азах фрейлину. Веер той заработал резче.
Так себе у них отношения?
По воспоминаниям современников, Мандт вообще редко говорил по-русски, хотя вполне мог. Но зачем утруждать себя, если весь двор, вплоть до черной прислуги, знает немецкий? Каждый на необходимом ему уровне, но это факт. Французский после войны двенадцатого года стал не так популярен, хотя тоже считался обязательным к изучению. Английский — по остаточному принципу. Ольга великолепно владела ими всеми.
Поэтому и я знала все три. А может и не только поэтому — никогда не считала знание иностранных языков профессией. Для образованного человека это само собой разумеющееся.
Язык… немецкая речь Александры Федоровны была близка к эталонной, установленной для литературного языка. Но в ней напрочь отсутствовала мелодичность, проскальзывали резкие лающие нотки. Они стали исчезать сравнительно недавно, во второй половине прошлого века. Сейчас немецкий и я вместе с ним звучали гораздо мягче. Но не совсем так, как говорят здесь.
С императрицей я говорила медленно, короткими фразами и делать так всегда уже не получится. А может, и не страшно — говорят, на каждом новом языке человек звучит немного иначе. В чем-то меняется, ведет себя немного по-другому. В любом случае я обязана сейчас… просто по закону вежливости.
— Плохо соображаю от боли и… прошу за это прощения, — подбирала я слова, прислонившись к кровати, чтобы не рухнуть: — Мы говорили с Ее величеством, и она сочла нужным открыть мне свои опасения. Я их… отрицала, они не оправданы.
— Ну, поскольку я не рискую ошеломить барышню ответом… мне нужна ваша моча, — ухмыльнулся врач.
— Анна Алексеевна, — бросилась мне в лицо кровь — от злости, — мне и правда нужна помощь. А раз и я не рискую ошеломить его превосходительство Мандта еще сильнее… у меня прямо сейчас крайне болезненное женское недомогание… ежемесячное. Будьте добры позвать прислугу, мне очень нужно.
Фрейлина со стуком закрыла веер и, вздернув подбородок, с вызовом взглянула в глаза доктору. А я ковала железо, пока горячо:
— Ваше превосходительство… государыня говорила — вы осматривали меня. Что вы скажете о ссадине в левой височной части? Очень болезненно… осмотр был по этому поводу?
— По поводу возможного утопления, — проворчал мужчина, подходя ко мне. Быстро ощупав всю голову, особенно поусердствовал, дойдя до виска.
— У вас бугристое устройство головы, — поморщившись, заключил авторитетно. Достал надушеный носовой платок и старательно вытер им руки, как влажной салфеткой: — Так сразу сказать не могу, но нездоровая припухлость имеет место. Впрочем… сколь-нибудь серьезной угрозы я в этом не вижу.
Она уже состоялась, дурак! Болеть здесь нельзя, ни в коем случае, никогда!
— Там еще и рассечение. Посмотрите пожалуйста. Наверное, нужно как-то обработать? — злобно заблеяла я, вспомнив наконец о необходимости играть роль. Странно, что вообще сообразила — то паника, то злость…
— И… помогите мне взобраться на постель, будьте добры… сама я не смогу в этом состоянии.
— Прекрати это немедленно! — неожиданно рявкнула дама. Прекрасный, добрый человек…
Или я нарушила?
Но врач-мужчина при исполнении по определению существо бесполое — я всегда так считала. Он знает о человеческом теле все, стесняться его глупо. Но это там, не здесь.
А здесь, значит… говорить с врачом о вещах неприличных, скажем так, еще допустимо. А просить о помощи таким образом… собственно о милосердии, то это уже как бы и… слишком?
Что увидел доктор на моем лице, неизвестно, но разочарование там точно было и огромное. Да он же и пришел безо всего! Ни докторского чемоданчика тебе…
— Будет вам, Анна Алексеевна, вы же видите — барышня не в себе… нервы ко всему прочему, — кашлянул мужчина, отходя к двери: — И поскольку основной вопрос снят, вы не считаете, что действительно — уже вполне возможно вернуть прислугу? Чтобы убедиться в том числе.
— Уточню у гофмейстерины. Пока здесь поможет подруга, фрейлина Адлерберг. Она уже несла ночное дежурство, — дама опять смотрела с приятным для меня беспокойством.
— А я немедля пришлю своего помощника, — величаво развернулся на выход Мандт.
— Постарайтесь встретить его, как надлежит порядочной девице, — пальцем указала на мой вид Анна Алексеевна.
— Непременно, благодарю вас.
Посетители вышли, шаги стихали… Я постаралась выравнять дыхание. Пальцы подрагивали. «Нервы ко всему прочему»? Звукоизоляция помещения отвратительна! И скорой помощи ждать тоже, скорее всего, не приходится. Коротко выдохнув, зачем-то пощупала лоб — может температурная кома какая… Бывает вообще такая?
Не верилось, что все это происходит со мной. До сих пор не верилось. Плыву по течению… как дура! А-а… это стадия принятия очередная, гнев называется — подумалось устало. С этой мыслью я и потухла… или сникла. Здесь свой словарь, надо втягиваться. И перестать занудствовать и злиться — непродуктивно, да и отделения неврозов здесь наверняка нет. Накручу себя до трясучки…
Развернувшись к постели, чтобы оценить свои силы, застонала — опять зацепила что-то ногой. Горшок. Или ночная ваза. Подумав, использовала ее по назначению и, вернув на место крышку, поняла, что стало чуть легче и можно пробовать самой влезть наверх, став на скамеечку.
Внутри что-то по-женски противилось. Понимала, что испачкаю постель? Но я так устала… было уже настолько по фиг на это дело! На любое другое, впрочем, тоже.
Но перед тем, как лезть наверх, я еще раз осмотрелась — искала любую ветошь. Она нашлась возле мисочки с водой, на прикроватном столике. Чуть влажная, да и!..
В постели с облегчением расслабилась, прикрыв глаза. Кажется, простыни пахли полынью… средство от насекомых? Прикрывшись одеялом до ушей, я ждала обещанного помощника и соображала…
Врач так себе, но снизошел по просьбе императрицы. Так-то он врачевал только Семью. Увлекался говорят гомеопатией, что неплохо само по себе, если делать это грамотно. Настораживала та самая кожура апельсина — ежедневно и длительное время. Так полезна? Уже и не узнаю, здесь запрос в поисковик не сделаешь. Но могло быть и такое, все-таки цитрусовые богаты витаминами.
Рану обработают — куда денутся? Прокладку себе я уже сообразила, дальше поможет прислуга. Если вопрос решают через гофмейстерину, процесс затянется, но не критично.
Прислугу получается убрали из соображений секретности. Да это и логично — инцидент постарались скрыть от широкой общественности. Что-то такое я и предполагала. И все-таки кто-то видел Таисию и настучал… Кроме того, величество знала об альбоме со стихами, а кто-то — о том, что они там есть и в тему…
С мысли сбил шум шагов. И невысокий полный мужчина, одетый почти как Мандт. Но видно, что ткань его одежды не настолько высокого качества, да и такой изысканной, почти маниакальной опрятностью, как начальство, он не отличался.
Молодой мужчина. Лет около тридцати, с округлым лицом, курносым носом и голубыми глазами, тоже круглыми. Чуточку смешной в сюртуке в обтяжку. Но мода диктует?
Он сразу мне понравился, необъяснимо. Здесь работала моя теория — человек может нравиться независимо от внешности. Внимательный приветливый взгляд, мягкая улыбка, движения…
Что со мной-то было не так?
Вместе с ним вошла и осталась стоять у окна девушка в голубом платье. Рассмотреть лицо не получалось — опять мешал свет от окна. На его фоне я четко различала только цвет ее одежды и прическу — гладкую на макушке и с пышными буклями над ушами. Очень популярную в это время…
Глава 4
Мужчина слегка поклонился в мою сторону, а спросил почему-то у девушки:
— Я могу приступать?
— Да, займитесь, — разрешила девица. Судя по голосу, называвшая меня чуть раньше мерзавкой. Ха.
Что-то должна была сказать и я. Разве что…
— Представьтесь пожалуйста?
— Прошу прощения, — жарко покраснел вдруг мужчина, — Петр Пантелеймонович Свекольников, помощник его превосходительства Мандта.
— Очень приятно, — нельзя было не улыбнуться. У него и голос был приятный — высокий, звучный, но сдержанный. Интеллигентный.
— У вас хорошая русская фамилия, Петр Пантелеймонович. Простите, но встать я не смогу — потом трудно будет взобраться обратно.
— Не утруждайтесь. Во всех Кавалерских домах крайне неудобная мебель, заимствованная в свое время из казарм, — стеснительно улыбался Свекольников.
Все-таки Петергоф!
Чуть позже деревянные Кавалерские домики, два из которых занимали фрейлины, снесут и на их месте поставят стройные «Фрейлинские» корпуса. Значит… из своего окна я смогу увидеть Нижний парк? С видом на Большую оранжерею.
— Согласна с вами — крайне неудобная. Вы знаете, доктор, меня беспокоит…
Внимательно выслушав, мужчина начал лечение, срезав перед этим небольшую прядь у ранки. Без этого оказалось — никак. Ему пришлось попросить девицу у окна помочь мне расплести косу.
В процессе, из их разговора я узнала, что зовут ее Анна Владимировна, а мое отчество Алексеевна. Таисия Алексеевна. Там я была Евгенией Алексеевной. Родное отчество приятно отозвалось… где-то в душе, наверное?
Доктор пользовался цветочными духами и дышать старался в сторону и тихо. Долго и осторожно промывал ранку, потом обработал ее чем-то жгучим, чем очень меня порадовал — знакомо запахло прополисом. Волосы как-то закрепил в стороне, чтобы опять не присохли с кровью. И, снова краснея, попросил не мыть голову пока на ранке не образуется плотная корочка.
Дальше вынул из саквояжа и поставил на столик прозрачный кувшинчик с желтоватой жидкостью. В ней плавали тонкие спиральки апельсиновой кожуры. Вынув пробку, попросил у Анны чашку и дал мне выпить «успокоительной настойки». Пахло из чашки знакомо — валериана и мед там точно были. Я выпила все до дна. До вечера следовало опорожнить весь кувшинчик, но делать это нужно было постепенно.
— Эт-то еще и немного снимет боли, — прятал взгляд доктор.
А я-то думала, что краснеть дальше уже некуда.