фрейд. Не знаю, говорю тебе, что она…
Флисс. … да, выбросилась из окна. И что дальше? Как, по-твоему, я могу работать с такими неопределенными данными? (Фрейд пожимает плечами и молчит) Ладно, пошли! Можем поговорить на ходу!
Они снова двинулись в путь. Фрейд с сожалением устремил свой взгляд в чистое и холодное небо, раскинувшееся над их головами.
Тени в долине сгущаются.
Флисс (снисходительно, как человек, который готовится сыграть роль утешителя). Именно эта смерть терзает тебя?
Фрейд (говорит искренне, исполненный надежды). Она не умерла.
Флисс. Она будет жить?
Фрейд. Да.
Он явно рассчитывает на помощь Флисса; он нуждается в том, чтобы ему вернули мужество.
Флисс. Так в чем же дело?
Фрейд. А если бы она покончила с собой?
Флисс. Что за странный вопрос? Она жива, и все тут.
Фрейд молчит. Чувствуется, что он разочарован и пытается скрыть свое разочарование.
Флисс (он замечает это и понимает, что ему следует и дальше продолжать в том же духе). Ладно. Допустим, что она умерла? Она тебе родня?
Фрейд. Нет.
Флисс. Если она тебе никто, спрашивается, какое тебе до нее дело. (Пауза.) Посмотри, начинает темнеть. Я не желаю рисковать и сломать себе ногу. Прибавь немного шагу.
Они пошли быстрее.
Флисс. Что я еще могу тебе сказать? Таковы опасности нашего ремесла. На совести величайшего генерала Пруссии и лучшего хирурга Берлина почти одинаковое количество смертей. Брейер вбил тебе в голову эту тревогу? (Фрейд кивает в знак согласия.) Я так и думал. Он – воплощение венской сентиментальности. Вальсы! Вальсы! И потоки слез: вы никогда не научитесь воевать. Ой!
Флисс подвернул ногу. Он едва не падает, с гримасой боли делает хромая несколько шагов и опускается на поваленное дерево.
Фрейд (обеспокоенно). Что с тобой?
Флисс (массируя лодыжку, мрачно). Я споткнулся о камень. (С раздражением.) Уже ноги собственной не видишь. Нам следовало бы вернуться пораньше. (Пауза.) Это пустяки. (Встает.) Вперед, марш! (Он идет хромая, Фрейд хочет его поддержать, но он его отталкивает.) Не стоит труда. (Действительно, его походка скоро становится нормальной.) Ну и кто она такая, твоя больная?
Фрейд. Старая дева. Она никогда не расставалась со своим отцом… редко выходила из дома.
Флисс(слушает его, все более разочаровываясь). Жила, как мокрица! Не велика была бы потеря! (Примирительным тоном.) Но я с тобой согласен: нельзя разбрасываться человеческими жизнями. (Убежденно.) Мы и не станем ими разбрасываться, Зигмунд. Мы пока ищем. Но позднее, на одну больную, которую мы потеряем, мы будем спасать тысячу. Знаешь, как говорят берлинцы, которые не обабились? «Омлет не сделаешь, не разбив яиц». Ты хотел, чтобы я сказал тебе именно это? Доволен? (Фрейд делает какой-то вымученный кивок, который может сойти за согласие.). Тогда хватит об этом!
Они скрываются за поворотом, и ночь скрадывает от нас пустынный ландшафт.
(8)
Некоторое время спустя. В столовой какой-то второразрядной гостиницы.
Сезон еще не начался, и гостиница пуста. В большой столовой, заставленной маленькими столиками (все они свободны), прежде всего бросается в глаза длинный общий стол, за который в разгар сезона можно усадить человек тридцать.
Сейчас за ним сидят шесть человек. В глубине, за другим концом стола, четверо грустных баварцев, должно быть какие-нибудь служащие, питающиеся в ресторане. Ближе к зрителю – Флисс и Фрейд.
Им подали десерт. Флисс с аппетитом расправляется с «рисом в молоке». Фрейд едва к нему притрагивается.
Покончив с блюдом, Флисс поворачивается к Фрейду с испытующим видом.
Флисс. Ну-с, что ты привез мне новенького?
Фрейд выглядит неуверенным и несчастным.
Фрейд (тоном легкого упрека). Подожди немного, дай мне оттаять. Я так одинок в Вене. Дай мне время воспользоваться твоим обществом.
Флисс. Мы с тобой гуляли весь день. Послушай, Зигмунд, наши «Конгрессы» лишатся всякого смысла, если не будут продвигать нас вперед в наших исследованиях.
Фрейд. Для меня главное в них то, что они позволяют нам с тобой встречаться.
Флисс (любезно и холодно). Ну да, разумеется! (Пауза.) Ну так что же?
Фрейд (с еле уловимым раздражением). Что «что же»?
Флисс. Ты писал, что разработал теорию о сексуальной природе неврозов. Слушаю тебя.
Левой рукой Фрейд мнет хлебный шарик.
Фрейд. Представь, что ребенок в самые первые годы своей жизни становится жертвой сексуальной агрессии.
Флисс. Взрослого?
Фрейд. Разумеется. Первой его реакцией будет страх, который, это понятно, может сопровождаться болью и изумлением. Но, как ты сам знаешь, он не чувствует никакого смущения: в этом возрасте сексуальности не существует. Итак. Проходит несколько лет, органы развиваются: когда ребенок вспоминает об этом, у него впервые появляется смущение; за это время общество внушило ему принципы морали, жесткие прочные императивы; он стыдится своего смущения и вырабатывает защитную реакцию, вытесняя это воспоминание в сферу бессознательного.
Флисс (похоже, что ему это мало интересно). Ладно. Что же дальше?
Старая горбатая дама семенящей походкой подходит к столу, усаживается и открывает коробочку с таблетками.
Постепенно она начинает обращать внимание на разговор двух мужчин и прислушивается к нему с видимым изумлением.
Фрейд. Воспоминание пытается возродиться, а смущение продолжиться, но моральные императивы стремятся полностью их подавить. Механизмы защиты вступают в действие, ребенок убеждает себя, что ничего не произошло. Он забывает. Но, поскольку между, этими противоположными силами идет суровая борьба, все происходит так, как если бы эти силы пришли к компромиссу: воспоминание больше не всплывает в сознании, однако что-то его заменяет, маскирует и одновременно служит его символом. Это «что-то» и есть невроз, или, если хочешь, невротический симптом.