КТО ВЫ, БУНДЕСНЕМЦЫ![19]
Мы сидим в купе скорого поезда. Мы — это я и пять моих попутчиков, граждан ФРГ. Мы не знакомы друг с другом. Нас свел случай. Глупо сидеть глаза в глаза и молчать. Кто-то о чем-то спросил. Кто-то что-то ответил. Завязался разговор. На общую тему. Я в принципе понимаю, о чем речь. Но на каком-то этапе понимать перестаю. Мне кажется, что и сами собеседники не всегда хорошо понимают друг друга. Я присматриваюсь к своим соседям. Мой визави — здоровенный, с иссиня-черной бородой и такой же шевелюрой здоровяк. Широкое лицо. Мясистый нос. Рядом с ним — лысоватый господин с длинным узким лицом, которое почему-то принято называть интеллигентным. Две дамы. Друг против друга. Плотная, почти квадратная блондинка. И очень тонкая, изящная брюнетка. Рядом со мной горбоносый рыжий юноша, тощий, как скелет. По странной иронии, единственный из всей нашей компании, кто хоть частично удовлетворяет сложившимся представлениям о внешности «среднего» немца, — это я. Строго говоря, так оно и есть. Я и есть «немец». То есть немой, не говорящий. Так на Руси называли всех иностранцев. Лишь потом, по мере развития связей, появилась детализация: француз, итальянец, англичанин. А немцы оставались немцами. Почему не германцами? По-моему, в силу своей неоднородности. Есть конкретная страна Англия. Италия. Франция. А Германия? А Германия всю свою историю была чаще этнографическим, нежели политическим, понятием. Где она начинается? Где кончается? Естественных границ со своими соседями она почти не имеет, а политические слишком зыбки, слишком были зависимы от военного счастья… В то же время внутренние области Германии оказались разделенными массивами и реками на отдельные бассейны, довольно четко разграниченные, как бы предназначенные для обособления. Не потому ли феодальные порядки задержались здесь особенно долго, а политическая карта пестрела десятками, а то и сотнями цветов. И было это сравнительно недавно. А давно? Какие народы прошли по этой благодатной земле, не попытавшись осесть на ней? А еще дальше. Кто такие неандертальцы? Кто такие гунны? Куда они девались? Каким народам дали жизнь?
Ну ладно, все это история. Далекое прошлое. А настоящее? Кто ate они, эти граждане, населяющие страну ФРГ? Каков он, «типичный» бундеснемец? Думаю, что, как такового, нет его вообще. И, более того, никогда и не было. Мне вспоминается виденная в одном из здешних журналов карикатура, относящаяся к началу тридцатых годов, потом неоднократно перепечатываемая. На ней было изображено уродливое существо с неандертальским черепом Гитлера, туловищем Геринга и ножками хромого Геббельса. Подпись: «Чистокровный ариец». Статистика, относящаяся к довоенной Германии, говорит, что среди школьников белокурых детей с голубыми глазами было лишь 32,5 %. Как известно, волосы с годами темнеют. Так что говорить о «белокурой бестии», подразумевая под ней эталон «типичного» немца, как это делали расисты, — значит оскорблять прежде всего самих немцев.
Нет, не внешность объединяет людей в нации и государства. А совсем другие факторы.
Вот и постараемся без широких обобщений, ни в коем случае не претендуя на законченность суждений, а тем более на их непогрешимость, описать то, что, по нашему мнению, отличает граждан ФРГ от других представителей рода человеческого. Думается, нам надо спешить. Похоже на то, что молодое поколение западных немцев, варящееся в котле «Общего рынка», хочет сдать в музей заодно с дедовскими костюмами и национальные черты характера, и обычаи, и образ жизни.
Немцы и западных и восточных земель, провинций на протяжении истории заявляли о себе не раз решительно и громко.
Нужно ли говорить, что этот народ подарил миру книгопечатание и порох. Немцами были Гёте, Моцарт, Гегель, Энгельс. Но немцем был и Гитлер. Обе мировые войны, поставившие под угрозу цивилизацию, были развязаны немцами. Нет, кажется, на земле парода более противоречивого, более непонятного. Ни в мировой, ни в самой немецкой литературе нет недостатка в злейших нападках на всю нацию в целом, равно как нет недостатка в безудержном ее восхвалении.
«Германия разгромлена и лежит в руинах. Ее промышленный потенциал сведен к нулю. Единственное, что осталось у Германии[20], — это трудолюбие, прилежание и золотые руки немецкого народа». Эти слова принадлежат Аденауэру. Они сказаны в одной из его первых речей, в 1949 году, после вступления на пост канцлера. Ну что ж, к этому можно добавить: пунктуальность, настойчивость, тяга к порядку, дисциплине. Все это верно. И все это требует уточнения. Известные местные поговорки: «Злой до работы», «Швабы не знают праздников» или утверждение, что в Штутгарте не встретишь праздного человека, — для меня старые анекдоты. Я знаю другое. Западногерманские специалисты, работающие на строительстве нефтеперегонного завода в Ливии, на вопрос корреспондента о главной причине, побудившей их подписать контракт, все до единого ответили: «Деньги». Я не припомню ни одного случая, чтобы кто-либо из сотрудников фирмы, в которой мне довелось работать, задержался на работе без соответствующего оформления сверхурочных. Может быть, я неправ, но думаю, что истинное трудолюбие и деньги — компоненты плохо совместимые.
Часто говорят о немецкой пунктуальности. Вспоминаю незначительный, но характерный эпизод. Рабочие грузового такси переносят мебель. Наступает время полдника. Работы осталось буквально на пять минут. Неважно. Они ее доделают потом, а сейчас время отдыха. Это пунктуальность. Но эти же рабочие приехали к месту работы с опозданием. И (дело прошлое!) я бы не сказал, что мои западногерманские коллеги поражали меня примерами трудовой самоотдачи.
Откройте здешний букварь — книгу, с которой начинается становление характера. Что за программу закладывает она в детскую душу: «Работать. Чистить. Экономить». При этом слово «работать» употребляется здесь в смысле «творить, создавать», «чистить» — «поддерживать чистоту», а «экономить» — значит «сберегать».
Да. Все, что делает бундеснемец, он делает добросовестно. Я не знаю в немецком языке слов, равнозначных словам «халтура», «штурмовщина», «показуха».
Да. Первое, что поражает в здешних квартирах, — чистота. Блестят стены. Блестят стекла. Раковины и унитазы доводятся до состояния стерильности. Это дома. У себя. А на улице? А на улице по-другому. Ребенок, выходя из дома на улицу, во двор, преображается. Он бежит по газону, бросает обертки от сладостей куда попало. Трамвайные билеты, окурки, порожние пачки, пластмассовые бутылки валяются на улицах, городов в изобилии, хотя здесь нет недостатка ни в мусорных ящиках, ни в соответствующих призывах поддерживать чистоту.
Гордость страны — автобаны. На них выбраны в наиболее красивых по возможности местах зоны отдыха. Это естественно. Путешествующие должны иметь возможность размяться, перекусить. Столы, скамейки. Нс забыты и урны для отходов. Увы, мусор остается лежать под столами.
Вы выехали «на природу». Густой, почти непроходимый лес. Вы с одобрением читаете надписи, вроде такой: «Гуляйте по дорожкам. Оставьте лес зверям!» Действительно. В нем немало зайцев, лис, белок, косулей… Но почему же по этим великолепным живописным тропинкам разбросано столько мусора. Кто-то не поленился, притащил (подъехать ведь нельзя) и свалил под куст банки из-под масляной краски. Кто-то приволок большой полиэтиленовый мешок со всяким мусором. Что это, пренебрежение к труду мусорщиков, которые здесь в большинстве своем — иностранные рабочие? Да, нет. Не думаю. Скорее пренебрежение к общественному достоянию. Вот дома у меня чисто, уютно, аккуратно. Дома я убираю сам. А улицу должен содержать в чистоте муниципалитет. На это я плачу налоги. Остальное меня не интересует. Таков, примерно, ход мыслей.
В одну из пятниц я возвращался в Кёльн из Гамбурга поездом, забитым солдатами. В бундесвере практикуются отпуска на субботу и воскресенье. Солдаты есть солдаты. Молодость есть молодость. Было бы неестественно требовать от них тишины. Пусть песня. Пусть споры. Но не рёв. Не вопли. Страшно вспомнить, что оставили после себя эти отпускники в коридорах и купе вагона.
Возможно, я невольно сгущаю краски и все мои примеры случайны. Я жил в основном лишь в крупных городах, жизнь которых резко отлична от сельской местности. Но ведь именно им принадлежит будущее.
Так обстоит дело с хваленой, вошедшей в поговорки немецкой чистотой.
Теперь о бережливости.
Где бы вы ни были — на стадионе, в трамвае, в магазине, в телефонной будке, вас повсюду преследует слово «шпарен» (копить, экономить, сберегать). Экономьте на отдыхе — значит, путешествуйте зимой, это в два (!) раза дешевле. Экономьте на мясе — значит, покупайте его в нашем магазине, это на полпроцента дешевле. Экономьте на трамвае — значит, пользуйтесь им с 9 до 15 часов. Экономьте на спичках — значит, пользуйтесь электронной зажигалкой «Ронсон». И так далее… Все это, как видите, экономия весьма своеобразная. Все эти добрые советы в прозе, стихах, музыке и картинках просто-напросто реклама. Но построена она на психологическом фундаменте — привычке к бережливости, всосанной с молоком матери. «Экономная супруга — находка для супруга» — изречения такого рода украшают тарелки, стены домов, кружки и воспринимаются всерьез. Знаменитый расчет «по-немецки» отнюдь не злая выдумка. Молодой человек приходит с девушкой в пивную. Ничего необычного в этом нет. Пивные здесь вроде клубов. Необычное в том, что держащий весь вечер свою подругу в объятиях ухажер на вопрос официанта: «Как вас рассчитать?» (я думаю, что нашему официанту и в голову бы не пришло задавать подобный вопрос) — спокойно отвечает: «Поврозь». И девушка не обижается. И официант не удивляется. Это в порядке вещей. Семью, устроившуюся за соседним столом, он тоже будет рассчитывать поврозь. Мамаша с папашей отдельно. Сынок отдельно. Ну и, естественно, домашняя бухгалтерия: «при