Гос-споди… детский сад, ей-богу! Ну как так?
И это умная женщина. Или это уже брак заставил ее поумнеть?
Самый трудный в моей жизни день заканчивался. Дождь полил гуще, в комнате стало совсем сумрачно, и Ирма внесла свечи. Поужинав картошкой, запеченной до румяной корочки, и рыбой в неизвестном соусе, я допила лекарство из кувшинчика и устроилась спать. Хотелось приятных эмоций, я поискала их в себе и сонно улыбнулась, вспомнив короткое четверостишие из альбома:
В ночной тиши, что обнимает ветви сада
Прекрасны сумерки и места нету снам.
Пусты аллеи, уходить как будто надо,
Но я себе еще мгновенье дам…
Глава 6
Еще три дня я пролежала в постели, сама не зная для чего. Могла бы уже встать и что-то делать. Но я трусила делать это что-то, боясь неизвестности. Отлично понимала, что вот так, все время прячась, прожить здесь не получится, но это была передышка перед новыми потрясениями, а, чего доброго, и неприятностями.
Чтобы не впасть в панику, мозгу нужны привычные действия, самые обычные и простые. Мне было доступно одно — кутаться в одеяло. Имела право — еще побаливал живот, да и мне дали это время, а в постели как раз и было привычно. Никто чужой меня не беспокоил, к Ирме я привыкла и уже не дергалась, когда она входила.
Строить прогнозы было глупо, и я тупо ждала, чтобы, когда придет время, правильно отреагировать новые вбросы извне.
А еще я много думала эти дни, и о Таиной любви в том числе. «Всегда готовься к худшему»… или будь готов? Неважно. Но из этого я и исходила, приняв, как основной вариант, что любовь была. Она притягивала мысли, заставляя опасаться. Что там ей шептали, что за грязь лили в уши? И не обязательно все случилось у камина и при веере, там же творческого воображения вагон и маленькая тележка! Одна только осень среди лета чего стоит. Понятно, что это про настроение, но! В любом случае, для меня то ее знакомство означало риски.
Много вспоминала…
Когда-то очень давно у нас со старшей сестрой случился разговор как раз о любви:
— И как же, по-твоему, я узнаю, что влюбилась? — спрашивала я с претензией, маскируя ею интерес.
— Просто влюбилась? Тогда и знать не стоит. Я сто раз влюблялась. Такое себе, — смеялась Света, а потом потянулась ко мне, изображая ведьму, и со значением заглянула в глаза. Протянула страшным утробным голосом: — А вот когда полюби-ишь, ты узнаешь об этом, почувствовав запах… гари!
— Га-ари? — разочарованно отмерла я.
— Горящих предохранителей! Готова будешь на все! — хохотала она.
— Тю ты дурочка, Светка…
Светка не была дурочкой, она была успешным менеджером, но не это важно. Я по-хорошему завидовала ее характеру — говорила она громко, смеялась заразительно, рыдала, когда изнутри рвалось. В кино это или в загсе на свадьбе подруги, на улице ли — без разницы. И злилась тоже так, как ей хотелось. Как-то я обалдела от того, что рекой лилось из так же, как и я, вполне образованной и хорошо воспитанной Светки. Мой словарь обогатился кучей новых слов. Может и до этого знакомых, но в таких затейливых вариациях!
Тогда, отдышавшись и перебесившись, она вспомнила наконец обо мне, взглянула и разочарованно махнула рукой:
— Ой, да что ты понимаешь!
И я так хотела.
Не выражаться нелитературно, а иметь в себе такую же внутреннюю свободу хоть иногда делать даже не то, что хочу, а как чувствую. Никто и не запрещал. И я даже пробовала вести себя, как она. Стукнуло восемнадцать и решила, что имею право. Но не получилось… и потом тоже не получалось.
Я вела себя, как выглядела, а выглядела, как сухарь — сухой, выдержанный, крепкий, черствый. Собственная внешность обязательно влияет на поведение. Я старалась собой не отсвечивать. Одевалась со вкусом, надеюсь, но сдержанно и никому не лезла в глаза с претензией на внимание.
И, давно сжившись уже с собой такой, сейчас чувствовала себя загнанной в клетку. Взрослый человек, я терялась, как ребенок. Просто потому, что не знала, что со всем этим делать и как себя вести. И много чего еще я здесь не знала.
И лучше бы еще раз переболеть ковидом, чем иметь проблемы с психикой. Тогда так страшно не было.
Я придумала кое-что: часто смотрелась в зеркало — кривлялась, гримасничала и просто таращилась, привыкая. Занималась чем-то вроде аутотренига и самовнушение помогало — потихоньку я мирилась с тем, что имею. По крайней мере, глядя на это лицо, больше не бесилась от бессилия. А еще выспалась, нормально ела, и уходили синяки из-под глаз, спали отеки с век, порозовели губы. Все это уже как-то собиралось в одну кучу, рисовался образ. Еще не родной, но уже хорошо знакомый.
А потом к Тае приехала мама.
Я уже привыкла, что в эту комнату входят без стука. Ворвалась и она — со свежим воздухом, кучей эмоций и слов:
— Детка, ну как так возможно⁈ Нельзя быть такой неосторожной! Что с тобой сейчас, как ты?
— Мама́? — растерянно мяукнула я, крепко прижатая к пышной груди женщины, на которую была похожа.
— Я едва с ума не сошла, получив известие! — отпустила она меня и принялась вытирать слезы кружевным платочком. Кружев на ней было много. Всего было много: ресниц, шелков, слез… Перчатки, веер, сумочка… информация.
Сообразив это, я мобилизовалась.
Но нервничать не перестала. Попутно нахлынуло непонятное — топило то ли благодарностью к незнакомому человеку, то ли даже жалостью. Я уже и не знала — к ней или себе? От слез у нее покраснел нос, пошло пятнами лицо, в волнении подрагивали губы… из-за этого и улыбка не совсем получалась. Моя мама вспомнилась — как там она после всего… без меня? А Таина всё всматривалась и тянулась коснуться, провести рукой по щеке, поправить волосы — дергано все это, нервно…
Они могли редко видеться, что мне было бы только на руку — так же? Или даже не видеться ни разу за все годы учебы. Смотря, где жили Шонуровы, а расстояния в России серьезные. Было и такое — приехав из-под Иркутска на выпускной к дочери, родители не узнали ее, а она их.
— Известие было от государыни? — попыталась я прекратить наши слезы. И вспомнив, кстати, об Ирме.
Я еще не настолько здесь освоилась, чтобы не принимать во внимание слуг. К ним относились, как к чему-то давно привычному, забывая, что это те же люди — со слухом, зрением, памятью и своими маленькими амбициями. Иногда особыми обязанностями, как в нашем случае. Я уверена, что Ирма за мной присматривала и обязательно отчитывалась.
«Комнатные» слуги, это или семья, или шпионы. Семьей могли стать единицы, а при дворе их служили сотни.
Непосвященным система такого шпионства покажется совершенно невероятной. Простая дворцовая прислуга — челядь, была отлично информирована обо всем, что там творилось. При этом она владела не какими-то сиюминутными фактами и слухами, а фактически вела многолетний мониторинг информации, связанной с первыми лицами империи.
И делилась, делилась ею… быть в курсе дела всегда престижно. Даже если это не про деньги.
Поэтому продолжила я шепотом: — Я говорила с Ее величеством. Мама, чем она тебе обязана?
Женщина сразу посерьезнела и поджала губы. Откинувшись в кресле, помолчала, глядя на меня. Я уже решила, что всё — сморозила совсем не то и не так. А потом она вдруг улыбнулась и громко объявила:
— Я выведу тебя на воздух. Нынче в парке должно быть совершенно восхитительно после дождя. Мы пойдем по аллеям, недалеко… и фонтаны! Слишком давно я не видела всего этого. А потом будем смотреть твое платье, я забрала его, оно уже здесь.
— Какое именно? — осторожно поинтересовалась я.
— Парадное же, — удивилась она.
— Получилось очень дорого?
— Я не жалела для тебя. Мы не нуждаемся, слава Богу, — быстро перекрестилась она, — да и тебе возместят потом жалованьем. В белый цвет я заказала атлас… ну, да это потом. Сейчас — на воздух! Тебе необходим моцион. Как зовут твою прислугу, она справляется, годна?
— Да. Не знаю, что и делала бы без нее. Она Ирма, мама.
— Ирма! Помоги собраться Таисии Алексеевне. Мы пойдем на променад… а — нет! Лучше в парк, в самую глушь! Там должно быть волшебно.
Там было именно так. Лужи давно ушли, воздух — хоть режь и ешь его. Я жадно искала отличия и находила: другой формы и расположения цветники, не совсем те растения и краски. Высота и форма деревьев. И даже запахи не совсем те. И людей непривычно мало, потому и воспринимается странно — будто все здесь постановочное или картинное.
Меня просто распирало изнутри! Может только корсет и не дал взорваться.
Я жадно цеплялась взглядом за все, как одичавшая: здесь те же фонтаны! И дорожки так же посыпаны гранитной крошкой… я опять в Петергофе. Я здесь! Мама моя…
— Мама! Спасибо, что вытащила, спасибо тебе!
— Детка… но мы же здесь не только за этим?
— А ты уже можешь рассказать? — хлюпнула я.
— О! — улыбалась она, мечтательно глядя вокруг: — Лет восемь назад этим я дала бы тебе в руки настоящее оружие. А нынче оно устарело. Александра Федоровна неплохой человек. Сейчас я понимаю — тогда была уже не юность, но все еще молодость, а ее помнишь, как и ее ошибки, долги…
— Вы стали подругами тогда… в то время?
— Нет, как такое возможно⁈ Просто я оказалась рядом, когда она нуждалась в надежном плече. Так получилось… случайность — я кое-что увидела вместе с ней. Осведомлены были многие. Но это разные вещи — догадываться и твердо знать. Потом, со мной наедине она могла позволить себе не держать лицо. Не подруга… но человек доверенный. А потом твой отец купил Новгородку.
— Папа́? — осторожно поинтересовалась я.
— Да, переехать в провинцию решил он. Твой папа́обязательно гордился бы тобой, — грустно улыбнулась она.
Понятно…
— А что было дальше? — мучило меня любопытство.
— А дальше я отговорила ее от необдуманного поступка. Был один мужчина… Александра назвала его «Бархат».
— Странно как.
— Он умел так смотреть! Граф Александр Трубецкой, красавец кавалергард, и взгляд его — карий, бархатный… он будто целовал им. В какой-то момент она почти решилась,