Кровь стынет в жилах даже у привычных ко всему сталкеров, у скептиков-учёных, у полностью «отмороженных» бандюг, когда из темноты к костру вываливается раздутый от сырости ужас, когда по герметичному отсеку лаборатории бродит нескончаемыми кругами тело, которое по всем биологическим законам просто не может жить, когда ограбленный и убитый сталкер случайно выходит к лагерю своих убийц. К такому привыкнуть просто невозможно, и, как бы здраво ты ни мыслил, поневоле начинают лезть мысли о том, что Зона – не просто слепая сила, а нечто гораздо более сложное, тёмное и необъяснимо страшное. И сталкера начинает трясти. Порой сильно, до того, что «перегорает» человек, иногда слегка, вот как меня сейчас, но трясёт всё равно.
– О-ой… б-ббы-блин… – Ересь отвёл взгляд вниз, нервно облапил автомат. – Ой-ёоо-о… тва-ю м-ммать…
– Не тронет. – Пенка предупреждающе подняла руку. – Стрелять нет. Нельзя.
– Ёхарный бабай… ух зараза, – негромко поделился впечатлениями Фельдшер. – Но бывает и хуже. Смотри, уважаемая, если подойдёт ближе, магазин в него высажу.
– Нет. Не подойдёт. Не тронет.
Мне сказать было нечего. Я просто смотрел на неподвижно стоящую у дороги фигуру в грязном, измазанном землёй костюме с оторванным рукавом. Зомби стоял к нам спиной, и поэтому лица видно не было, только блестела гладкая серая лысина с прилипшими прядями выцветших волос. На месте ушей оставались лишь чёрные сморщенные корочки, и такой же грязно-чёрной была открытая рука, свисавшая плетью.
– Не опасен. Просто стоит. Идём.
– О-оой-й… ё… ф-фа-ак… скорей бы о-отсюда с-свалить… н-нафи-иг, – тихонько поскуливал Философ, которого стало нешуточно трясти.
– Перестань. Не надо такой страх. – Пенка обернулась. – Много страх – будет опасность от мёртвых.
Услышав это, Ересь протяжно, тонко завыл, постепенно повышая ноты.
– Извини, друг. – Фельдшер придержал Философа за плечо, развернул к себе и коротким, сильным ударом врезал парню в челюсть. Тот качнулся и начал оседать, но «свободовец» подхватил падающее тело и с удивительной лёгкостью кинул себе на плечо. Однако здоров мужик…
– Подрубил его легонько, – поделился «фримен». – Пусть отдохнёт. Надеюсь, сотрясения я ему не сделал.
– Хорошо. – Пенка кивнула, и мы пошли дальше в сторону кладбища. Зомби так и не обернулся.
Поваленные оградки, заросшие тропинки, ямы… земля на многих могилах разворочена, виднелись свежие глинистые отвалы и куски размокшего дёрна. Аномалий, похоже, не было, Пенка вела нас уверенно, ещё раз строго запретив даже прикасаться к оружию. А по сторонам сидели и стояли они… на первый взгляд, даже не страшные. Просто очень бледные худые люди в ужасающе грязной одежде. Костюмы с вылезающей подкладкой, вымазанные в жёлтой глине платья, склонённые головы, лица с ввалившимися щеками и пустыми взглядами. Ни один из них не обернулся в нашу сторону, даже не пошевелился – как сидели на лавочках за оградками, так и сидят молча, неподвижно, словно памятники самим себе, или стоят, навалившись грудью на ржавеющие калитки, глядя в пустоту плоскими, блёклыми глазами.
– Не надо с ними говорить. Не надо на них долго смотреть, – тихонько инструктировала нас Пенка. – Они не двигаются, пока спокойны. Проходим мимо. Спокойно. Медленно.
Кладбище оказалось большим, старинным, да ещё, за рвом, оно продолжалось дальше, полторы сотни могил были обозначены только табличками с номером – должно быть, «неучтённые лица» без документов. И повсюду – неподвижные фигуры, сидящие возле ям в земле. Может, и прав в чём-то «Долг»? Может, действительно Зона враждебна человеку?
– О-о, да это никак докторский выкормыш со свежими трупаками в гости пожаловали! Ах-ха… однако!
Голос был громкий, хриплый, наглый. Я обернулся на него и увидел, что на лавочке у провалившейся гробницы сидит высокий худой старик. Его можно было принять за зомби – по крайней мере то ли засалившийся ватник, то ли толстый пиджак был измазан брызгами жидкой глинистой грязи настолько, что на ткани буквально не оставалось «живого места». Брюки с пузырями на коленях были испачканы и местами порваны, но в отличие от большинства мертвецов старик носил обувь – на его ногах были грязные резиновые сапоги с неровно отрезанными голенищами. Лицом он тоже походил на местную нежить – пёстрое, морщинистое, безбородое, отвислые губы, несколько прядей волос вокруг круглого, гладкого, как бильярдный шар, черепа. Только глаза говорили о том, что старик живой, – взгляд был острый, злобный, насмешливый и… абсолютно сумасшедший.
– Добрый день, дед Игнат, – поздоровалась Пенка. – Нужен совет.
– Здравствуйте, отец, – кивнул я.
– Ну… кому, может, и отец, а кому и товарищ смотритель кладбища Игнат Васильевич. Чё припёрлись?
– Вопрос. – Пенка склонила голову чуть набок. – Узнать.
– Ну, спрашивай, чучело однорукое.
– Эй, дед… ты бы это, поаккуратнее… – Фельдшер насупился. – Мы тебя вроде никак не оскорбляли.
– Тебе кто слово давал, щенок? – Старик осклабился, показав гнилые пеньки зубов. – Ещё бы ты меня оскорбил, борзота. Заткнись и не отсвечивай.
И старик вдруг покатился кашляющим смехом, хлопая заскорузлыми ладонями по коленям и хрипло отхаркиваясь.
– Припё-орлись, понимаешь… ишь ты. Коз-лята… ходют, ходют, не сидится им, ёк-макарёк. А здесь – режимный объект! Секретное поселение! Стой, стрелять буду! Уроды! Пшли вон отсюда! Кладбище закрыто!
– Не надо. Говорю я. Вы говорите потом. – Пенка повернулась к нам и, пока Игнат хохотал и надрывно кашлял, время от времени грязно бранясь и угрожая вынести из сторожки ружьё, прикрыла глаза.
– Эй, длиннорукая. – Старик вдруг сморщился и погрозил Пенке суковатой клюкой. – Ты ко мне в голову не лезь. Ещё раз учую – не посмотрю, что Доктор тебя хранителем выбрал, всю башку расшибу вот этой вот дубиной, учти. Эти фокусы для своих дураков оставь. А вы, покойнички, кстати, правильно делаете, что ходите за этой чучелой. Глядишь, и оживёте потом, когда вдруг помрёте – она эту фиговину ох как хорошо проворачивать умеет. Скоренько, смертнички, будет вам банька. Ох, мировая банька, да с веничком.
Игнат снова захихикал, кривляясь и постукивая в землю палкой.
– Сигареты есть? – вдруг осведомился он вполне спокойным тоном, вытерев слюнявый рот замызганным платком.
– Нет, не курим. – Фельдшер пожал плечами. – Вредно это.
– Да какая вам теперь разница, вредно иль полезно? – тихо спросил старик. – А ты что, доктор? Ишь ты, и впрямь доктор… хи-хи… мало нам было одного лепилы на всю Зону, дык второй заявился. Ну, дела… слышь, а ведь и в самом деле табачка у вас нема, не соврали. А у меня вот даже самосад неделю как весь вышел. У-уххх. Пойдём, нужные вы мои.
Игнат, кряхтя, поднялся, подобрал лопату и побрёл по тропинке между оградок.
– Э-эх… так и не сработал дела. Потерпи уж, бедолага. Завтра вырою.
– С кем это он? – шёпотом спросил меня Фельдшер, поправив на плече вырубленного Философа.
– С кем? – Старик не обернулся. – Дык с утречка сегодня шкрябает один, вылезти не может, болезный. Хиленький, надо полагать, силёнков ему не хватает. Ты вон ухо-то к земле приложи да послушай! Оно чётко разберёшь.
«Свободовец» содрогнулся, а смотритель снова тонко, с хрипотцой рассмеялся.
Не обращая никакого внимания на стоящих вокруг зомби, старик бодро вышагивал, пригибаясь иногда под мёртвыми ветками деревьев, один раз только прикрикнув: «Не балуй!» тощему безрукому мертвецу, неожиданно бросившемуся наперерез. Тот, как ни странно, послушался, замер на месте, только глухо замычал забитым землёй ртом.
Игнат привёл нас в большой, но невероятно запущенный деревянный дом на окраине кладбища. Из открытой двери пахнуло едкой кислятиной, у ног поспешно шаркнуло на улицу странное, отдалённо похожее на кошку создание, которую дед назвал не то Муркой, не то «нехорошей тварью» с несколькими дополнительными матерными эпитетами. Старик, уронив в совершенно тёмной прихожей что-то звонко-жестяное и снова люто выругавшись, вывел нас в единственную, но зато большую комнату, слабо освещённую «вечной» лампочкой Зоны. Несмотря на то что жилище смердело, как логово бюрера, мусора и грязи по углам почти не было, единственно, на столе лежали пустые консервные банки и чёрная сковородка с прикипевшей ко дну бурой массой. Да ещё на лавке у печи сидело бледное костлявое создание с упавшей на плечо головой. Когда я проходил мимо него, солоноватый падальный запах усилился, и я вдруг разглядел, что глаз на мумифицированном лице нет – только две тёмные ямки, а из почерневших дёсен торчат тонкие, такие же чёрные зубы. Существо медленно повернуло к нам голову и тихо захрипело. Пенка ответила таким же тихим, шелестящим хрипом.
– Эт Лушка, Лукерья, значит. Заместо внучки мне, – поделился старик. – В позапрошлом годе из безымянных могилок выкопалась. Не на улице же оставлять… вы не глядите, что страшненькая, у неё душа добрая, по хозяйству помогать старается, только что не говорит. Слышь, доктор, ты её не шугайся. Не цапнет, она безвредная.
– Я не… боюсь, – неуверенно, немного заикаясь, сказал Фельдшер, и я вдруг понял, что он действительно напуган. – Куда товарища положить?
– Да во, на лежак. Это ты ему в челюсть нащекотал, медведь? Пацанёнок-то хилый, соплёй перешибёшь. Ты смотри, поаккуратней в следующий раз.
– Слышь, это… как ты тут вообще живёшь, дед?
– Повторяю для тех, кого бог умишком обидел. Товарищ смотритель я для вас! – старик сварливо заворчал на повышенных нотах. – А как живу? Нешто меня с должности сняли? Нет, не сняли. Бумаги не приходили, начальство не звонит, с району машины не было. Значит, работаю.
– Да нет никакого района, товарищ смотритель, – вздохнул Фельдшер. – Работа твоя давно закончилась. Кругом Зона.
– Ну, это ты свою бабушку лохматить будешь, сопля. Ишь ты, работа у меня кончилась. Работы у меня здесь в пятьсот раз поболе стало, ежели с теми временами сравнивать. И район есть, бо-ольшой теперь наш район, только что начальство сменилось, ха-ха!.. Да мозги-то не напрягай, не надо, один хрен, ничего не поймёшь, даже если захочешь. Сердце у тебя чистое, Фельдшер, а вот башка хламом забита, умнеть тебе ещё и умнеть, да времени уже нет.