– Тут-то я и пропал, – вспоминал Синатра. – Всё дело в ее волосах. Я в них, фигурально выражаясь, запутался.
Мария де Лурдес Вилльерс Фэрроу, а попросту Миа, была третьей из семи детей в семье. Она родилась девятого февраля 1945 года в Беверли-Хиллз у актрисы Морин О’Салливан и режиссера Джона Фэрроу.
Детство и отрочество Миа и ее братьев и сестер протекало не так, как у большинства их сверстников. Все дети Фэрроу жили в отдельном доме, стоявшем поодаль от родительского дома; за ними присматривал целый взвод нянек, для них отдельно готовили пищу на отдельной кухне. Мать Миа, Морин О’Салливан, объясняла такое положение вещей очень просто и доходчиво: ее муж, режиссер, очень устает на работе, и дома ему требуются покой и тишина, которые, конечно, немыслимы при семи отпрысках. По воскресеньям, когда в доме собирались богатые и знаменитые гости из индустрии развлечений, детей Фэрроу наряжали и выводили поздороваться – а затем уводили обратно в их дом, где они и оставались в компании нянек.
Миа никогда не критиковала родителей. Вот как она вспоминает свое голливудское детство:
– В целом нам, детям, нравилось жить так, как мы жили. У нас был красивый отдельный дом, красивый сад. Даже наши няньки были красиво одеты. Нам устраивали красивые дни рождения, мы носили красивую одежду. Все, кто нас окружал, красиво выражали свои красивые мысли. Чем не сказка?
В девять лет Миа заболела полиомиелитом. Ее отправили в лос-анджелесскую больницу «Ливанские кедры». Перед тем как уехать, девочка упаковала все свои игрушки в нарядные коробочки и попросила передать братьям и сестрам в качестве последних подарков. Едва ее увезли, как эти игрушки вместе с одеждой Миа и прочими личными вещами сожгла, боясь заразы, одна из нянек. Девочку спасли, напоминанием о страшной болезни осталась слабость в руке и плече.
Миа училась в католической школе-интернате в Лондоне, а также посещала школы в Мадриде и Беверли-Хиллз. Окончив колледж Мэримаунт, девушка уехала из Лос-Анджелеса. Путь ее лежал на восток, в Нью-Йорк, потому что Миа задумала стать актрисой. Очень быстро она получила роль в постановке экспериментального театра «Как важно быть серьезным», заменив Кэрри Най (впоследствии – миссис Дик Каветт). Миа подписала контракт с компанией «ХХ век Фокс» и вскоре появилась в фильме «Пушки при Батаси», заменив Бритт Экланд.
Начало шестидесятых знаменовалось для Миа семейными проблемами. Ее отец, Джон Фэрроу, всю жизнь не в меру увлекался женщинами и алкоголем и умер в 1963 году от инфаркта. Ему было всего пятьдесят три. Семья тяжело переживала потерю. Подавленная горем вдова согласилась совместно с Хью Даунсом вести программу «Сегодня». Морин О’Салливан пожалела о своем согласии почти сразу – работа в прямом эфире была не для нее. В конце концов она ушла из программы, уступив место Барбаре Уолтерс.
В августе 1964 начались съемки первого сезона телесериала «Пейтон-плейс», в котором нашлось место для девятнадцатилетней Миа. Ее героиня – задумчивая, всегда печальная Аллисон Маккензи, – сразу полюбилась зрителям. Миа была хорошей актрисой, особенно ей удавались полные драматизма сцены. Вдобавок Миа отлично смотрелась в любом ракурсе – ее, что называется, любила кинокамера. Однако на личном фронте у талантливой и опытной инженю всё было намного сложнее. Ни в школе, ни в колледже Миа не пользовалась популярностью у противоположного пола, на танцах подпирала стенку. Многие считали ее «не от мира сего» – людям казались странными и мечтательный взгляд девушки, и ее привычки в еде (Миа употребляла только органические продукты). Один интервьюер написал о ней: «Она – лань, всего на час превратившаяся в женщину; она – пришелица с другой планеты, где по лугам гуляют дивные девы, едва касаясь цветов босыми ступнями».
На самом деле Миа не была ни простушкой из пасторали, ни беззащитной ланью. Не была она и наивной. Миа умела и соблазнять, и даже манипулировать. Ее переполняли амбиции. И она очень рано поняла, чего хочет от жизни. Миа решила стать знаменитой актрисой и ни минуты не сомневалась, что у нее всё получится.
Первые признаки влюбленности
Фрэнка сразу привлекла девушка с нездешним взглядом. Совсем юная и невинная, она обладала некой особой чувственностью, которой Синатра не мог противиться. Он подошел к Миа и предложил присесть и поговорить.
Миа согласилась. Но, садясь, уронила сумочку. Сумочка раскрылась, содержимое высыпалось прямо под Синатрин стул. Боже! Вот что, оказывается, носят в сумочках посланницы внеземных цивилизаций! Прогорклый пончик («Ой, мне так неловко!»), жестянку кошачьего корма («Вчера забыла выложить!»), гигиеническую помаду («Нет, только не это!») и даже приспособление для исправления прикуса – ретейнер («Кошмар!»). Фрэнк еле сдерживал смех, выслушивая извинения девушки, собиравшей свои вещички у него под стулом. К тому времени как Миа снова набила сумочку самыми неожиданными предметами, Фрэнк был совершенно очарован. Определенно Фрэнк запал на восхитительные волосы Миа – длинные, прямые, гладкие, как шелк. А этот смущенный взгляд снизу, эти огромные, ланьи, синие-пресиние глаза!.. В шестидесятые годы мир захлестнула мода на худышек, и Миа была в тренде.
Миа с Фрэнком поговорили несколько минут. Девушка объяснила, что она делает на съемочной площадке. («Играю в “Пейтон-плейс” – может, знаете?») Фрэнк слушал ее лепет, не сводя взгляда с бледненького личика. Когда их глаза встретились, Синатре стало ясно: произошло нечто серьезное, значительное. Фрэнк не сомневался: он только что влюбился в девушку, которая годится ему в дочери.
Позднее Миа со смехом вспоминала:
– Я подумала: надо уходить, пока не растеряла остатки достоинства. И вот я встаю со стула, а Синатра смотрит мне в глаза. У меня сердце замерло. Ну, вы знаете, как это бывает. Чувства нахлынули. Сознание перевернулось.
– Вот что я предлагаю, – заговорил Фрэнк, вставая вслед за Миа. – Завтра будут съемки моего собственного фильма «Только отважные» (None but the Brave). Я тебя приглашаю.
Миа колебалась. Отпугнула ли девушку огромная разница в возрасте? Ничего подобного. Миа с улыбкой кивнула.
– Я согласна. Спасибо.
На следующий вечер, на съемках, Фрэнк уже держал ее за руку. А после съемок пригласил к себе в Палм-Спрингз. Ему было плевать, что он торопит события. Фрэнк хотел отправиться с Миа в Палм-Спрингз немедленно.
– У меня собственный самолет, – убеждал он. – Мигом доберемся. Летим со мной! Через час будем у меня дома. Что скажешь, малютка?
У девушки голова кружилась. Этакая знаменитость, в два с лишним раза старше Миа, приглашает ее к себе домой на выходные! Как реагировать? Много лет спустя Миа Фэрроу вспоминала:
– У меня до Фрэнка не было мужчин. Я даже на свидание ни разу не ходила. А тут меня приглашают в Палм-Спрингз. Я не представляла, что делать. Синатра хотел, чтобы я летела с ним сию же секунду! А я не могла. Помню, я лепетала какой-то вздор: мол, у меня нет с собой нужных вещей – пижамы и зубной пасты. Да и кот некормленым останется!
Фрэнк не мог не рассмеяться:
– Нет, ты прелесть! Ладно, отправляйся домой, собери вещи, накорми кота. Завтра утром я пришлю за тобой машину. Тебя отвезут в Бербанк, в аэропорт. Там стоит мой самолет. Мой пилот доставит тебя в Палм-Спрингз. Я буду тебя ждать. Согласна?
Миа только кивнула.
– Вот и хорошо. Да смотри, не забудь ретейнер, – поддразнил Синатра. Подмигнул девушке и скрылся за углом.
Фрэнк и Миа в Палм-Спрингз
На следующее утро, как и было обещано, перед домом Миа Фэрроу остановился длинный черный лимузин. Только тогда она вспомнила, что не давала Синатре свой адрес. Как Синатра узнал, где она живет? Этим вопросом задавалась Миа по пути в аэропорт, каковой путь занял считанные минуты. В аэропорту ее ждал самолет. Еще несколько мгновений – и девушка садится в роскошное кожаное кресло. Она – единственная пассажирка. Стюард спрашивает, что она будет пить. Потягивая через соломинку кока-колу, Миа взлетает. Лететь всего час, и это время Миа тратит на размышления: она, случайно, не спит? Разве бывает так на самом деле? Но вот самолет идет на снижение, а на земле маячит знакомая фигура. Фрэнк Синатра в черном костюме, при галстуке, в мягкой фетровой шляпе, встречает Миа чуть ли не на посадочной полосе. А выглядит он… выглядит он точь-в-точь так, как и должен выглядеть Фрэнк Синатра в 1964 году. Шикарно, вот как.
Миа не принадлежала к числу его поклонниц. Конечно, она знала, кто такой Синатра, это все знали. Но ее родители не слушали песен Синатры, предпочитая григорианские хоралы. Самой Миа нравился популярный в то время рок-н-ролл. Поэтому-то она совершенно не разбиралась в творчестве Синатры, а о нем самом от случая к случаю черпала сведения из газетной светской хроники и теленовостей. Но Синатра совершенно обаял девушку за те два дня, что она провела с ним в Палм-Спрингз. Во-первых, с каким лоском он одевался; во-вторых, от него восхитительно пахло лавандой… И вообще с такой чувственностью юной Миа еще не приходилось сталкиваться. Синатра казался ей крайне уверенным, постоянно владеющим ситуацией. И дом произвел на девушку огромное впечатление. Конечно, она и сама выросла в большом и богатом доме, но всё там было устроено на старый манер. Драпировки, портьеры, ковры… Духота. Особняк Фрэнка сверкал стеклом и металлом, дразнил острыми углами. Словом, был до невозможности современным.
– Изначально бассейн располагался слишком близко к дому, – объяснял Фрэнк, проводя для Миа индивидуальную экскурсию. – И я его малость передвинул, – добавил он, махнув рукой куда-то вдаль.
«Передвинул бассейн? Что же это за человек такой, который бассейны передвигает?» – думала потрясенная девушка.
– Там у меня вертолетная площадка, – небрежно продолжал Синатра. – А вот в этой комнате один раз ночевал сам Джон Кеннеди. Видишь, вот табличка.
Миа уставилась на золотую табличку на двери.
По ее воспоминаниям, первый вечер с Синатрой был просто волшебным. Они ужинали в патио, любуясь закатом. Только они вдвоем, да еще целый взвод прислуги, исполнявшей любой каприз и тотчас исчезавшей. После ужина Синатра на руках отнес Миа в спальню. Проснулась она почти влюбленной. А чем больше общалась с Фрэнком, тем сильнее становилось чувство.