– Энн, не могла бы ты мне помочь? По-моему, мой чайник сломался. Он почему-то не работает…
В общем, хоть она и подумала обо мне и привезла свой чайник, но возникло столько проблем, что мне оказалось легче готовить ей чай самостоятельно.
В конце концов у нас сложился определенный распорядок. Принцесса настояла на том, чтобы мыть мою машину (когда приезжал Родди, они делали это вместе), и она всегда разжигала все костры, вечно напоминая мне:
– Ты не была скаутом, а я была, так что предоставь костры мне.
Мы были настоящими подругами. Принцессе обычные повседневные занятия нравились гораздо больше, чем мне. Я часто видела, как она стирает пыль с книжных полок. Она не раз мыла мою люстру в ванной.
Маргарет любила свежий воздух. Мы целыми днями копались в саду, ползая на коленках, чтобы прополоть цветы. Маргарет не хотела видеть новых людей. Ей хотелось просто надеть коричневые ботинки и плащ и осматривать сады, церкви или деревенские дома вместе со мной и Колином (если он был с нами). Приглашать я могла лишь немногих избранных. К нам часто приезжал наш общий друг Джек Пламб, профессор истории из Кембриджа и чудесный собеседник. Иногда мы ездили ужинать в колледж с ним и старшекурсниками. Принцесса Маргарет чувствовала себя как рыба в воде. Она с легкостью общалась со всеми, хотя всегда чувствовалось, что она никогда не училась в университете.
Когда ко мне приезжала принцесса Маргарет, я часто приглашала к нам Кристофера Таджелла, профессора Кентербери. Об архитектуре и церквях он знал абсолютно все, и мы колесили по всему графству, осматривая церкви. Принцесса задавала массу вопросов и буквально впитывала в себя информацию.
По вечерам мы сидели в гостиной. Маргарет всегда располагалась в кресле слева от камина. Мы часами болтали о том, что видели и делали в течение дня.
– А как насчет немного выпить? – говорила она, и Колин немедленно отправлялся за напитками.
Он возвращался с виски для нее, водкой с тоником для меня. Джон Хардинг оставался на кухне и читал газету, пока принцесса Маргарет не отправлялась спать.
Многие жаловались на дурной характер принцессы Маргарет, но, думаю, это все из-за того, что ей было скучно. Ей часто приходилось знакомиться с массой людей на обедах и ужинах, но, что неудивительно, ей не слишком нравилось обедать в воскресенье в обществе мэра, епископа или шефа полиции. Когда она приезжала к друзьям, то ей не хотелось формальностей. Она любила, когда ее спрашивали, чем ей хочется заняться и чем отобедать, но спрашивали ее нечасто. В ее честь устраивали грандиозные банкеты, хотя она всегда предпочитала простую еду.
Мне неприятно, когда люди жалуются на ее поведение. Я знаю, что она могла быть сложной: когда кто-то переходил черту, взгляд ее становился ледяным и она могла отпустить весьма резкое замечание, но всегда не без оснований. Иногда она чувствовала себя настоящей принцессой, но меня это не раздражало, а даже развлекало. Мне не нравилось, когда ее критиковали, особенно в тот момент, когда ее преследовали журналисты.
Тони как-то удалось перетянуть прессу на свою сторону, и принцессу Маргарет представляли исчадием ада. До развода я была на нескольких мероприятиях вместе с ними обоими, и это было очень неприятно – ведь Тони был совершенно непредсказуемым. Приезжая в Кенсингтонский дворец, чтобы забрать принцессу Маргарет, я сразу же чувствовала, дома ли Тони – в его присутствии атмосфера становилась напряженной. Однажды, когда принцесса Маргарет чувствовала себя неважно, меня или Джин Уиллз попросили сидеть возле ее комнаты, чтобы Тони не вошел. Это было очень неприятно, потому что Тони злился и непременно хотел, чтобы Маргарет это знала. Чтобы досадить ей, он сбегал по лестнице, хлопал дверью, прыгал в машину, заводил ее и кругами носился по двору под ее окнами, непрерывно сигналя.
Крах брака очень огорчал принцессу Маргарет. Ей не хотелось разводиться – как и мне. Но я понимаю, что в некоторых ситуациях этого невозможно избежать, и положение Маргарет было именно таким. То же произошло с моей бабушкой Га, которая развелась со своим мужем, восьмым графом Хардвиком, из-за его «жестокости». Детали мне неизвестны, но, похоже, он гонялся за ней по дому с ножом, и она серьезно опасалась за свою жизнь. Но развелись они мирно, и больше об этом никто не вспоминал.
Не нам одним пришлось иметь дело с семейными трудностями. У моей сестры Кэри отношения с мужем тоже не сложились. Он отказывался говорить с ней, вместо этого обращаясь к своему лабрадору: «Скажи ей, чтобы она принесла мне эту чертову газету!»
Узнав, что у Колина есть романы, я поначалу страшно ревновала. Мне было трудно с этим смириться. Он получал предложения и от мужчин – однажды он с гордостью заявил мне, что фельдмаршал Монтгомери ему явно симпатизирует, благодаря чему он так продвинулся в Ирландской гвардии. У Колина было множество подружек – о некоторых я знала, о других нет. Я старалась не задумываться. Когда он умер, многие стали вспоминать о нем – в том числе и одна афроамериканка, которой он купил маникюрный салон в Америке. Я узнала о ней, только когда она выступила в прессе и рассказала, как он сломал ей запястье. Надеюсь, оно срослось нормально и не помешало ей заниматься маникюром.
Одна любовница была у него довольно долго. Я давно слышала о ней, но лишь когда мы с Колином приехали на прием в Кью-Гарденз, я увидела их вместе и сразу почувствовала химию между ними. Это всегда чувствуется. Не было никаких признаний или ссор. Я была слишком вежлива, и это всегда Колина раздражало. Иногда после пары бокалов я выходила из себя, но это случалось крайне редко.
Я уклонялась от конфликтов и не хотела превращать наш брак в постоянную череду скандалов. Если не считать неверности и дурного характера Колина, мы неплохо ладили и ценили наши отношения, основанные на дружбе. Кроме того, у нас было пятеро детей, и я хотела сохранить отношения ради них. Странно, что Колин часто жаловался мне на своих подружек. Однажды, вернувшись из пляжного отпуска в Африке, где компанию ему составляла та самая давняя любовница, он признался мне:
– У меня был худший отпуск в жизни. Боюсь, я вел себя очень плохо…
– Колин, это нехорошо, – ответила я, не зная, что он хочет услышать от меня по поводу его отпуска с любовницей.
– Я сыт по горло! Она ухитрилась сломать ногу перед поездкой, а мы ехали туда, чтобы плавать на байдарке и смотреть на диких животных. Но, когда я пытался взять ее с собой, это было невозможно – у нее нога была в гипсе и не сгибалась. И нам приходилось целыми днями валяться в жаркой хижине!
Он жаловался и жаловался, не понимая, как смешно все это звучит.
В конце концов я заявила:
– Я не желаю слушать рассказы о твоем отпуске с любовницей. Мне жаль, что тебе не удалось хорошо провести время, но не могли бы мы поговорить о чем-то другом?
Жалеть себя не было смысла. Почти все в нашем кругу имели романы с женами и мужьями других людей. Крайне редко в браке было лишь два партнера. Это проклятие аристократии. Романы считаются обычным делом, и женам приходится к этому привыкать. Тони был женат на принцессе, но даже у него была масса любовниц.
Узнав, что Колин ходит налево, я почувствовала себя свободной. У меня был давний и добрый друг, с которым у нас сложились отличные отношения – с ним было очень весело. Мы каждую неделю обедали и иногда проводили вместе выходные. И это сделало мою жизнь терпимой. Когда об этом узнал Колин, он страшно ревновал, но его собственное поведение было настолько отвратительным, что возражать он не мог. Все это оказало благотворное влияние на наш брак, потому что я забыла о ревности, и это укрепило нашу дружбу. Мы разговаривали и смеялись, не ощущая горечи.
Давняя любовница Колина не раз пыталась убедить его развестись и жениться на ней. Но мы с Колином хранили верность друг другу. Колин никогда не пытался развестись со мной. Он всегда говорил: «Мы созданы не для того, чтобы бросать полотенце на ринг, а чтобы проявлять мужество и складывать полотенца исключительно аккуратно». Хотя это были лишь слова, я с ними полностью согласна.
Глава одиннадцатаяКарибские развлечения
Наш дом на Мюстике, который мы назвали Большим домом в честь предыдущего, что сгорел до основания, Оливер Мессель построил последним, в 1978 году. По-моему, он получился лучшим – в его облике слились разные элементы восточной архитектуры. Над круглой центральной комнатой высился купол потолка в стиле стамбульской Айя-Софии. Для украшения мы привезли декоративные ширмы из Азии и Индонезии. В доме было прохладно и восхитительно светло. Дом окружала пальмовая роща – пальмы Колин посадил сразу после покупки острова. Главной его гордостью и радостью был храм с изысканной резьбой, перевезенный из Индии. Казалось, он сделан из кружева. К сожалению, перевозить его пришлось по частям, а пятеро мастеров, что его собирали, сделали это неправильно. Колин был в ярости. Он не в первый раз выходил из себя за время развития Мюстика: у него было немало ссор с Оливером – особенно когда Оливер предложил использовать бетон, окрашенный под мрамор, а Колин категорически отказался и купил мраморную каменоломню, чтобы обеспечить материал по сходной цене и оставить последнее слово за собой.
Большой дом стал последним домом Оливера – к несчастью, он умер, не закончив строительства. Мы с Колином присутствовали на его похоронах на Барбадосе. Мы опаздывали на службу, и, когда таксист проехал мимо церкви, Колин так взбесился, что начал не просто орать, но даже укусил таксиста за руку – к счастью, не до крови.
К этому времени я была его женой уже больше двадцати лет и знала, чего от него можно ожидать. Такие вспышки не могли контролировать ни я, ни он сам. Хотя терпеть Колина порой было невозможно, это не умаляет его достижений. Когда я вспоминаю эти годы на Мюстике, то понимаю, что они были окрашены яркой энергией приключений, а без Колина это было бы невозможно. Недавно в газете я прочитала, что Мюстик – место «уникальное», нечто такое, что «никогда нельзя будет повторить». Я согласна с этим. И всем этим остров обязан Колину и его вдохновению.