Величествен и мрачен романтический Рейн. Сменяя, как бы сторожа друг друга, тянутся замки, иногда реставрированные, иногда заброшенные, но всегда надменные и неповторимые. Как правило, они расположены на вершинах, реже — у воды. А один прилепился на скале, выступающей посредине Рейна, возле города Кауб. Это Пфальц. В отличие от скалы Лорелей он очень «фотогеничен» и по количеству воспроизведенных рейнских достопримечательностей занимает, безусловно, первое место. Построен Пфальц был в 1327 году в качестве таможни. Сам же Кауб славен лоцманами, без которых до недавнего времени ни один капитан не решался проходить последующий участок реки. Выше, немного не доходя устья Наэ, имеется еще одно строение, напоминающее Пфальц, правда меньше по размеру. Это Мышиная башня. Существует легенда: башня была взята штурмом полчищами мышей, которые загрызли и сожрали укрывавшегося в ней епископа по имени Хатто, покарав его таким страшным образом за совершенные чудовищные злодеяния. Существует, правда, и другая версия, согласно которой название башни происходит не от слова Maus (мышь,), а от слова Maut, что означает «пошлина, таможня».
За Мышиной башней по левому берегу среди деревьев тянется, взбираясь на высоту, окруженный виноградниками город Бинген. А напротив, на другом берегу, на крутом склоне Нидервальда возвышается несколько старомодная, но достаточно впечатляющая двенадцатиметровая фигура «Торжествующей Германии», более известная теперь под скромным именем «Нидервальдский монумент».
На треугольнике, образованном Майном и Рейном, расположен город Майнц, в котором Рейн расстается со своим романтическим обличьем. Как и большинство рейнских городов, Майнц ведет свое существование с римских времен, когда под именем крепости Могунтиакум он нес охрану северных границ империи от варваров. В какой-то мере его роль в прошлом сходна с ролью Кобленца, с той, правда, разницей, что последний был родиной Меттерниха, а первый — Гутенберга. Памятник первопечатнику, воздвигнутый по проекту знаменитого датского скульптора Торвальдсена, расположен неподалеку от великолепного Майнского собора и является наряду с ним лучшим украшением города.
За индустриальными Людвигсхафеном и Мангеймом Рейн своим левым плечом теперь будет касаться Франции, а от Страсбурга разделит свои воды с французским рейнско-ронским каналом. За Базелем судоходство кончается. Рейн как бы переключается на производство электроэнергии, проходя сквозь стальные трубы многочисленных гидростанций. Этот так называемый Верхний Рейн обрывается Боденским озером. Питающий озеро Альпийский Рейн прокладывает свой путь по территории Австрии, Лихтенштейна и Швейцарии, и мы на него не попадаем.
Любое прощание носит элемент грусти. Прощание с Рейном грустно вдвойне. Кто знает, какой будет новая встреча. Мощные, но, увы, пропахшие бензином, пропитанные мазутом волны несут не только суда. Они несут также отбросы бесчисленных предприятий и городов… Из Среднего и особенно из Нижнего Рейна жизнь по существу ушла. Специалисты из Международной компании по защите Рейна от загрязнения (есть такая!) называют страшные цифры.
Рейнские берега перенаселены. Так, в ФРГ на Рейне проживает свыше половины всего населения. Подсчитано, что за одни сутки воды Рейна выносят из ФРГ двадцать девять тысяч тонн только одной лишь поваренной соли! Естественный биологический обмен реки почти повсеместно нарушен.
Горько сознавать, что к одной из самых прекрасных рек планеты все прочнее прилипает кличка «клоака Западной Европы».
ПО МОЗЕЛЮОТ ТРИРА ДО КОБЛЕНЦА
Мы говорим «по Мозелю», а надо бы «по Мозели», потому что Мозель не «он», а «она». Правильное имя этой реки — Мозелла. Именно так окрестил ее латинский поэт Авсоний (310–395 гг.), совершивший путешествие по здешним краям и проживший некоторое время в Северном Риме, как называли тогда город Трир.
Этот, пожалуй, самый знаменитый приток Рейна рождается на южных склонах Вогезов. Из отмеренных ему 545 километров 242 он отдает Франции. Что только не вытворяет Мозель в немецких берегах: петляет, извивается, бросается из стороны в сторону, устремляется вспять, образуя размашистыми кольцами множество полуостровов. Некоторые из них имеют такие тонкие перешейки, что, кажется, расставь пошире ноги — и очутишься одновременно в двух противоположно текущих потоках. Географы, правда, объясняют своенравность реки тем, что она должна обходить выступы перерезающего ее путь плоскогорья…
Буду откровенен. Мозель — река прекрасная. Об этом люди знали уже двадцать тысяч лет назад. Знали и стремились к ее берегам. Кто сейчас скажет, сколько прошло здесь племен и народов. Об одном из них — кельтском племени тренеров Юлий Цезарь упоминает в своей книге «Галльская война». Именно с них и принято вести историю этого края. Но не треверам, а римским пахарям и строителям принадлежит честь превращения Мозеля варварского в Мозель цивилизованный, с которым история зачастую поступала вполне варварски, передавая его из рук одного государства в руки другого.
Французской визы у нас нет. Наше знакомство с Мозелем мы начнем в городе Трире, заложенном, если верить легенде, Требетом, сыном мифической царицы Семирамиды, за 1300 лет до основания Рима, неоднократной столице нескольких государств в прошлом, окружным центром западногерманской земли Рейнланд-Пфальц в настоящем. До Трира можно добраться автомобилем, поездом, пароходом, самолетом и пешком. Думаю, что только девяносто процентов приезжающих предпочитают первый способ и около нуля процентов — последний. А жаль! Редкий из городов нынешней Европы располагает такими великолепными окрестностями. Особенно они хороши ранним субботним утром, как сегодня, когда впереди целых два свободных дня, которые мы твердо наметили посвятить, как здесь говорят, поискам «голубых цветов», то есть странствиям без заранее определенной цели. По-нашему — скитаниям.
Лучше всего подобраться к городу с запада, взобравшись на одну из вершин Мозельских гор, широкой волной нависших над правым берегом реки.
Далеко, насколько хватает глаз, зеленое море лесов, садов и виноградников. Внизу — переливающаяся чешуя Мозеля, охватившего плавным изгибом старинный город, слишком красивый, чтобы казаться настоящим.
В Трир мы прибыли, в числе крайне немногочисленных пассажиров, на поезде по старой, полузаброшенной одноколейной железной дороге.
Вокзал оказался маленьким и невзрачным, как большинство вокзалов послевоенного времени. Широкая, засаженная деревьями улица привела нас от него вскоре к странному, закопченному, словно пережившему недавно сильный пожар зданию, разительно контрастирующему со всеми окружающими его домами, а особенно с небольшой, необыкновенно изящной церковкой, чем-то напоминающей знаменитую часовню Петропавловской крепости. Чем дольше разглядывали мы зияющий провалами арочных окон гигантский каркас, тем больше проникались к нему почтением, которое вскоре перешло в восхищение и восторг. Не мудрено. Мы стояли перед знаменитыми северными городскими воротами, известными под именем «Порта пигра» (черные ворота). Я не знаю, чем было вызвано это название, оказавшееся пророческим. Воздвигнутые из мощных блоков светлого песчаника, плотно пригнанных друг к другу и скрепленных свинцовой прокладкой и железными скобами, ворота, впитав в себя пыль, чад и дым восемнадцати веков, действительно стали черными. Варвары, вырывающие из стен скобы и выплавлявшие из них свинец, религиозные мракобесы, уничтожавшие в патологической ненависти все, что напоминало античный мир, не смогли одолеть этого колосса, угрюмо-величественный вид которого так не вяжется с изумительной легкостью, отличающей постройки римских зодчих. Сегодня этот осколок Рима, застрявший в теле Германии, менее всего напоминает крепостные ворота. Представьте себе две башни, по форме напоминающие два увесистых, в толстых кожаных переплетах фолианта, поставленных на обрез и соединенных двухэтажным переходом, под которым и располагаются собственно ворота — две арки, имеющие по семь метров высоты и по четыре с половиной ширины каждая. Высота всего сооружения тридцать метров, ширина — тридцать шесть, глубина — двадцать два. Западная башня сохранила четыре этажа, восточная— три. Первый этаж без окон. На остальных — сто сорок четыре высоких арочных окна, так что все здание пронизано светом. Ворота замыкали городскую стену, длина которой составляла шесть с половиной километров при семи метрах высоты. Ее фундамент нетрудно обнаружить и сейчас, если пробить пятиметровую толщу культурного слоя. Римляне строили на века. Но вряд ли бы эти ворота выдержали напор церковной ненависти, если бы не… церковь! Точнее, если бы не две церкви, под которые были переоборудованы башни. В таком оформлении они дошли до французской революции и последовавших за ней наполеоновских войн. Именно в эти бурные годы воротам вернули их первоначальную внешность, поскольку это оказалось возможным по прошествии более чем десяти веков.
Широкая улица, сохранившая с древности значение торговой артерии города, ведет нас на центральную рыночную площадь. К счастью, улица сохранила и некоторые старинные дома, в том числе скромный, в стиле барокко, особняк, в котором с 1819 по 1835 год проживал со своими родителями Карл Маркс. Дом украшен соответствующей мемориальной доской. Однако музей Маркса расположен в другом здании, в том, где он родился.
Базарная площадь Трира и поныне считается одной из самых живописных во всей стране. Она окружена многими великолепными постройками, из которых в первую очередь следует упомянуть могучую четырехугольную башню церкви Святого Гангольфа, относящуюся к XIII–XV векам. Неподалеку расположены два не могущих не вызвать восхищение дома: так называемый арочный и красный. Постройка первого относится к XV веку, второго — к XVII. К сожалению, оба здания во время последней войны были разрушены. Но к настоящему времени восстановлены. Реставрирована и надпись на одном из них, исполненная по-латыни: «Трир стоял до Рима 1300 лет, может и дальше стоять, радуясь вечному миру».