— Да, пожалуй… мне нужны будут силы. Иди к себе, Таис, я хочу подумать.
— Барышня! — взвыла опять Стеша.
— Давай, я поем. Что у нас сегодня? — присела Анна за столик.
— Так щи пустые, день-то постный? — расставляла горничная на столе еду. Сняла крышку с миски со щами…
Новое незнакомое состояние скрутило меня сразу и внезапно — желудок сжался в комочек, по телу пополз влажный холод, из желез хлынула в рот слюна.
Я замерла, глядя на Анну и давя в себе желудочные спазмы.
Она уже ела, ни на кого не глядя и зачерпывая ложкой быстро и решительно. Взмахнув рукой, я быстро вышла на крыльцо. Сплюнула и глубоко задышала всей грудью, оглядываясь со страхом, как загнанный волк — куда бежать, что делать?
Моя Светка роскошно перенесла обе беременности. Ни тебе токсикоза, ни остальной ерунды. И только капуста… Ее обязательно выворачивало наизнанку от запаха вареной капусты.
И будто открыл кто глаза…
Мозг собирал в кучу косвенные признаки — скудные выделения, болезненная грудь (не от корсета, получается?), утомляемость, жор, перепады настроения, слезливость. За неделю здесь я наплакала лет на десять там.
Тянуло то ли рыдать, то ли сатанински хихикать. Стоя под летним солнцем, я дрожала от внутреннего холода и терла руки, не в состоянии их согреть.
Но как это может быть? Я же ничего такого не планировала!
Глава 23
Спрятаться бы, залечь где-нибудь… отключиться на время, а то голова лопнет.
Но в доме Ирма и капустные щи — нельзя. И никуда нельзя — я не одета. Взгляд упал на густые заросли сирени у крайнего домика… я медленно шла туда, как зомби — забиться в них, как смертельно раненая собака и окончательно сдохнуть.
— Барышня! Да стойте же, барышня! Беда…
Я обернулась.
— Илья Ильич… немного не до вас. Простите сердечно… присяду я, посижу немного, — у стены за углом очень кстати обнаружилась узкая лавочка — ноги плохо держали. Я шагнула к ней и села. Растерянно оглянулась, узнавая и не узнавая место с этой стороны.
— Опять вы словно бы не в себе, Таисия Алексеевна. Заговариваетесь. Потому не отступлюсь, простите уж и вы меня. Да только снова вытаскивать вас из воды нету никакого моего желания. Не зря видать приглядывал…
— Спасибо. То есть… это вы меня вытащили? — доходило, как сквозь вату.
— Да вот как сейчас, так и тогда вы шли — будто неживая. Решил следом пойти и вышло, что не зря. Думал было — не поспел, да обошлось.
— И поблагодарить тебя нечем, — горько констатировала я, — ни копеечки на руках.
— Матушка ваша… вот же он, — сунув руку в карман, вытащил он золотой и попробовал его на зуб: — Каков, а? Вот и улыбнулись… вот и ладно. Все ладно будет, барышня. А нужна копеечка, так вот она — держите, — совал он мне в ладонь монету.
— Бог с тобой, спрячь, Илья Ильич — твое это, — уже выходила я, кажется, из ступора, — просьба у меня — принеси щи сюда, будь добр. Там Ирма уже притащила обед. А у меня сил нет… только сам, слышишь? Не она, а ты принеси.
Стараясь не дышать, я выплеснула суп в траву и вернулась на лавочку. Илья стоял рядом, чего-то ждал.
— А… — вспомнила я. Пришла вдруг мысль в голову, а с ней и несмелая надежда: — Сможешь сам найти Петра Пантелеймоновича? Помощник доктора Мандта, может знаешь его? Свекольников.
— Разберусь, — пообещал солдат.
— Разберись. Только чтобы не знал никто и не слышал. Попроси его подойти. Быстро, как только сможет. Сильно нужно — вопрос жизни и смерти… жизни и смерти, Илья Ильич.
Глядя, как тот уходит, я потихоньку остывала и злилась — на себя. Ну может же быть элементарное отравление! Или клубники переела. Или съела антисанитарию какую-нибудь вчера на острове.
Ну, а если все-таки… есть тут понятие врачебной тайны? Хотя какой там! Даже наши медики в каких-то случаях обязаны докладывать в органы…
Ирме я объяснила, что переела клубники — муторно и живот крутит. Уведомила, что послала за врачом. И почти сразу уснула, завернувшись в кокон из одеяла. Пока нет ясности, казнить себя мыслями не имело смысла. И я устала.
Доктор пришел ближе к вечеру.
Отослав горничную к Ильичу — отдать тому повязку, я сбивчивым шепотом попросила привычно уже пламенеющего Свекольникова проверить мочу на предмет беременности. Краснея не меньше него, между прочим.
— Так… стало быть, у вас случилось… — мялся мужчина.
— Естествование? Да кабы ж знать, доктор, что это такое. Может и случилось. А только мутит и сильно.
Вытащив из-под кровати горшок, я подсунула его ближе к бедному Свекольникову. Сама отвернулась — стыдно было почти до обморока! Мне он нравился. А когда человек нравится, важно и мнение его о тебе, и отношение.
Врач не мужчина, а существо профессионально бесполое — привычно успокаивала я себя. Вся надежда на то, что еще и милосердное.
— Простите, но… естественная жидкость должна быть еще теплой, — продолжалась пытка стыдом.
В общем… в конце концов… разок выплеснуть в окно — и не трагедия. Присесть и пожурчать за спиной у чужого мужика — тоже, как оказалось.
— Мне жаль. Но, видите? — совал он мне под нос горшок и тихо шептал: — шипения не произошло, а значит… с прискорбием вынужден сообщить, Таисия Алексеевна, что вы в тягости.
— Золотой с меня, доктор, — отчаянно выдохнула я, — только дайте мне время решить вопрос, — умоляла, прислушиваясь к шагам, стукам и шебуршению в соседней комнате. Мне везло — Ирма чем-то занята.
— Благодарности мне никак не нужно, это я у вас премного в долгу — государыня трижды уже вызывала по надобности и вашей рекомендации, — печально смотрел на меня Петр Пантелеймонович, — да я бы и так смолчал, но вы ведь что-нибудь сделаете с собой, как и принято в таких случаях. Или топиться кинетесь, или кочергу внутрь себя сунете, или яду примете. А мне потом и перед Богом, и перед государыней нести ответственность.
— Я не вопрос тягости решать стану, а замужества, доктор. О чем вы? Пару дней всего, а там и говорить никому не придется!
Проводив врача, давшего горничной какие-то рекомендации по моему «лечению», я опять забралась в кровать. Завернулась в одеяло, отвернулась к стене и замерла.
А вот теперь пора думать.
Я и соображала.
Абортировать себя народными способами — безумие. Срок неясен, но, скорее всего, маленький. Топилась Тая с горя от предательства или уже поняв, что не сберегла девичью честь, теперь не так важно. Признаки беременности проявились позже, о ней она, скорее всего, так и не узнала.
Разгребать досталось мне.
И узнать об этом позоре не должен никто — особенно Константин с Загорянским. Просто не потяну, сердце не выдержит! Это конец всему. Доверию к моим словам в первую очередь.
Дальше — Веснин. Как вариант. И соврать ему не получится — врач все-таки. Да и на будущее… значит, нужно все по чести.
Дубельт. Отец он, понятное дело. Но в ту сторону я даже не дернусь — не то время, чтобы ловить мужика на живот. Да и всё мне уже им сказано.
Вариант уехать рожать к маменьке не рассматривается. Лучше пропаду без вести, чем их с Мишей опозорю. Своей беременностью репутацию семьи и фамилию Шонуровых я просто уничтожу.
Топиться тоже не вариант — просто не хочу.
Значит, Веснин. По моим прикидкам, появится он скоро, а день-два роли уже не играют. Сейчас главное — не спалиться перед Ирмой, она мне времени точно не даст. Слишком идеальна, слишком профессионал, чтобы командировать ее не пойми к кому. Надзиратель под прикрытием — однозначно.
В окно заглянули сумерки. Из Нижнего доносились отдельные голоса, смех и общий шум праздника.
Свадебные торжества будут продолжаться больше недели. 10 июля, кажется… в честь новобрачных даст в Питере бал петербургское дворянство. Там будет вся Семья, все высшие царские сановники, представители всех аккредитованных в России государств.
На следующий день именины Ольги. Для августейших особ — «тезоименитство».
Отмечать будут в Санкт-Петербурге на Крестовском и Елагине островах. Царская семья будет кататься в открытых экипажах при сопровождении конных кавалергардов. Молодожены — бросать в толпу серебряные монеты. А наступит темнота… и многодневный праздник закончится грандиозным салютом.
Для меня все закончилось вот так. Даже если Веснин в помощи не откажет, нормальной семьи с ним уже не будет. Без уважения нормальных отношений не построить, это будет уже что-то другое и далеко не…
Осуждать Таю не имело смысла. Повторилась история княжны Туркестановой и будет повторяться еще не раз, пока не станут наказывать истинно виновных. Но это сильно вряд ли.
Утром Ирма спешно собирала меня, одевая в повседневное фрейлинское платье. Плела косу и цепляла шифр — вызвали к императрице. Чего, собственно, я и ждала.
Со вчерашнего дня Александрия не стала менее прекрасной. Все, что я так любила, оставалось на своих местах. Но как же состояние души человека меняет его восприятие мира! Я почти ничего не видела и не слышала, уговаривая себя успокоиться и тренируя нервы.
Александра Федоровна сидела в креслах на террасе, в шелковом платье цвета сливы, с отделкой белым кружевом. Мерно играл в руке веер, рядом сидели статс-дамы и стояли девы в красном бархате. А еще — высокий интересный мужчина лет сорока с интеллигентным лицом.
В светлых брюках, темном сюртуке по колено и кипенно белой рубашке с синим галстуком-бантом. В аккуратной бородке и усах — такие носили в начале прошлого века и как раз русская интеллигенция.
Выслушав мое приветствие, царица по-доброму улыбнулась, кивнула и представила мне Веснина Андрея Сергеевича. Я вежливо присела под его взглядом. Впору было менять влажные перчатки, нижнюю сорочку тоже.
— Андрей Сергеевич, можете побеседовать с фрейлиной Шонуровой. Возможно и у тебя, Таисия, есть вопросы к доктору Веснину. В Коттедже я пробуду до полудня. Всё. Идите с Богом!
Веснин спустился с террасы и подошел ко мне. Слегка поклонился и предложил локоть, внимательно изучая мое лицо.