— Спасибо, Петр Пантелеймонович, у вас волшебные руки! — поспешила отметить, заодно начиная набирать баллы в местном обществе: — Господин Мандт проводил осмотр куда болезненнее, чем вы лечение. Если государыня вдруг поинтересуется моим самочувствием, я обязательно отмечу бережное отношение к пациенту с вашей стороны.
— Буду премного благодарен, выздоравливайте… — приняло его лицо совсем невозможный оттенок — согласно фамилии. Это пугало. Такая особенность, полнокровие?
— Таисия Алексеевна, — осторожно напомнила я.
— Я помню! Конечно же, я помню. Разрешите откланяться, ваше благородие, — прихватив саквояж, мужчина вышел в дверь, осторожно прикрыв ее за собой.
Приятный… Не дворянин, но очень способный, если служит при дворе.
Слегка напрягло его обращение. Я не знала… до наших дней не дошло, как принято было обращаться к младшим фрейлинам. Со старшим составом все ясно, а вот здесь… Для младших был предусмотрен чин «фрейлина» и он относился к низшему звену в иерархии придворных женских званий. В общей же «Табели…» ниже 14 класса чина нет. И вот к его носителям действительно положено было обращаться «ваше благородие». Но как это соотносится с женским полом?
Звучало странно. И не спросишь же!
Устроившись удобнее, я прислушалась к себе. Кроме живота, продолжала болеть голова, но эта боль с самого начала была какой-то… тупой и терпимой? Последствия сотрясения? Или даже гибели через этот удар? Лучше не заморачиваться, раз на этот вопрос ответа нет и не будет.
Девица в голубом стояла молча, отвернувшись от меня и глядя в окно. Ее молчание чувствовалось враждебным. Да и как иначе после тех ее слов? И у меня уже имелись на ее счет кое-какие догадки.
— И? — надоело мне ждать.
— Ты не смеешь обвинять меня в чем бы то ни было! — резко обернулась она. Прошла к кровати и, сев в полу-кресло, продолжила, глядя на меня с вызовом:
— Я всей душой предана государыне и не позволила себе ни слова лжи. Скажешь, была неправа? Здесь мы на службе и любые отношения, бывшие важными до этого времени, сами собой отступают, оставляя нам только долг.
Я лежала, она сидела. Но из-за высоты кровати наши лица были на одной уровне. Красивое лицо, несмотря на неприязнь ко мне, буквально написанную на нем огромными буквами. Славянская красота, неброская, но безусловная.
— В Смольном за такое тебе сделали бы темную, — вспомнились мне институтские нравы. Несмотря на жесточайший контроль, девочки находили способы. И дрались, и мстили.
Анна усмехнулась, отводя взгляд и просила:
— Государыня не знала, что ты, по сути своей, «мовешка». Разве не должна она знать правду? Что зимой ты нарочно падала в обмороки, чтобы погреться и досыта поесть в лазарете. И подкупала сторожа, чтобы он носил тебе булки.
— А кто мешал тебе делать то же самое? — удивилась я.
— Это нарушение! Но если бы я знала, что во фрейлины берут не только за заслуги!.. — поперхнулась она эмоциями.
— Осторожнее, не тебе судить о резонах Ее величества, — напомнила я.
— Сомневаюсь, что теперь они имеют для нее значение. И уверена — Ее величество пересмотрит свое решение, исходя из новых…
— … наветов. Что еще ты ей рассказала?
— Правду! Что ты давала денег экономке, чтобы она не перлюстрировала твои письма домой. И еще как-то отодрала бумажку в Новом завете, которой было заклеено срамное «не прелюбодействуй». И сделала дыру на чулке Софи, за что она потом носила его приколотым на груди весь день и даже на встрече с родными!
— Она заслужила свой позор? — предположила я.
— Неважно! Это ужасно подло. И разве это не ты сказала… дай вспомнить: «Хочу умереть, и чтобы гроб выставили в танцевальной зале. Учителя скорбят, бонна рыдает, а я лежу вся в цветах, красивая»?
— Далеко пойдешь, — задумчиво отметила я, веря ей на все сто.
Тема смерти была популярна у смолянок. В тех условиях в какие-то моменты вполне реально было желать ее для себя — как избавления. А с живым характером Таи, который сейчас открывался… наверное, строгости институтского режима были для нее настоящей пыткой. Мне она уже нравилась, в чем-то мы были очень похожи. Стремлением к свободе? Я — внутренней, она — личной.
— Надеюсь на это, — согласилась Анна.
— Альбом тоже ты отдала? — уточнила я просто для порядка.
— Императрица должна знать о нас все. Ты не согласна?
— Согласна. А что я шагнула в воду?
— Так и было! Ты определенно качнулась к воде. И рыдала еще накануне — все к одному!
— Понятно, — вздохнула я. Хотелось спать и есть. Нужно отлежаться и выздороветь, мне нужно было это время. Все остальное — потом.
— А кормить меня будут? — вспомнилось, кстати.
— Как только гофмейстерина даст распоряжение, еду принесут. И, скорее всего, это будет другая прислуга — не Катя, — съехидничала Анна.
— Но ты уже поела.
— У меня не отозвали горничную, — усмехнулась она, — ничего… помнишь, нам говорили, что голодать полезно?
— А в Великий пост невозможно было уснуть и многие плакали в подушку… — вспомнились откровения бывших смолянок.
— … из-за голода, — медленно кивнула она, глядя на окно: — С него и мерзнешь сильнее. Иногда я засыпала только под утро, так и не согревшись.
— Не стоит тратить силы на вражду, Анни. Это глупо. К тому же, я никак не могла повлиять на решение государыни. Сама была крайне удивлена такой удачей. Но знаю теперь, что были учтены заслуги родных.
— Мой папа́отличился в Бородинском сражении, был личным адъютантом великого князя, сопровождал потом государя во всех путешествиях! Ты не заслужила свой шифр, даже третий! Я имела право подать прошение на фрейлину — не сделала ни единого нарушения, а ты просто не попалась! — вскочила она с кресла.
— Я помню, что ты скучная «парфетка», а еще ты красива. Все это учтено — ты здесь, — пожала я плечами, — и ты не выдала меня там. Здесь тоже не спеши быть так полезна — я не в счет, но у тебя могут появиться действительно серьезные враги. Нам лучше держаться вместе — не думаешь? — получилось немного грустно. Я устала. Я болею…
— Если ты здесь останешься, — непримиримо мотнула она буклями.
— Если я здесь останусь. Но ты со мной согласна? — не хотелось начинать жизнь здесь, распыляясь на вещи несерьезные.
И об этом «останусь» еще… да если бы у меня был выбор! Нужно бы определиться с ним — что за семья у Таи, насколько они заинтересованы в ее фрейлинстве? Не особо ведь интересное занятие, если подумать. Занимать эту должность, конечно, было выгодно, но как раз сейчас это уже не предел мечтаний. Во времена Николая I из-за его склонности к бесконечным романам, высокородные вельможи отдавали своих дочерей и сестер во фрейлины очень неохотно. Но я и не высокородная. Если титул и светит, то только детям… а это пока вообще из разряда фантастики.
— Анни. Соглашайся, — напомнила я чуть ласковее.
— Согласна, — прозвучало задушено, и девчонка всхлипнула, бросившись вдруг обниматься.
Я обнимала в ответ. Странно, но злости не было, где-то я даже понимала ее, хотя и не оправдывала. Двенадцать лет практически тюремного заключения (без единого нарушения⁈) требовали удовлетворения, или сатисфакции. Максимальной! И я тут скорее боком… но на всякий случай буду осторожнее.
И еще столько всего нужно узнать у нее! Например, куда мы «выходили»? Почему я могла погубить ее, что-то там сказав? И еще этикет в тонкостях… историков этому не учат.
Анна чмокнула меня в щеку, двумя ладошками вытерла слезы со своих щек и встала — стройная (как и все недокормленные институтки), высокая. На ней красиво смотрелось повседневное платье, но это тот фасон, который украсит любую. Не зря же его так любят у нас невесты. А еще лучше бы ей убрать букли, они не особо идут к округлому лицу и светлым волосам. Но это я потом ей подскажу. Или не стоит… не стоит здесь менять себя к лучшему — мало ли…
— Анни, будь добра, подай зеркальце и можешь оставить меня. Отдохни, я тоже буду спать, — зевнув, решила я заодно прояснить один из самых важных вопросов.
Не давали покоя слова врача о бугристости головы. Вряд ли у каждого она ровная, как бильярдный шар. И небольшие бугорки кое-где ощущались пальцами — да. Но их же не должно быть видно под волосами?
Хотя здесь мне не стоило бояться повторения той моей истории, Тая по определению не могла быть плохонькой. Это жена следующего императора продумано набирала фрейлинский штат из надежных, но невзрачных девушек, зная о похождениях мужа в прошлом цветнике.
А при Николае I набирали исключительно смазливых девиц, задача которых была не только прислуживать императрице и великим княжнам, но и (по его словам) поражать иностранцев и подданных Его Величества красотой дворянок России и великолепием их наряда.
Мовешками (от mauvaise — «дрянная») называли тех, кто вел себя неподобающе, нарушал дисциплину и ленился.
Парфетка произошло от французского parfaite — совершенство. Парфетками гордо назывались лучшие воспитанницы.
Глава 5
Отложив зеркальце, я осторожно повернулась набок и попыталась уснуть — назло злому провиде́нию и нервному ознобу.
Долго лежала с закрытыми глазами, но сон не приходил. Будто и слабость, и усталость есть, отдохнуть бы, а что-то не дает. Да и странно бы иначе, если плохо и не так физически… Морально плохо и даже жутковато слегка.
Не по причине немыслимой красоты Таи, теперь уже мне грозившей многими домогательствами — это несерьезно, да я ее и не обнаружила. Больше того — мне не понравилось увиденное. Полное отторжение, абсолютное неприятие!
Я только сейчас осознала полностью, дошло только сейчас вот — на меня, на мою личность натянули чужое тело!
Такой себе повод для стресса? Но если бы только это! Я умерла так-то… и теперь почему-то должна держаться, подстраиваться, вывозить все это, бояться! Чем не повод для истерики? Так даже поистерить нельзя.
Одна в страшной сказке! И уже не в том возрасте, когда верят, что мама придет и спасет.