— Я пошел за лопатой, — коротко сказал он.
Из Тэссы вырвался нервный смешок — вот он, ее идеальный мужчина, всегда готовый закапывать трупы. Оглянувшись на Эмиля, который хмуро бродил по поляне, она задумалась: если инквизиторская сила его уже покинула, ушел ли с ней и идеальный слух? Вот бы Фрэнк еще и мысли умел читать!
Тэсса отошла вместе с ним подальше и прошептала на ухо:
— Дойди еще до Моргавра, пожалуйста. Попроси его внушить упырице убраться отсюда подальше на несколько месяцев. Пусть она заляжет на дно, слишком много инквизиторов шляется по Нью-Ньюлину.
— Понял, — ответил Фрэнк. Он и Бренда были единственными жителями деревни, кто знал, как появилась у них Жасмин, и за сохранность этой тайны не приходилось волноваться.
Эмиль за время их перешептываний тоже изучил фрагменты и тоже пришел к определенным выводам.
— Тэсса, — сказал он встревоженно, — это какой-то монстр.
— Похоже на то, — неохотно согласилась она.
— Так сейчас мы найдем его и уничтожим, — заплетающимся голосом воскликнул Ной. А Йен задергал его за рукав:
— Давай предоставим это молодым, — предложил он, — а сами вернемся к Мэри Лу и слопаем по хорошему куску торта. Что-то у меня аппетит разыгрался. Вспомнились былые деньки, эх, я ведь тогда был кудрявым и веселым.
— Что интереснее: торт или убийство? — глубоко задумался Ной.
— Ради всего святого, — рассердился Эмиль, — просто идите куда-нибудь и проспитесь. Мы с Тарлтон сами тут разберемся.
— Уберемся, — сухо поправила его Тэсса. — Надо закопать это все, пока сюда не добрались дети. Не удивлюсь, если Мэлс уже несется на всех парах, девчонку хлебом не корми, а дай ввязаться во всякую ерунду.
Эти слова не вызвали у него ни малейшего энтузиазма. В ордене были специальные службы, которые занимались скучными и неприятными делами вроде ликвидации тел, и инквизиторы никогда не задумывались, что происходит после того, как они закончили свою работу.
Старики меж тем выбрали торт, по очереди похлопали Эмиля по плечу и поплелись обратно, вразнобой распевая неприличную песенку.
— Но что будет с монстром? — сердито спросил Эмиль.
— Уверена, вы с ним справитесь, — заверила его Тэсса.
— Разумеется, нет, — огрызнулся он. — Тарлтон, я не знаю, как вам это удается, но вы явно в лучшей форме.
Она помолчала, глядя на пасмурное, серое небо. У нее столько важных забот, а тут приходится разбираться с наивным мальчишкой.
— Послушайте, Эмиль, — осторожно произнесла Тэсса, — я понимаю, что орден учил нас другому, но, может, все-таки не стоит преследовать всех чудовищ, которые встретились вам на пути?
— Как это? — нахмурился он.
— От этой упырицы не пахнет человеческой кровью, она давно питается мелкими животными и изредка фермерскими козами. К тому же ни разу не напала ни на жителей деревни, ни на альпак. Я уверена, что брэги не стали для нее изысканным деликатесом, она их даже не попробовала. Если вы сложите все фрагменты воедино, то увидите, что гоблины здесь целиком. Упырица нас защищала, понимаете?
— А, — слабым голосом отозвался Эмиль и потер лоб, — так это ваша знакомая.
Тэсса прикусила язык, чтобы не ляпнуть: если начать уничтожать тех, кто причиняет реальный вред людям, то Фанни окажется первой на очереди.
Не было никакой гарантии, что мать Жасмин долго продержиться на своей диете. Возможно, однажды она сорвется и сожрет человека. Возможно, даже кого-то из них. Но если Нью-Ньюлин чему и научил Тэссу, так это надежде.
— Вы не можете принимать такие решения, — заговорил Эмиль, собравшись с духом. — Если что-то случится…
— Ну конечно могу, — отрезала Тэсса. — Это моя деревня.
— Ага! — запальчиво воскликнул он. — Это именно то, что случилось в Лондоне. Ваша самоуверенность граничит с манией величия.
— Вот бы мне давали по фунту каждый раз, когда я это слышу.
— Это безответственно!
— Да нет же, — терпеливо возразила Тэсса, — это как раз ответственность и есть. За всех, кто мне доверился, а не только за тех, кто формально подходит под требования так называемого добра.
Он сделал несколько глубоких вздохов, а потом сухо уведомил ее:
— Знаете, все наши договоренности аннулируются. Вы не можете вернуться к сотрудничеству с орденом, ваши моральные принципы сбились, а реабилитация привела к совершенно не тем результатам. Вы больше не инквизитор, Тарлтон.
— Знаю, — согласилась она с легким сердцем. — Я всего лишь человек.
***
Дермот только собирался снова призвать всех заткнуться, как вдруг понял, что мир внезапно стал куда тише, цвета — приглушеннее, а голова перестала взрываться. Не веря своему счастью, он поднял глаза на Мэри Лу и увидел, что она широко улыбается.
— Ты больше не Тэсса Тарлтон, — радостно сообщила она, — никакого барабума не случилось! С возвращением!
— Ну слава богу, — проворчал Холли Лонгли, который все время таращился на него с явной неприязнью. — У меня просто руки чесались нарисовать на твоей физиономии маску клоуна.
Дермот грузно встал, заново привыкая к неповоротливости и слабости своего тела, к его неуклюжести и медлительности, добрел до туалетной комнаты и уставился на себя в зеркало.
Родное лицо, как же он по нему скучал! И даже мерзкие крылышки, причинившие столько бед, неожиданно обрадовали его. Вот он снова стал самим собой, и это возвращение принесло освобождение. Дермот столько лет гонялся за тенью чужого могущества, что совершенно позабыл о собственных мечтах и желаниях. И только оказавшись в другой шкуре вдруг понял, как внутри нее неуютно и страшно.
Хрипло засмеявшись, Дермот плеснул водой себе в лицо и пообещал, что с этого дня начнет новую жизнь. Больше никаких глупостей!
Вернувшись в зал кафе, он увидел, что сюда приперся еще один инквизитор, на этот раз молодой. Сложно было ошибиться, такая властность и наглость исходила лишь от сотрудников омерзительного ордена.
Этот был занудой, о чем просто кричали и дорогой костюм, и брезгливое выражение лица.
— Ной, — тормошил он собутыльника Йена, — да оставьте вы этот торт! Мы немедленно уезжаем.
— Прямо сейчас? — канючил старик с Гринчем на кофте. — И куда мы так спешим? Разве ты сам не говорил о нескольких днях отдыха на лоне природы?
— Хватит с меня этой природы, — горячился молодой зануда. — Они же тут совершенно утратили всякую связь с реальностью. Вообразили себе, что могут придумывать собственные законы.
— Это он, наверное, с нашим мэром набеседовался, — усмехнулась Камила Фрост насмешливо. — Без подготовки-то!
— Вот бедолага, — неискренне посочувствовала Мэри Лу и услужливо открыла дверь. — Ну, приятной вам дороги, — бодро пожелала она, лучась обратным гостеприимством.
— Дружище, — обратился старик с Гринчем к Йену Гастингсу, — может, поедешь с нами? Ну что тебе чахнуть в этом захолустье? Только и знаешь, что строчить бесконечные кляузы на Тарлтон. Ими уже весь орден завален.
— Не, — безмятежно отозвался Гастингс, макая кусок печенья в чай, — интересно же, какой она завтра придумает повод для жалоб.
— Когда он выпьет, — ухмыльнулся бездельник Эллиот, — то становится даже приятным человеком. Мэри Лу, крошка, может тебе каждое утро капать Йену бренди в кофе?
Зануда в костюме раздраженно схватил Ноя в охапку и вылетел прочь с таким видом, будто ему хвост прищемили.
***
Эмиль вел машину молча, не готовый обсуждать произошедшее. Однако Ною приспичило потрепаться.
— Что ты напишешь в отчете? — спросил он, борясь с приступом полупохмельной икоты.
— Напишу, что пора списать Тарлтон на берег, — коротко ответил Эмиль.
— А про поляну с трупами что?
— А про поляну ничего, — буркнул он, крайне недовольный собой.
Не то что бы он собирался прикрывать Тарлтон с ее нелепыми понятиями ложного гуманизма, а просто где-то глубоко внутри тревожно билась предательская мыслишка. А вдруг эта странная женщина все же права, и орденские установки о том, что все чудовища однозначно подлежат уничтожению, не совсем верны?
Крамола ржавчиной расползалась по нейронам.
***
У Фрэнка ныло все тело. После массового захоронения они с Тэссой долго принимали горячий душ и терли друг друга мочалкой, но все равно ему казалось, что запах кислоты преследует его.
Огонь они развели в старой железной бочке на заднем дворе, и искры улетали в темное небо. Холли помедлил, прежде чем отдать ему свою душераздирающую картину. Потом он, решившись, бросил холст в пламя и нырнул в объятия Тэссы за утешением. Она крепко обхватила его одной рукой, другой начала гладить растрепанные светлые волосы.
— Страшная штука — искусство, — вынес свой вердикт Фрэнк. Ему было жалко, что Холли пришлось расстаться с картиной, которая так увлекла его в последние дни.
— И не говори, — простонал тот.
— Вот, например, табурет. Сколотил — и пользуешься. А тут столько трудов, и все в огонь.
Холли вскинул голову, глядя на то, как языки пламя с треском сжирают еще влажные краски.
— Нет, это не зря, — ответил он задумчиво. — Я написал, что хотел сказать, разве не в этом смысл?
Может, и в этом, подумал Фрэнк, наблюдая за тем, как Тэсса целует Холли, и он тоже тянется к ней. Может, этот страшный зубастый цветок пророс на холсте лишь за тем, чтобы Фрэнк заглянул внутрь себя и увидел все без прикрас. То, кем он был, или то, кем он мог бы стать и кем становиться совершенно не хотелось.
С этим самым искусством вечно одна и та же штука: каждый считывает лишь свое, тревожащее, мучительное.
Любовь, шпарящую по венам, невозможно уговорить потерпеть, усадить на короткую цепь, попросить подождать. Не сторговаться с ней о смирении, понимании.
Ее можно только принять со всей болью и счастьем, которая она приносит тебе каждый день.
— Шли бы вы в дом, замерзнете, — посоветовал Фрэнк, когда Холли принялся стягивать с Тэссы футболку.
И отправился готовить ужин. Что-то ему подсказывало, что эти двое вскоре проголодаются.