его это не обескуражило. Он щелкнул зажигалкой, затянулся и обратился ко мне с какой-то фразой, из которой я не понял ни слова. За окном в предрассветной мгле прорезался рурский пейзаж: дома, корпуса, трубы. Пытаясь поддержать беседу, я начал с неопределенного: «Много строительства…» На что мой собеседник, замахав руками, возразил: «Почему Бильбау? Я не из Бильбао, а из Барселоны…»[12] Наша попутчица фыркнула, зажала рот ладошкой и выскочила в коридор, а жена сказала: «Неужели ты не понимаешь, что человек говорит с тобой по-испански». И, перестроив тон, перешла на франко-португальское наречие, безусловно более близкое испанскому уху, чем русско-немецкое.
Наш спутник оказался испанцем, прибывшим в ФРГ на заработки. Так сказать, рядовым двухмиллионной армии иностранных рабочих: югославов, итальянцев, турок, испанцев, греков… Фактически их здесь больше, так как многие остаются после истечения контракта. На нелегальном положении.
Проблема использования иностранных рабочих непроста. В условиях массовой безработицы особенно.
Как-то на стене одного общественного заведения в Кёльне появилась надпись: «Иностранные рабочие, убирайтесь вон!» Вскоре она дополнилась следующим:
— А кто будет работать?
— Мы. Как прежде.
— Чего захотел!
В этих четырех фразах суть проблемы. Да, в стране насчитывается миллион безработных. И в то же время без импорта рабочей силы Западная Германия обойтись не может. Не очень-то много находится пока местных граждан, желающих приложить силы в качество мусорщиков, разнорабочих, мелких торговцев.
Наш испанец подвизался в качестве рабочего на железной дороге. Сейчас он ехал на новое место жительства.
— Вот так, второй год. Месяц поживешь и дальше… Семья? Конечно, есть. В Испании. Жена, двое детей. Родители…
Незаметно рассвело. Куда девалось преследовавшее нас от самого Кёльна скопище заборов и крыш. За окном до горизонта — изумрудный простор полей. Редко-редко — окруженное группой деревьев хуторское хозяйство. Приземистый, словно вросший в землю дом с огромной, словно нахлобученной черепичной крышей. Хозяйственные постройки. И снова зеленый простор. Это начиналась сельская Вестфалия, столь разительно и сличающаяся от Вестфалии промышленной, включающей в себя половину Рурской области.
Я любовался развертывающейся идиллией и вспоминал пожелания автора «Зимней сказки», увы, не осуществившиеся:
Я так сердечно любил всегда
Чудесных, добрых вестфальцев!
Надежный, крепкий и верный народ,
Не врут, не скользят между пальцев…
Награди тебя небо, добрый народ,
Твои посевы утроив!
Спаси от войны, от славы тебя,
От подвигов и героев!
Застучали по стрелкам колеса. Замелькали огородные участки. Высыпали строения. Мы подъезжали к Мюнстеру.
Несмотря на потерю своего экономического положения и сравнительную малочисленность населения, которое в настоящее время едва ли превышает двести тысяч человек, Мюнстер продолжает оставаться не только историческим, но и административным центром всей Вестфалии. Из названия города следует, что произошел он от монастыря. Действительно, несмотря на сильнейшие разрушения, причиненные последней войной, Мюнстер и сейчас поражает обилием церквей, которые наряду со множеством восстановленных старинных зданий придают городу средневековый облик. Хотя этот край помнит и более отдаленные события, историки предполагают, что именно на этой равнине были разгромлены римские легионы Варра. В честь данного события, имевшего столь важное историческое значение, на одной из вершин невысокого хребта, известного под именем Тевтобургского леса, в 1875 году была воздвигнута гигантская (даже по нынешним временам) статуя герою сражения. Шестидесятиметровый бронзовый Арминий одиноко возвышается, размахивая мечом, над окрестностью, чудом сохранившей свои чудесные буковые леса.
В Оснабрюке, промышленном, транспортном центре, застроенном промышленными предприятиями, малопривлекательными туристическому глазу, мы распрощались с нашим испанцем, а затем и с попутчицей. То, что мы остались единственными пассажирами в вагоне, а может быть, и во всем поезде, нас нисколько не удивляло. Давно известно: если бы железные дороги Западной Германии принадлежали частной компании, она давным-давно бы разорилась. Но они — собственность государства.
Гремя пустыми вагонами, наш состав мчался на восток. Промелькнули скалистые, покрытые сосновыми лесами берега Везера. Миновал известный своим собором Минден. Остался позади зеленый край вросших в землю хуторов.
За Везером начиналась федеративная земля — Нижняя Саксония. Было около полудня, когда мы прибыли в ее столицу Ганновер. Здесь делали пересадку. Нужный нам поезд отходил через час — время как раз достаточное, чтобы осмотреть привокзальную площадь, украшенную первоклассными магазинами, которые отличались от всех других западногерманских магазинов лишь тем, что перед ними возвышалась конная статуя короля Саксонского, а не какого-либо другого.
Наша любознательность была наказана. Когда мы очутились перед ожидавшим нас составом, он оказался битком набитым такими же путниками, как и мы, с той принципиальной, как вскоре выяснилось, разницей, что ехали они «по путевкам». В основном контингент состоял из пенсионеров, точнее, пенсионерок. Социально-возрастные особенности путешественников обусловливались в данном случае скидками на билеты, установленными правлением железных дорог на зимний период.
Пенсионеров в ФРГ около десяти миллионов, то есть каждый шестой! Пенсионеры — разные. Пенсии — тоже. В среднем около пятисот марок в месяц. Неплохо? Нет, плохо. Ровно такую сумму я платил за ординарную двухкомнатную квартиру. Очень даже плохо, если учесть, что килограмм картошки здесь стоит около двух марок. Нужен, однако, острый глаз, чтобы под аккуратной прической, шубкой и элегантной шляпой разглядеть нужду.
Оставляя одну станцию за другой, наш поезд трусил по гладкой равнине Нижней Саксонии, не дававшей ни малейшего повода подозревать близость гор. Поэтому, когда состав остановился у платформы с названием «Гослар», я крайне удивился. Это означало, что мы находились в самом сердце Гарца, или Гарта, как его называли в старину, или Гарцинского леса, известного еще древним грекам.
Tie видя Гарца, мы тем не менее были в Гарце. Этот горный массив одиноко возвышается среди равнины. Отсутствие предгорья делает его склоны особенно внушительными. Гарц — первое препятствие на пути наступающих с океана воздушных масс. Благодаря этому обстоятельству он часто окутан облаками и туманами, скрывающими истинную высоту гор и придающими им самые фантастические очертания. Все это набрасывает на Гарц покров таинственности и величия. Очень долго, например, существовала легенда, что Брокен — высшая точка Гарца — является высочайшей вершиной всей Германии[13]. По этой же причине народная фантазия щедро заселила всяческой нечистой силой именно Гарц. В самом деле, трудно представить себе более подходящее место для проведения такого мероприятия, как шабаш, чем засыпанные фантастическими каменными обломками, заросшие громадными елями, окутанные полосами тумана террасы Блоксберга, как иногда называют Брокен.
Впервые попав в Гарц, я тем не менее не мог отделаться от мысли, что уже когда-то видел эти места. Это чувство преследовало меня до тех пор, пока я не вспомнил великолепные декорации Большого театра к опере III. Гуно «Фауст». Сцена Вальпургиевой ночи.
Согласно же географическим и геологическим описаниям, древние породы Гарца, состоящие из гранита и иных вулканических пород, образуют продолговатые хребты, вытянутые с юго-востока на северо-запад. Наиболее крутые из них, например гигантский гранитный утес Ильзенштейн, относятся к так называемому Нижнему Гарцу, расположенному в пределах Германской Демократической Республики. В отличие от Верхнего Гарца он покрыт лиственными лесами и несколько уступает ему в высоте[14].
Освободившись в Госларе от большинства своих пассажиров, поезд двинулся дальше. Минут через пятнадцать мы оказались у цели своего путешествия — в городе Бад-Гарцбурге. Поток прибывших, вынесший нас на небольшую привокзальную площадь, забитую автобусами для организованных туристов, быстро рассосался. Автобусы соответственных санаториев и пансионатов, обдав нас выхлопными газами, укатили, и мы остались одни. Путевок у нас не было. Предстояло где-то устраиваться на ночлег.
Было то самое время дня, когда утренняя прохлада полностью растворилась, а вечерняя не наступила. Мартовское солнце стояло в зените абсолютно голубого неба и жгло немилосердно. Мы огляделись и направились по безлюдной улице к зеленой пузыреобразной горе, громоздящейся над городом. Улица привела нас к необычайно звонкому ручью, на берегу которого мы увидели то, что искали, — двухэтажный, обшитый досками, как и большинство местных зданий, дом, украшенный вывеской: «Отель». Толкнув небольшую дверь, я очутился в помещении, весьма типичном для сельских харчевен этой страны: большая комната, заставленная нарочито простыми деревянными столами, такими же стульями и украшенная орудиями крестьянского труда: граблями, деревянными лопатами, цепами… В помещении никого не было, если не считать черного пуделя, лежащего прямо на стойке. При нашем появлении он поднял голову с развернутого перед ним журнала и внимательно оглядел нас. Точь-в-точь, как это делают оторванные от дремоты за газетой старички. Глаза у пса были такие выразительно-печальные, что у меня чуть было не сорвалось с языка извинение за причиненное ему беспокойство. Как будто поняв, что нам требуется, пудель осторожно спустился со стойки, скрылся в дверях, ведущих в кухню, и привел хозяйку заведения, дородную женщину с такими же печальными