Встав на рейде и дождавшись рапорта шкипера о благополучной постановке на якорь, Константин ушел в капитанскую каюту — собирался поспать хотя бы несколько часов, оставшихся до побудки, но сон все не шел…
Гадать как стал известен его интерес к Таис, не стоило — с самого начала он его не прятал, полагая, что тот и правда носит невинный характер. Возможно, просто являясь любопытством.
Первый тревожный звоночек случился на свадебном балу и не во время вальса, а еще до него.
Вместо того, чтобы бездумно веселиться, он постоянно и нечаянно отслеживал ее взглядом. Было любопытно, тянуло смотреть — такая непонятная непривычная потребность. Ее попытки уйти от танцев выглядели забавно, отказы кавалерам странно радовали — он улыбался ее маленьким победам за право стоять у стены.
Нежелание девушки танцевать принял, как очередную загадку, связанную с ней. Бояться она не могла — танцевала превосходно. Он помнил ее в кадрили еще со Смольного. Значит, что-то иное…
Приглашать Таис на вальс Константин не готовился, вышло как-то само, вдруг. Без решения и намеренья — ноги сами понесли. Последний танец этого бала… последний шанс быть ближе к ней — понял уже в пути.
А дальше он обнял девичий стан, велел ей глядеть в глаза… И строптивая Таис подчинилась — о чудо! Принимая это с юмором и удовольствием, он вальсировал, как никогда в жизни — летел по паркету, не чуя ног и глядя в темно-серые глаза напротив. Видел в них полное доверие к себе и такое же удовольствие… смешинки в умных глазах. Ее улыбка, чуть склоненная к левому плечу головка…
Но окончательно все решила ревность. Жгучее, страстное чувство соперничества, желание настоящей битвы за своё — вот что он чувствовал, слушая тихие уверенные слова Сергея Загорянского:
— Я влюблен в нее всем сердцем — безусловно. И бесконечно несчастлив этим, Костя… Что я могу предложить ей, скажи? Комнаты, которые снимаю у бабки на окраине Николаева, потому что там дешевле? Я ведь даже тут… обращался в министерство с ходатайством, чтобы выплатили наконец дровяные и угольные — существую на копейки. Знаешь что… — усмехнулся он, — тринадцать форм одежды: для несения дежурств, вахты, представления начальству, для смотров, посещения всякого рода церемоний, балов, театров… Это весьма большая проблема, особенно для младших офицеров — не находишь? На пошив уходит большая часть жалования, просить же у родных не считаю возможным — имение всего в шестьдесят душ… Станешь командующим — уж сделай с этим что-нибудь? — невесело смеялся друг.
— Сделаю, — обещал он, смиряя бурю в груди, потому что дальше Сергей представил ему игру, из-за которой даже не прилег этой ночью.
— В словах Таис есть резон, Костя, и большой. Кому, как не мне — черноморцу, знать наши слабости там? Мы категорически не готовы к любым поползновениям в сторону Крыма, а уж если так, как считает возможным она… Я! Я — офицер, но даже в голову не пришло, что возможна высадка дальше по берегу и заход к Севастополю с суши армейскими силами. Что такой десант может быть многотысячным. Это сразу поражение, Костя! Это сразу же и поражение… хотя нет — не так сразу. Мы еще поборемся, конечно, сложим сотни, а может и тысячи голов. Но результатом все равно будет поражение.
— Ты слишком быстро поверил во все это — так не бывает, Сергей. Возможно, это влияние чувства.
— Да оно и началось, когда я поверил! И восхитился сразу. А всецело поверил, когда обдумывал правила игры. У нас везде слабости, прорехи во всем! Смотри сюда… — блестели его глаза.
— Вашескобродие… — постучался в дверь вестовой, — изволили прибыть господа офицеры с «Паллады». В очередь по вашему приглашению — на домашний обед.
— Проси, — велел Константин, — и накрывай.
— А вот и судьи! — вскинулся Сергей, — хоть и не черноморцы, но люди сведущие. Приветствую вас, господа! — щелкнул он каблуками, — позвольте представиться — лейтенант Черноморской флотилии Загорянский Сергей Фаддеевич.
— «Станислав с мечами»? — уважительно поинтересовались офицеры, представившись тоже и уже сидя за столом: — Не поделитесь опытом победы?
— В воздаяние решительности, самопожертвования и храбрости, как указано в наградном формуляре, — уточнил Константин, расправляя салфетку у себя на коленях и давая этим знак приступить к первой перемене блюд.
— Боевой опыт предстоит нам всем — так или иначе. Так стоит ли о нем? — усмехнулся с предвкушением Загорянский, — а вот новая игра, подобная высшему штабному совету… Прошу выслушать изначальные условия, я выношу ее на ваш суд. Предоставите нам карту Крыма, Константин Николаевич?
— Всенепременно, — сухо кивнул тот, — но вначале у нас обед, господа.
А после обеда завертелось. И вначале проклинающий про себя Загорянского за внушаемость и доверчивость, Константин вместе с офицерами провалился во все это с головой. Дошло до того… так увлеклись, что повышали друг на друга голос, в том числе и на него.
И ни словом Сергей не упомянул перед офицерами Таис, как невольную вдохновительницу появления игры. И больше ни слова о ней не было сказано между друзьями — до самого его отъезда.
И все это время Константина мучила тревога, ревность и вина — утром он отправил фрейлине единственно возможный в их случае подарок — лакомство. Взгляд Таис на блюдо с клубникой и распахнутые в удивлении глаза, ее затрепетавшие ноздри он помнил еще с того ее визита.
Сейчас понимал — уже тогда она поступила умнее, чем он. Возможно, понимая его лучше, чем он сам.
А потом была лодочная прогулка.
Так же, как и Загорянский, Константин не мог ей ничего предложить. Чтобы знать это, ему не требовалась проповедь отца. Но эта тянущая потребность быть рядом… видеть, слышать, чуять ее запах, коснуться хотя бы кончиками пальцев… Чувствуя при этом руку на своем локте горстью углей, жар от которых медленно сжигает тело, опускаясь в низ живота…
Конечно, он злился!
На то, что все вот так — невовремя и неправильно. И вместе с этим позволил себе резкость по отношению к девушке, которой сразу же сам и ужаснулся. Замаливал потом свою вину вдохновенной игрой на скрипке, с нежностью глядя, как кутается она в его заботу и склоняется к корзинке, вдыхая запах любимых ягод.
Отправив своих офицеров в карете и прячась в сумерках за Аламатбеком (отец разрешил взять своего коня) Константин уверился, что Таис под присмотром и еще какое-то время сопровождал ее в отдалении, сдерживая английского жеребца и заставляя того ступать под собой неспешным аллюром, как на выездке.
А утром следующего дня и случился тот разговор с отцом — безнадежно опоздавший, к сожалению…
Молодому капитану так и не удалось поспать этой ночью. Несколько драгоценных часов, что еще оставались для отдыха, он проворочался на корабельной койке. Смотрел в сереющее за стеклом иллюминатора небо, думал, вспоминал…
А в пять утра, как и обычно — что бы ни происходило на море и в мире… с палуб фрегата раздались свистки и зычные голоса вахтенных унтеров:
— Полно спать, пора вставать!
Матросы нехотя вылезали из коек, одевались и скатывали постели. Дальше следовал новый свисток:
— Койки наверх! На молитву!
Константин встал на молитву вместе со всеми, так было принято — она поется всей командой, без исключения. Дальше последовал завтрак и развод на работы для нижних чинов — кто окатывал палубу, кто скоблил какой-то блок, кто плел маты….
Отослав к коменданту порта шлюпку с известием о времени своего вечернего визита, капитан обошел фрегат с проверкой, велел купору (***хозяйственнику) составить список первостепенных нужд, утвердил меню…
— Щи с куском говядины, жаркое — говядина и гречневая каша с маслом. И квас отличный, вашескобродие! — отрапортовал повар, — а на стол кают-компании еще и оладьи с медом. А квас все же выдался отличный… такого редко случается пить. Спробуете?
Капитан испробовал…
— Действительно хорош, — подтвердил отстраненно.
— Рад стараться, ваше вышескобродие!
В полдень штурманы вышли ловить солнце и определять по полуденной высоте широту места — тоже своего рода обязательный ритуал. Старший штурман доложил градусы, минуты и секунды обсервованного места вахтенному начальнику. Тот — старшему офицеру и только он уже — капитану. Эта формальность соблюдалась даже если тот с самого начала стоял на шканцах и все прекрасно слышал.
— Восемь склянок бить, — подтвердил Константин и приказал старшему офицеру репетовать команду вахтенному начальнику.
— Восемь склянок бить! — подхватил тот.
— На баке — восемь склянок пробить! — передалась вахтенным команда на бак унтер-офицеру.
Мерным басом зазвучал колокол, радостно отзываясь в сердцах матросов, которые вот уже полчаса с нетерпением ждали эти удары, наблюдая обсервацию. Не успел еще смолкнуть последний удар, как вахтенный начальник скомандовал:
— Свистать к вину и обедать!
— Господа офицеры! Прошу в кают-компанию, — привычно уже пригласил Константин.
Первая в истории флота кают-компания, устроенная им пока только в порядке эксперимента…
Потом он введет их, как обязательные на каждом корабле. И они станут не просто местом приема пищи, а прежде всего местом общения, символом того особенного братства, которым отличалось флотское офицерство от армейского.
Длинный стол уже был накрыт белоснежной скатертью, поблескивали приборы столового серебра, отливал сиреневым фарфор императорского завода. Денщик в белой робе, стоя по стойке «смирно», держал на согнутой руке полотенце для желающих ополоснуть руки. К тазу выстроилась очередь… запахло дорогим цветочным мылом. Прохор сливал из кувшина на руки.
— Прошу отобедать, господа, — расстелил салфетку на коленях капитан.
— А почему вы не пьете вина, Константин Николаевич? Неплохой ведь букет, — спросил вскоре лейтенант Заверюгин.
— Нынче я не во вкусе к спиртному, Артемий Тимурович, — медленно поднял на него взгляд Константин.
— Ужели больше не предпочитаете душному береговому уюту мир, настежь распахнутый бешенству ветров? Больше не мечтаете годами не сходить с шатких палуб, жить морем и в итоге остаться в нем навсегда? — лучась яркими, наглыми глазами и самодовольной улыбкой, продолжил лейтенант: — Ужели все дело теперь в женщине?