вавших, по вступлении на трон, в залах этого дома свой первый пир. Неподалеку от ратуши расположена другая, внешне ничем не примечательная, но тем не менее историческая церковь Павла, в здании которой происходили заседания первого немецкого парламента в бурные революционные дни 1848 года.
А теперь послушаемся совета авторов путеводителя, переберемся на левый берег Майна и посмотрим на Франкфурт со стороны.
Пусть это будет вечер, лучше всего весенний, когда листья деревьев, покрывающих длинный остров и набережные, еще не загораживают панорамы, а лишь оттеняют ее, точь-в-точь как это делают с нашими достоинствами талантливые портные и критики. В такой вечер не сидится дома. Еще светло. Рекламы и витрины не зажглись, и ноги сами несут тебя к природе, к набережной Майна. Больше некуда.
Плотная толпа принарядившихся граждан. Лебединые силуэты пришвартованных пассажирских пароходов. Проворные легкие лодки. Причудливо отражаются в темном зеркале воды стальные фермы мостов. Над ними стаи горластых чаек. А надо всем этим на фоне темнеющего неба плывут острые шпили старинных церквей. И если отвлечься от торчащих, как незажженные свечки, небоскребов, то ничего как будто бы не напоминает здесь о деловом бурлящем котле, в котором день за днем, год за годом варятся семьсот тысяч человек, составляющих население этого финансового центра страны. Не видно ни американских казарм, ни бьющихся в постоянной лихорадке бирж, ни молчаливых, как спруты, банков, ни шумных, переливающих десятки тысяч посетителей ярмарок. Не слышно свиста и воя самолетов, ежедневно проносящихся над гигантским франкфуртским аэродромом, крупнейшим в Западной Европе. Не слышно грохота составов на обволакивающей город плетенке железных дорог. Даже не ощутим запах бензиновой гари тысяч и тысяч автомобилей, копошащихся в бетонном лабиринте дорог.
Ничего этого нет. Есть старый город, возникший на перекрестке торговых путей очень давно, очевидно, тогда, когда появились здесь сами торговые пути.
…Меня всегда раздражают заявления вроде: «Это самая живописная область во всей…» или: «Это самый красивый город…» Как будто имеется какая-то мерка, которая, будучи к чему-то приставленной, с максимальной точностью покажет степень живописности. Или, может быть, существует утвержденный список сравнительных красот. Я не очень доверяю эмоциям путешествующих авторов, в том числе и своим, и буду стараться придерживаться голых фактов.
Расстояние от Кёльна до Мюнхена — шестьсот пятьдесят километров — поезд преодолевает за восемь с половиной часов. Как раз чтобы выспаться. Стоимость проезда в одноместном купе — двести марок. Сумма эквивалента стоимости более чем четверти тонны бананов, или сорока чашечкам кофе, подобных той, которую мне утром принес проводник вместе с известием, что до Мюнхена остается полчаса езды.
За окном мелькала Бавария — слабопересеченная равнина с разбросанными тут и там рощами, полями и лугами. Все это могло бы сойти за ставший уже привычным пейзаж Рейнской области, если бы не заросли хмеля, вьющиеся на специальных сооружениях, напоминающих скорее всего приспособления для просушки белья. Да еще острые шпили деревенских церквей сменились луковицами куполов.
Незнакомые названия отлетающих платформ. Дачные, типичные, видимо, для всех крупных городов места. Сады. Огороды. И как удар тока: Дахау. Острые, черепичные крыши. Густые кроны яблонь. Я перевожу взгляд на красную рукоятку тормоза. Остановить поезд? Или, лучше, время? Возвратить его на тысячу лет назад. Он и тогда уже существовал — город Дахау. Чистый, аккуратный, средневековый. Украшенный старинным королевским замком и еще более старинной церковью, он, может быть, никогда бы и не всплыл на поверхность истории, если бы 22 марта 1933 года на близлежащем заброшенном заводе боеприпасов не был учрежден первый немецкий концентрационный лагерь, ставший не только образцом многих других, но и символом нацистского террора вообще.
Вот так они и шли, бесконечными, нестройными колоннами, 266 000 зарегистрированных и, кто узнает, сколько тысяч неопознанных, безымянных узников. Вот сюда. Вот сюда!
Окруженный сторожевыми башнями и рядами колючей проволоки, прямоугольный участок земли. Гравий. Восстановленный макет барака. Музей. Экспозиция: «Историческое прошлое третьего рейха». 1933 год. 30 января — «Принятие власти», 22 марта — «Основание ее фундамента» и символы: «Концлагерь Дахау», «Дахау — высшая школа СC»[16]. Места расстрелов. Транспорты инвалидов (конечная остановка — газовая камера). Крематорий. Освобождение. Суд над палачами… Много ли разглядишь сквозь толщу сорока четырех лет… Вот он, знакомый по многочисленным фотографиям мемориал жертвам лагеря: стена колючей проволоки, но если присмотреться повнимательнее, то оказывается вовсе не колючая проволока, а человеческие тела — худые и острые, сцепленные друг с другом в одно неразрывное, единое целое. Комплекс служебных зданий. Единственные ворота, решетчатые, украшенные выкованной надписью: «Труд делает свободным». Лагерная «улица», по обеим сторонам которой располагалось по пятнадцати жилых бараков. В каждом 160 арестантов. Здесь же, в бараке (№ 5), находилась лаборатория доктора Рашера, в которой проводились опыты над беззащитными людьми в условиях чрезвычайно низкого давления или низких температур. Здесь же экспериментировал доктор Шиллинг, искусственно заражая подопытных различными болезнями. И голое, голое, голое поле. Тогда оно было утрамбовано сотнями тысяч ног…
Как клеймо на теле преступника, выжжено на теле страны слово «Дахау». Никакой поток событий не смоет его. Никакое время не зарубцует. Давно отлетела, скрылась ничем не примечательная железнодорожная платформа, а перед моими глазами все маячил и маячил белый жестяной щит с черным словом «Дахау». Так бывает, когда взглянешь на яркий огонь. Напрасно потом закрываешь глаза. Он горит и под закрытыми исками. Жжет, ослепляет, и никуда от него не укрыться.
Дахау. Конечно, никто не спрашивал согласия граждан этого городишка на устройство лагеря. Разумеется, что если бы они даже и захотели, то не смогли бы помешать его сооружению. И естественно, что город Дахау несет за нацистский период истории Германии такую же долю ответственности, как и любой другой немецкий город. Не меньше, но и не больше! Вот что страшно. Ведь если вдуматься, Дахау не исключение… Лишь случайный символ.
Защелкали стрелки. Замелькали огни семафоров. Заскрипели колеса. Наш состав вкатывался под стеклянный свод главного мюнхенского вокзала.
Я сижу в ресторане привокзальной гостиницы, изучаю в ожидании завтрака врученный мне администратором рекламный буклетик и получаю следующую информацию. Мюнхен — столица Баварии. Бавария — самая крупная по территории из земель, входящих в Федеративную Республику. Ее площадь — около семидесяти тысяч квадратных километров, из которых свыше шестидесяти тысяч занимают сельскохозяйственные угодья и леса. Население — десять с половиной миллионов человек, в том числе население Мюнхена — миллион четыреста. Далее говорится о достопримечательностях Мюнхена и об особом патриотизме баварцев, под которым следует понимать их наследственный консерватизм и стремление к сепаратизму.
Не берусь судить о причинах этих явлений. Но думаю, дело тут не в характере баварцев, а в политических и экономических условиях, в которых формировалась Бавария. Ее крестьянское нутро. Ее отдаленность от политических центров. Ее естественные границы. О баварцах, кажется, еще коренится представление как о людях, которые хотят, чтобы их оставили в покое. В наш век это значит желать невозможного. Но я отвлекся от брошюрки.
В столицы Мюнхен, можно сказать, попал случайно, по прихоти баварского герцога Генриха Льва, пожелавшего заняться организацией торговли солью. Для размещения складов был выбран поселок на берегу реки Пзар, расположенный на дороге, ведущей к большому монастырю. Селение так и называлось: Мюнхен (монахи). Было это в году 1158-м.
Но у городов, как, впрочем, и у людей, прошлое но всегда гармонирует с настоящим.
Боюсь быть оспоренным, обвиненным в отсутствии вкуса и других грехах, но скажу прямо и откровенно: не нравится мне этот город. Мне кажется, что в чем-то он фальшив. Или, скажем мягче, странно противоречив. Нет, он не безлик, как многие современные города, по и не национален. Скорее космополитичен, аморфен и при всей своей кажущейся оригинальности не оригинален, лучше, не самобытен. Смесь юга с севером, востока с западом. Вкуса с безвкусицей, столичного с провинциальным. Может быть, именно здесь, более чем в каком-либо другом городе Западной Германии, чувствуется иностранное влияние: итальянское, французское, голландское. Но оно не бросается в глаза как нечто чужеродное. Скорее наоборот, именно оно и присуще городу, именно оно и определяет его лицо. Короче, Мюнхен — не характерный для ФРГ город, хотя сегодня самый притягательный в стране, особенно для молодежи. Он и не музейный город, хотя нашпигован музеями, да и сам как музей. Он не театральный город, хотя по количеству сцен и созвездию актеров он, безусловно, держит первенство. Мюнхенский университет и Высшее техническое училище самые крупные в стране, но нет в нем ничего, абсолютно ничего от университетского города. Он носит славу города художников. Но где его великие мастера? Крупнейший книгоиздательский центр. Но где его поэты и писатели? Казалось бы, кому, как не ему, перенять если не административное, не политическое, то культурное, научное наследство Берлина. Но этого не случилось. Почему? Чего-то не хватает этому гиганту, несмотря на кажущееся изобилие и процветание.
Чего? По-моему, самобытности, возникшей на национальной основе.
Говорят: кто ищет, тот находит. А кто приходит без вопросов, тот уходит без ответов.
Мой первый вопрос здесь был: «Как попасть в «Хофбройхауз»[17]. Подозреваю, что я был не оригинален, Многие приезжие начинают именно с этого вопроса. Потому что «Хофбройхауз» и есть