— Это потому, что ты прогнулся вместо того, чтобы отстаивать свои границы, — объяснила Джулия.
— Да что с тобой не так? — рассердилась Фанни. — Зачем ты раздуваешь эту искру? Кенни — хороший парень, который не конфликтует с соседями.
— Хочешь об этом поговорить? Ты чувствуешь, что он лучше, добрее тебя? — тут же спросила ее Джулия.
В зале послышались смешки. Если Кенни и Фанни поставить на весы доброты, то они застынут в состоянии идеального равновесия.
— Не бывает корректной формы конфликта, — заметила Тэсса, — иначе это и не конфликт вовсе. Полагаю, что ты никогда не доказывала свою правоту в честной и приятной драке? Ну знаешь, выбитые зубы, разбитый нос, кровь на руках? Вот что такое конфликт, остальное — жалкие компромиссы.
— Что ты вообще здесь делаешь? — запоздало возмутилась Джулия, которая терпеть не могла, когда их мэр и шериф заглядывала на ее кружок.
— Пришла сказать, что завтра у нас похороны, — ответила Тэсса.
В кофейне воцарилась взволнованная тишина. Нью-ньюлинцы переводили взгляд с одного лица на другое, убеждаясь, что они-то уж точно живы.
— Так я и знала, — тоненько всхлипнула Мэри Лу, — что однажды этим все закончится. Он хоть не очень мучился напоследок?
— Раз — и все, — заверила ее Тэсса.
— Такой талантливый, — вздохнул Кенни и почти исчез из видимости, — миру будет не хватать его.
— Правда? — удивилась Тэсса.
— И красивый, — подхватила Фанни. — В жизни не видела никого более красивого. Эти капризные губы, светлые волосы, тонкие руки…
— Стоп, — приказала Тэсса. — А кого хороним-то, милые мои?
— Ну так как же, — растерялась Мэри Лу, — ты сама сказала, что Фрэнк пришиб Холли. Господи, какая потеря!
— Вы с ума сошли, — обиделась Тэсса. — За кого вы Фрэнка вообще принимаете? Да он даже мухи не обидит.
— Это правда, — спохватился Кенни. — Неужели Холли пришиб Фрэнка? Вот до чего ревность художников доводит!
— Отставить, — рявкнула Тэсса, выведенная себя неожиданными соседскими фантазиями. — Моя семья тут вообще не при чем. Билли Милн умер.
Тут все синхронно посмотрели на Эллиота.
— Тьфу на вас, — завопил тот. — Я вообще целый день злил собой отшельника Эрла! У меня алиби.
— Что с вами не так, люди? — спросила Джулия. — Почему вы первым делом думаете об убийстве? Может, Билли болел тайно?
— Да нет, — сказала Тэсса. — Его убили. Бутылкой виски по голове хрясь.
— Алиби, — на всякий случай повторил Эллиот и натянул капюшон свитшота на голову.
— Значит, Дебора, — с умудренным видом заключила Мэри Лу. — Ищи, кому выгодно.
— Не Дебора, — повысила голос Тэсса. — Несчастный случай на трассе. Все, расходимся гладить черные наряды и писать прощальные речи. О точном времени похорон я сообщу после того, как заберу Билли из морга.
— А если не Дебора, — всполошилась Фанни, — так ее надо бежать утешать.
— Она пошла ночевать к Камиле.
— Понятно, — тут же успокоилась Фанни, — значит, сейчас ей нужны не обнимашки, а ледяное равнодушие. Бывает.
— Как вы думаете, — задумалась Мэри Лу, — уместны ли взбитые сливки в похоронном меню?
Глава 31
Ночь была теплой, а спальный мешок — мягким. Закинув руки за голову, Эллиот таращился на верхушки деревьев, покачивающихся высоко над его головой, и думал о Деборе Милн.
Еще недавно она была посторонней, грузной, совершенно неинтересной ему женщиной, а потом попала под его чары и невероятным образом преобразилась сама. Никогда прежде Эллиот не сталкивался с подобным эффектом: люди, которых коснулось его пение, очаровывались, да, но не становились более очаровательными. Это получилось только у Деборы.
Теперь она смотрела на него внимательно и подолгу, и темные густые ресницы бросали тени на светлую кожу, и в пик полнолуния ее пушистая шерсть с ушей перетекала на щеки, и была в ее мягкой замкнутости трогательная нежность, разбивающая Эллиоту сердце.
Когда-то, будучи еще тринадцатилетним тощим мальчишкой, Эллиот поклялся себе никогда, ни за что не петь другим людям. На расстоянии шестнадцати этажей вниз лежала на асфальте красивая девочка, не пережившая своей первой любви. И было так холодно, невероятно холодно, и жизнь выглядела бесконечной и страшной, и шагнуть с крыши казалось куда проще, чем жить эту жизнь.
Но Эллиот выбрал лестницу, ступенька за ступенькой, шаг за шагом, и все твердил и твердил, как одержимый: никогда, никому.
С тех пор прошло пятнадцать лет, и чертов Нью-Ньюлин с его неиссякающими чудесами разрушил нерушимую клятву «никогда, никому», поманив фальшивой, но такой притягательной любовью.
Если бы Эллиот знал, как разрушить чары, он бы наверняка освободил Дебору от них. Скорее всего. Именно так ведь и должен был поступить хороший человек?
— Эй, — крикнул отшельник Эрл с крыльца. — Ты там как, не мерзнешь?
Он целый день злился и боялся, что к нему случайно прикоснутся, раздражался из-за чрезмерной общительности своего неприглашенного гостя, но пришла ночь, и одиночество вышло собирать свою жатву, и захотелось на всякий случай проверить, что ты не последний человек на планете.
— Все отлично, — ответил Эллиот. — Может, по пиву?
Эрл скрылся в доме и вскоре вернулся с двумя банками.
— Лови, — крикнул он, швырнув одну из них на лужайку.
Эллиот перекатился вправо, дотянулся до банки и сел, чтобы было удобнее пить. Эрл опустился на крыльцо.
— Значит, — проговорил он печально, — Дебора сегодня ночует с Камилой? Повезло ей.
Наверное, «везение» — это не то слово, которое следовало бы применять к женщине, едва успевшей овдоветь, но Эллиот понял, о чем шла речь.
— Совсем тебе туго без жены приходится, — посочувствовал он. Когда-то ему тоже доводилось делить дом с Камилой Фрост, и это было интересное время. Камила относилась к Эллиоту как к милой, но надоедливой комнатной собачке. Ледяная до грубости, она была слишком зациклена на своих неудачах и совершенно не умела ценить такие простые радости, как живописный морской пейзаж или дружелюбные соседи. Эллиоту всегда было жалко Камилу, но рядом с ней он следил за собой вдвое строже, чтобы даже легкая, мурлыкающая мелодия не сорвалась с его губ. Это была любовница, привязанности которой он избегал, как огня.
— А если он тоже родится таким же, как я? — в пустоту уронил Эрл.
— Ребенок? — сообразил Эллиот. — Но ты же как-то вырос.
— Такие вещи чаще всего проступают лишь в переходном возрасте. Как будто природа специально дает нам время чуть-чуть подрасти, чтобы потом шарахнуть, не жалея.
— Да, — невольно погружаясь в собственное прошлое, хмуро ответил Эллиот. — И весь привычный мир рушится в один день, а ты из ребенка превращаешься в чудовище. Такое себе взросление.
— Ну у тебя-то все хорошо, — заметил Эрл. — Ты молодой, симпатичный, нормальный. Можешь делать, что хочешь.
— Точно. Я нормальный и могу делать, что хочу.
А что делать, если ты хочешь женщину, которая влюблена в тебя не по своей воле?
***
Фрэнк в этот вечер лег рано, — дикие ночные скачки и тяжелый дневной труд измотали даже этого силача. Холли по-прежнему рисовал, забыв и об усталости, и о недосыпе.
А Тэсса все бродила по первому этажу, раздумывая, куда бы приткнуть кладбище, чтобы оно не мозолило ей глаза. Сколько лет она просыпалась в спальне, чьи окна выходили на могилы? Хватит с нее.
— Хватит метаться из угла в угол блудливой кошкой, — вдруг сказал Холли. — Иди-ка сюда.
— Ты дорисовал что-то прекрасное, — обрадовалась она, — как я и просила…
Ее голос сорвался, когда таинственная картина наконец предстала перед ней. За время, проведенное в Нью-Ньюлине, Холли наваял великое множество фрэнков, а еще карандашный набросок Одри, который та всегда носила при себе, и сдвоенный портрет близняшек, который пришлось сжечь. Но он никогда прежде не рисовал Тэссу, потому что она, видите ли, не вдохновляла его.
И вот впервые ей довелось увидеть себя глазами Холли — свободную и невероятно соблазнительную. Ветер превратил обыкновенную белую майку в парус, голова запрокинулась к небу, верхняя губа задралась в хищном оскале, и острые зубы явно угрожали звездам. Лицо, лишенное ресниц и бровей, без обрамления волос, выглядело непривычно и притягивало к себе взгляд. Обнаженные бедра седлали…
— Бревно, — воскликнула Тэсса. — Ты изобразил вместо Фрэнка бревно!
— Дубина и есть, — охотно согласился Холли, но он выглядел немного напряженным в ожидании приговора.
— Как удивительно, — сказала она, — в такую Тэссу легко влюбиться.
— Очень легко, — серьезно кивнул Холли. — Тебе нравится?
— Очень нравится, — в тон ему отозвалась она.
— Ну тогда, — он вскочил, — пойдем быстрее уничтожать картину.
— С ума сошел? — Тэсса невольно подалась вперед, стремясь защитить портрет. — Это самое лучшее, что я узнала про себя за всю свою жизнь.
— Я не позволю, чтобы все подряд глазели на такую тебя, — заявил Холли, — это, знаешь ли, личное.
Растроганная таким явным признанием в любви, она прикоснулась к его щеке, пригладила волосы. Он смутился, надулся, попытался прикрыть обнаженные чувства бурчанием.
— Да отстань ты от меня!
— Мы повесим меня в спальне, нормально?
Холли подумал.
— И завесим шторой, чтобы поглядывать на этот шедевр лишь изредка. Раз или два в год.
— Ты очень странный, — заметила Тэсса. — Ты же обожаешь, когда все любуются твоими работами и восторгаются твоей гениальностью.
— Часть меня действительно этого хочет, — чтобы все увидели тебя. Но другая часть хочет оставить тебя только для нас с дубиной. И знаешь, другая, плохая часть явно побеждает. Можешь в это поверить? Оказывается, я жадный и ревнивый.
— Прямо как живой человек, — хмыкнула она.
— Код красный, — раздался крик Фрэнка сверху, и вскоре он тоже появился на лестнице в одних джинсах и босиком. — Я открыл глаза, потому что рядом никого не было, а за окном… Там пожар.