оциальным и прочим), что постоянные торможения и здесь становятся неизбежными: колебания «аппетита» и об'ективного состояния пищеварения при изменении социальной обстановки, при конфликтах в любовной жизни и т. д.
Современная социальная среда и человеческий организм. Современная окружающая человека среда, т.-е. среда капиталистического строя, ни в малейшей степени не приспособлена к этому полиморфизму человеческих свойств. Впечатления, навыки, т.-е. условные рефлексы, накопляющиеся с ранних детских лет, в подавляющей части являются тормозящими факторами для тех новых раздражений, которые в более ответственный период роста организма преподносятся средой человеку. Это чрезвычайно ограничивает площадь накопления нового опыта, – создается как бы средостение между старым опытом и средой, т.-е. материалом для нового опыта, – организм как бы противопоставляется среде, сохраняя под спудом большую часть своего энергического фонда. В конечном счете, понятно, исходный момент этого торможения содержится не в организме, а в отсутствии нужной ему последовательности в раздражителях, выдвигаемых средой. Уничтожение подобного торможения, расторможение связанного энергического фонда возможно лишь при реорганизации среды, при создании в ней растормаживающих, т.-е. «сублимирующих», факторов. Фрейдовская сублимация это и есть устойчивое расторможение, обусловленное накоплением в среде раздражителей, по биологическому своему содержанию наиболее родственных господствующим сейчас очагам накопившегося возбуждения.
Сублимация и расторможение. Подобное расторможение может быть бурным (прорыв, «катарзис») и более длительным, организованным (действительная сублимация).
Для уяснения механизма подобного расторможения воспользуемся житейской иллюстрацией. Мелкий чиновник грубо оскорблен своим начальником: «раздражения» подобного порядка вызывали у него всегда прежде привычное торможение – взамен агрессивного рефлекса, который в данном случае обычно не получал должного питания, так как чиновничья среда в царском строе не создавала, конечно, благодарной почвы для формирования выявленных агрессивных рефлексов. Сумма этого заторможенного возбуждения может проявиться во вне в двух направлениях: 1) Чиновник является домой, садится обедать, какая-нибудь мелочь, небольшой беспорядок на столе его «раздражают», раздражение падает на поле заторможенного возбуждения и вдруг – резкий, грубый прорыв: огромной силы агрессивный рефлекс, – тарелки летят в жену, детей, кулаки стучат по столу, рев на всю квартиру (фрейдовский катарзис, – взрыв, бурное излияние заторможенного возбуждения). Это один путь. 2) Возможен и другой путь: заторможение остается в силе, дальнейшие оскорбления начальника поддерживают, питают его, конденсируют его. Но на-ряду с этим появляются и новые раздражители: революционная манифестация по городу, подпольная прокламация, призывающая к борьбе с «начальниками» вообще, даются указания о методах этой борьбы, длительной, настойчивой, организованной. Агрессивный рефлекс освобождается, но не в бурной, а в организованной форме, длительно развертываясь, превращаясь в настойчивую подпольную революционную работу. Агрессивный рефлекс организуется, сублимируется: рефлекс низшего порядка превращается путем куммуляции (нарастания) вокруг него возбуждения, путем длительного его торможения и медленного его высвобождения – в рефлекс высшего порядка – в творческий процесс.
Таким образом суб'ективизм терминов: «желание», «удовольствие», «вытеснение», «стратегия», «бессознательное», «бегство в болезнь» исчерпывающим образом нейтрализуется вполне об'ективными понятиями: «рефлекс» «очаги оптимального возбуждения», «фонд наименьшей энергической затраты» «торможение», «растормаживание», «рефлекторная направленность» и т. д.
Фрейдовская, как бы нарочитая, преднамеренная целеустремленность психофизиологических процессов, заставляющая, при непонимании дела, задумываться, нет ли здесь пресловутой бергсоновской мировой «творческой мудрости» (недаром один из талантливейших фрейдистов, кое в чем от учителя отколовшийся, Альфред Адлер откровенно примкнул к бергсоновщине) превращается в вполне холодную, об'ективную физиологическую обусловленность, руководимую мотивами, лежащими не в «мудром организме», а в среде, в раздражителях и создаваемой ими биологической направленности.
Интересно сопоставить эту об'ективную биологическую направленность со столь тоже пугающим многих об'ективистов Павловским «рефлексом цели». Автор, в частности, полагает, что подобного изолированного рефлекса в организме не существует, так как всякий рефлекс вообще является «целевым» ответом на раздражение, – устремлением к раздражителю или от него, – но, в то же время, термин «рефлекс цели» имеет полное право на существование как яркий художественный образ. Рефлекс цели, это – стойкая установка на серию специализированных, прочно организованных раздражителей, – раздражителей, часто повторяющихся и тонко варьирующихся, находящих биологическое сродство в элементах предшествующего опыта организма, совпадающих с его зонами наибольшего возбуждения, эта установка постепенно превращается в специализированную целевую установку организма, который в дальнейшем делается особенно биологически чутким к раздражителям данного порядка, к колебаниям, потрясениям именно в их составе («избирательность»?). – «Хорошо организованный рефлекс цели, – говорит Павлов (т.-е. хорошо организованная серия раздражителей, организованная среда, по-нашему), – имеет огромное физиологическое значение, возбуждая и направляя все физиологические функции». Конечно, это не преднамеренность, не метафизическая телеология, не суб'ективированная стратегия, а физиологическая реакция. Цель – не впереди, а сзади: раздражитель.
Об'ективный анализ сновидения и внушения. Анализ механизмов сновидений, элементов внушения получает такое же рефлексологическое истолкование.
Во сне, когда прекращается действие внешних раздражителей, как мы видели, слишком часто имеющих тормозящее значение, этот внешний покой сам по себе является раздражителем растормаживающего порядка.
Ряд заторможенных рефлексов получает тем самым толчок к выявлению, но, понятно, неполный, не исчерпывающий толчок, так как абсолютного покоя в окружающей среде организм никогда не имеет. Прорывающиеся к выходу заторможенные, т.-е. новые, непривычные, рефлексы («образы вытесненных желаний») вызывают необычное состояние в организме, известную в нем физиологическую встряску, нарушающую полноту, глубину сна, – частично пробуждающую спящего. Спящий тем самым частично снова связывается с элементами внешней среды, – элементами, как мы знаем, тормозящего характера: этим элементом может быть и мебель комнаты, и занавеска над постелью, и даже одеяло, подушка, так как вся среда ассоциативно окрашена для него в тона торможения по отношению к «вытесненному комплексу» (при чем восприятие этих элементов может быть спящим и не осознано). Но это торможение не полное, так как возбуждение наяву, связанное с широкой реальностью, конечно, гораздо сильнее этих мелких, отдаленно им родственных возбудителей, почему торможение и приобретает влияние лишь в меру возможностей исказить прорывающиеся рефлексы, пропустить их во вне («в сознание») в процензурированном виде, не подавляя их во сне полностью. Вот откуда возникла фрейдовская цензурирующая активность механизмов сновидения*11.
Сюда же надо отнести элементы внушения. Внушающий сам является тормозящим раздражителем для организма, становится между последним и средой, тем парализуя ее тормозящее влияние, заменяя ее собою, откуда и возникает «подавление сознания» (так наз. сознание – физиологический слой, непосредственно связывающий организм со средой). Заторможенные рефлексы, как и во сне, получают таким образом выход, растормаживаются, – но не полностью, так как взамен оттесненной среды имеют перед собой нового раздражителя, в виде гипнотизёра, на которого и «переносятся» подавленные рефлексы («перенос», или, как это называли старые гипнологи: «rapport» – связь). Внушающий, тем самым, приобретает власть над этими рефлексами, организуя их по своему произволу, давая им то или иное направление. Эта власть об'ясняется, конечно, большей его чуткостью и умелостью в сравнении с грубыми раздражениями прочей среды, почему ряд его проявлений (выражение лица, тон голоса, общее обаяние его личности: властность, нежность и пр.) оказывается вполне по пути заторможенным рефлексам, давая им некоторый выход (вплетаясь в образы прежних детских воспоминаний, связывая с «комплексом отца», матери и пр.). Гипнотизёр использует эту своеобразную послушливость организма, сочетая ряд растормаживающих моментов («компенсация», «удовольствие») с необходимыми лечебными торможениями (обязательства среды), в результате чего и формируется нечто вроде компромисса. Однако надо помнить, что этот компромисс чрезвычайно хрупок: во-первых, он обусловлен временным оттеснением живой реальности («подавление сознания»), которая, возродившись, окажется сугубым тормозом (гипнотизер – стена между гипнотиком и реальностью); во-вторых, компромисс этот связан с обязательным вмешательством искусственного раздражителя (гипнотизер), перенос на которого в дальнейшем может стать новым тормозящим агентом, так как растормаживающие факторы будут доступны лишь при появлении именно этого раздражителя – гипнотизера. В этом и заключается, по толкованию психоаналитической школы, своеобразная «стратегическая хитрость» загипнотизированного: уступка – вымогательство, спекуляция.
Фрейдизм и рефлексология. Зачем же, наконец, нужны фрейдовские суб'ективные толкования, скажет читатель, если все они находят себе рефлексологические об'яснения? В том-то и дело, что учение о рефлексах до фрейдовских открытий не имело и понятия о тех интимных глубинных процессах, которые характеризуют собой основные источники так назыв. психических функций. Учение о рефлексах поставило для анализа этих процессов лишь грубейшие вехи, построило вводные схемы. Психоанализ же, проникнув в потайные ходы психики, вскрыл там богатейший, до того совершенно неизвестный материал и преподнес его в готовом виде для рефлексологического подтверждения, не говоря уже о ряде законов – пока пусть дедукций, – обоснованием которых рефлексология должна будет заниматься еще долго – с большой для себя пользой. Здесь мы имеем несомненное плодотворнейшее взаимодействие, не учитываемое пока, к сожалению, ни самим психоанализом, ни рефлексологией.