— Интересное кино. — Фрэнк делал вид, что борется с одолевающей дремотой, но слушал внимательно. — Я даже слыхал, что этот парень влюблен в искусство. Говорят, — он хмыкнул, — что он состоял в нежной связи с Джин Харлоу, которую пас Говард Хьюз.
— Красотка умерла молодой. Но в Голливуде о нем наслышаны.
— Ты-то откуда все знаешь? — Фрэнк с интересом глянул из-под газеты на отца — мирного пожилого итальянца с проседью на висках и аккуратными усиками.
— Твой отец — боксер, хоть и бывший. Матчи в Нью-Йорке я старался не пропускать. Публика там — та самая. Мне доверяли и много рассказывали.
— Моретти из этой компании?
— С его родными я знаком с Катаньи. Так уж вышло, что сестра Моретти вышла замуж за парня из команды Зигеля. Семейные дела, ты ж понимаешь.
— И мы едем прямо к мистеру Зигелю?! — Фрэнк отбросил газету и в изумлении уставился на отца. — Ну, это круто!
— Постарайся понравиться ему, сынок. И вот что запомни: говорят… люди говорят, что у Зигеля напрочь отсутствует чувство страха и он не раз спасал своих друзей от неминуемой гибели. Моретти сказал мне как-то: «В опасных ситуациях Багси никогда не раздумывал. Пока мы высчитывали, как лучше поступить, он уже доставал пистолет. Когда доходило до дела, никто не мог с ним сравниться. Я не знаю другого столь же храброго человека». Это высокая оценка, мальчик.
Элегантный голубоглазый брюнет с шикарной шевелюрой и благородными чертами лица сидел за столом в саду своего дома в окрестностях Нью- Йорка. Настоящий герой киноэкрана, только что приехавший с кастинга в Голливуде. Вокруг поднимались кроны высоченных кленов, за ними виднелись черепичные крыши невысоких домов. Собственное поместье в парковой зоне, окруженное непроницаемой изгородью и недремлющей охраной. Но ни забора, ни охраны не видать. Стены каменного дома за плечами джентльмена оплетены плющом, из открытого окна взлетает край тюлевой занавеси, доносятся женские голоса и детский смех. На столе, окруженном цветущими кустами, стоят изящный кофейный сервиз, вазочки с сахаром и печеньем. У стола — большая оцинкованная лейка. Прищурившись, мужчина рассматривал зелень на грядке, разбитой вблизи круглой клумбы.
За столом расположились еще трое мужчин — отец и сын Синатры и их старый знакомый Вилли Моретти.
— В этом году не видать Саре никаких тыкв. Опылять некому! Соседний фермер опрыскал весь участок ядохимикатами. Пчелы погибли. Ему бы только свою свеклу собрать, а на зверюшек и насекомых плевать. С таким отношением к природе нам скоро всем надо будет другую планету искать. — Зигель аккуратно очищал апельсин серебряным ножичком. Очистил, красиво разломил дольки лотосом и положил на блюдце — для всех.
— Сахар в воду для полива добавляй, верное средство. — Вилли Моретти сыпанул в лейку пару ложек песку, поболтал воду и полил крайний кустик на грядке, весь покрытый желтыми цветками. — Так и действуйте. — Он старательно обтер крупные руки салфеткой. — С утра налетят!
— А мы вам, мистер Зигель, натюрморт для радостного утра привезли. — Мартин Синатра заулыбался. — Сбегай-ка в машину, сынок.
Фрэнк поднялся, Багси движением руки остановил его:
— Сиди, пей кофе. Антуан принесет. — Он кивнул крепкому мужчине, совершенно незаметному за кустами цветущей жимолости.
— Сзади, на сиденье. Там не заперто! — крикнул Мартин. Но было совершенно очевидно: здесь что- то кому-то объяснять нет никакой необходимости, все все знают.
Вскоре Антуан уже семенил едва видными из-под огромной корзины ногами. Фрэнк бросился на помощь и подхватил ношу за ручку. Плетеную корзину поставили у ног Багси: дары природы — тыквы всех видов и оттенков, плоские патиссоны, узорчатые кабачки — радовали глаз.
— Все моя Долли собственноручно выхаживала, — соврал Мартин, узнавший у Моретти об увлечении жены Бена выращиванием тыкв. Овощи были приобретены на нью-йоркском рынке. — В Калифорнии солнца много. Вон, заковырка какая произросла! — Мартин вытащил кабачок, на удивление точно воспроизводящий форму мужского члена.
— Это к плодородию, — засмеялся Багси и крикнул в дом: — Сара, иди, дорогая, сюда, тебе подарки друзья принесли!
Вышла молодая, очень красивая еврейка с яркими сочными губами и приятной улыбкой.
— А это вам и женщинам этого дома! — Фрэнк подал ей заранее приготовленную коробку с пластинками. — То, что я сумел сделать благодаря вашей помощи.
— Ты, дорогой, лей мед, да не пересласти коржик. — Вилли нарочито нахмурился. — Мы тут все хоть животы надорвем, а так, как ты, петь не сможем. От Творца нашего дар тебе перепал.
— А меня вот что беспокоит. — Багси обнял присевшую рядом Сару. — Плохого человека мы образумить сумеем. А кто талантливого поддержит? Вижу, не всегда государство разумно этим богатством распоряжается. А значит, помочь должны те, у кого сила и средства есть. Я, Фрэнки, на тебя большие виды имею. — Он обаятельно улыбнулся.
— Буду рад оправдать доверие. — Лицо Фрэнка озарилось подобающим случаю вдохновением. В голове же его быстро пронеслось: «Кранты!», а затем еще одна мысль: «Вот бы такого заполучить в друзья!» Багси Зигель ему очень понравился.
«Мне не забыть тот час… я слышал голос Славы…»
Получив официальное освобождение от воинской службы по медицинским показаниям — из-за болезни уха, Синатра завоевал себе врагов: пресса упорно муссировала тему его отлынивания от армейской службы, неприкрытое донжуанство, амбициозность и неукротимый нрав. Доводились до сведения общественности десятки случаев, мягко говоря, неэтичного поведения звезды: нажал на агента, вытряс гонорар, устроил скандал в газете, едва не избил музыкального критика… А уж тех, у которых певец соблазнил жену или возлюбленную, было не счесть. Пресса перемывала любимчику публики все косточки, но никакие ее выпады не могли противостоять охватившей страну «синатромании».
Настоящий прорыв в карьере Синатры произошел в декабре 1942 года, когда он подписал шестимесячный контракт с Раramount Theater — самым большим и престижным концертным залом Нью-Йорка. Это была прямая дорога к славе, признанию и деньгам. Прежде за один месячный ангажемент в оркестре Бенни Гудмана Синатра получал пять тысяч долларов — предельно высокий гонорар по тем временам. Но теперь ему предстояли вожделенные сольники! Весь вечер самому держать зал! Да не какой-нибудь, а самый привередливый… Первый концерт был назначен на канун Рождества.
Гримуборная, видавшая величайших певцов и музыкантов, выглядела шикарно: вишневый штоф на стенах, хрустальные бра, украшенная позолотой старинная мебель. Огромное зеркало, обрамленное лампочками, отражало элегантного молодого мужчину в темном костюме. Незнакомец — властный, требовательный, рафинированно-аристократичный — занял место задиристого, амбициозного Фрэнки. Какие еще «клозетные турне»? И что за «отчий дом» в Хобокене — этой сточной канаве? Джентльмен в элегантной «тройке», серой шляпе с широкой лентой — все в тон и все самого лучшего вкуса — наверняка родился в графском замке. Он умеет держаться с важными собеседниками, его симпатии ищут сильные мира сего, перед ним заискивают люди могущественные, и любая женщина теряет голову, стоит лишь поманить пальцем…
— Да, стоит лишь поманить пальцем! — Фрэнк продемонстрировал своему отражению задиристо вздернутый подбородок.
— Заткнись! — осадил его парень из зеркала. — Подумай лучше, как не дать петуха в «Прощай, весна!». Помнишь, тогда, в открытом зале? А? Мурашки по спине…
— А ты не пугай! Я знаю, мне положено сейчас трепетать. Молить Всевышнего позволить мне, червяку, совершить чудо — спеть так, чтобы зал лежал от восторга… Фигу! — Фрэнк показал в зеркало крепкий кукиш. — А я вот не боюсь. Не боюсь — и все тут! Я верю в себя и в свою удачу… Ты-то знаешь, что это правда… — Фрэнк слышал шум, доносящийся из зала, какие-то спорящие голоса у двери. — Я их всех порву! — пообещал он своему отражению, сделав соответствующий знак рукой.
И подумал: «Вот сейчас прямо тут рухну на ковер и сдохну от страха!»
Перебранку в коридоре прервал властный голос Эванса. Послав кого-то подальше, агент без стука распахнул дверь. Его дорогущий смокинг, несмотря на атласные лацканы, был щедро посыпан пеплом. Даже плечи занесло «пургой», впрочем, возможно, это была перхоть. Импресарио не переставал удивлять Фрэнка: бездна вкуса, энергии — и эта демонстративная неряшливость, словно посылающая светские условности в известном всем направлении.
— О! — Эванс картинно раскинул руки. — Именно то, что я хотел. Молодец, парень! Шляпа — это круто! Совершенно скрывает твои роскошно торчащие уши.
— Полегче на поворотах, Эванс. — Глаза Фрэнка угрожающе сверкнули. — И этим, что натолклись в зал, хорошо бы вести себя поприличней. Уже, наверное, запаслись тухлыми яйцами и ждут…
— Здесь лучше идут помидоры… — Эванс еще раз оглядел своего подопечного и опустился в кресло: — Должен тебя кой о чем предупредить… Там полный зал твоих фанаток, кое-кто уже бьется в истерике…
— Не может быть… — оторопел Фрэнк.
— Тише, дорогой. Ты хоть подумал, зачем здесь я — Джордж Эванс, великий имиджмэйкер?
— Поддержать…
— У меня задача другая — создать из тебя ме- газвезду. При минимальных капиталовложениях. А в этом деле главное — подсказать толпе тип по — ведения. Они должны испытывать высший кайф от пения кумира, доходя до умопомрачения. До умопомрачения! Это тебе по силам. Я еще в самом начале заметил, что дамы от тебя буквально впадают в транс!
— Да, и обозвал меня хиляком.
— Хиляк, обожаемый женщинами! На них я и сделал основную ставку в завоевании толпы. Но толпой ведь надо руководить! Вот этим я и займусь… — Он помахал руками, изобразив дирижера.
— Спасибо, надеюсь, рассчитываю… — Фрэнк покосился на репродуктор, вежливый голос из которого приглашал мистера Синатру на сцену. — Мне пора.
— Ни пуха… — подмигнул Эванс.
— К чертям! — Фрэнк сдвинул шляпу чуть набок и под трели звонка покинул комнату.