Несколько цифр. В 1969 году в Западном Берлине родилось 21 456 человек, а умерло 42 382. Это соотношение продолжает оставаться. Из 2197 тысяч, составлявших население города в 1961 году, к 1971 осталось 2 130 тысяч. В то же время в ФРГ за этот же период население увеличилось почти на пять с половиной миллионов человек. Если на каждую тысячу жителей города в 1960 году занятых приходилось 305 человек, то в 1974 — всего лишь 225.
В неестественном городе все должно быть неестественным. Действительно, на сельскохозяйственные угодья, лес, парки, озера и каналы здесь приходится чуть ли не две трети всей площади. Под улицами и зданиями занято всего лишь семнадцать с половиной тысяч гектаров из сорока восьми!
Неизвестно, сколько времени я проблуждал бы по тропинкам раскинувшегося в центре города леса, если бы не набрел на круглую площадь, в середине которой вздымалась огромная колонна, увенчанная фигурой богини победы — златокрылой Ники. Я разбудил дремавшего в будке с надписью «Касса» инвалида, вручил ему предусмотренные таксой полмарки и в течение последующих пятнадцати минут карабкался по бесконечной винтовой лестнице, упираясь носом в стену, украшенную снизу доверху автографами и краткими высказываниями посетителей, думаю, на всех существующих в мире языках.
В отличие от башни Вавилонской это башня действительно приводит к богу, точнее, к богине. Я добрался до ее бронзовых ступней и был вознагражден божественным видом. Внизу, омывая площадь-островок, колыхались зеленые воды лесопарка. Сзади, на западе, причудливыми скалами громоздилась бетонная кубатура промышленных и жилых зданий. А на востоке за игрушечными пропилеями Бранденбургских ворот угадывался центр гигантского города. Когда-то, волей истории, на небольшом пространстве, представлявшем собой почти правильный квадрат со стороной в полтора километра, были скучены: ратуша, арсенал, университет, академия, библиотека, биржа, театры, музеи, дворцы и все лучшие здания города. Но там, за Бранденбургскими воротами, был уже не Западный Берлин.
Лесная улица привела меня к причудливому стеклобетонному, напоминающему морскую фуражку зданию заседаний западноберлинского конгресса, за которым начинался большой и ровный, как взлетное поле, луг. Слева его ограничивала река. Справа — лес. А с противоположной стороны — одинокое, словно покинутое строение, которое я, собственно, и искал.
И вот оно передо мной, здание германского рейхстага. Несчетное число раз виденное на фотографиях, картинах и киноэкранах, казавшееся знакомым и привычным, оно вдруг предстало неожиданно, как открытие, опрокидывая все выношенные представления. Очутившись на окраине города, лишенное своего 75-метрового купола, взорванного при восстановлении, оно стало приземистее, незначительнее, незаметнее. Менее всего к его определению подошло бы сейчас слово «величественный», хотя именно этого его строители и добивались более всего.
Шесть закопченных колонн, хранящих многочисленные следы осколков и пуль, несут классический фронтон с надписью: «Германскому народу». Других надписей не сохранилось. А жаль!
Восстановленное через двадцать семь лет после окончания войны, здание рейхстага ныне приспособлено под выставку «Вопросы немецкой истории». Выставка большая, хорошо экспонированная. В специальном кинозале демонстрируются ленты, сохранившие практически все узловые моменты новейшей истории Германии. Выставка призвана дать ответы на проклятые вопросы: «Что же здесь произошло?», «Кто виноват?» Я внимательно осмотрел выставку и пришел к убеждению, что лучшим экспонатом является ее помещение. Опаленное двумя пожарами 1933 и 1945 годов, лишенное своей презентабельной внешности и значения, это искалеченное здание вдруг показалось мне удивительным символом соорудившей его страны.
Здание немецкого парламента строилось в течение десяти лет и было закончено в декабре 1894 года, спустя двадцать четыре года после учреждения самого рейхстага. Все это время представители народа заседали в приспособленном для этой цели здании фабрики по производству фарфора и имели достаточно времени убедиться, что немецкий парламентаризм — вещь еще более хрупкая, чем фарфор.
Объединение Германии «железом и кровью» под эгидой феодальной Пруссии и последовавшее бурное развитие промышленности привело, с одной стороны, к усилению экономического господства буржуазии, к росту финансового капитала, а с другой — сделало возможным уничтожение конституционной законности и укрепление военного деспотизма, что в конечном счете и породило чудовищный союз немецких феодалов и буржуазии против немецкого пролетариата. Вот почему за все время существования рейхстага в кайзеровской Германии он всегда оставался лишь придатком абсолютистской власти Гогенцоллернов. Особенности империализма Германии наложили отпечаток и на партию германского пролетариата. История немецкой социал-демократии — это история борьбы ее революционной части с оппортунизмом, закончившейся победой последнего. Беспомощность рейхстага перешла в его агонию. В гитлеровский период заседания превратились в фарс, а депутаты в статистов, которым поручалось сопровождать речи диктатора аплодисментами да петь гимн. Правда, до составления этого высокого дружного хора около двухсот депутатов были брошены в тюрьмы и лагеря. Более тридцати из них нашли смерть под пытками или на виселицах. Шесть человек покончили с собой. Более ста эмигрировали. И лишь тридцать, переживших «третий рейх», смогли встретиться в новом парламенте Западной Германии — бундестаге.
Будущее не падает с неба, а рождается прошлым. И зря, мне думается, стерты надписи со стен этой руины несостоявшейся демократии. Они красноречивее всех, вместе взятых, экспонатов выставки ответили бы на ее основной вопрос: «Кто виноват?»
Трагическая судьба отдельных представителей немецкой социал-демократии не снимает с нее ответственности за судьбу страны. Может быть, поэтому так решительно звучали слова тогдашнего вождя партии К. Шумахера на ее учредительном съезде в 1946 году: «Германия никогда не может быть восстановлена как капиталистическая страна, она может быть создана только на социалистической основе». И вот прошло двадцать с небольшим лет. Социал-демократы стали правящей партией Западной Германии, а Западная Германия — второй по значению страной капиталистического мира.
Несколько десятков шагов отделяют здание бывшего рейхстага от Бранденбургских ворот. Точнее сказать нельзя, потому что между ними граница — знаменитая на Западе стена, отделяющая западные районы города. Стена невысокая: несколько положенных друг на друга бетонных балок. Прямо за стеной возвышается символ прусского классицизма — Бранденбургские ворота, увенчанные крылатой фигурой Победы на колеснице, запряженной четырьмя конями, над которой развевается государственный флаг Германской Демократической Республики. За воротами начинается знаменитая Унтер ден Линден[23], обсаженная, как ей и полагается, развесистыми липами. На правой стороне улицы виднеется большое белокаменное здание. Это наше посольство. Между ним и Бранденбургскими воротами — полотно газона, зеленое и ровное.
Когда-то много лет назад я стоял у здания советского посольства в ГДР и разглядывал мрачный силуэт рейхстага, еще не восстановленного, но и не обезображенного реконструкцией. Над Бранденбургскими воротами, как и сегодня, развевался трехцветный флаг. По-моему, это были единственные сооружения на всей улице, если можно называть улицей пространство, расчищенное от обломков и обозначенное зеленым пунктиром тоненьких саженцев. А на пустыре, разделявшем здание посольства и Бранденбургские ворота, виднелась большая яма — вход в подземелье — последнее убежище Гитлера.
Мой самолет уходит вечером. С аэродрома «Шёнефельд». Это в ГДР. Но у меня в запасе еще несколько часов. Мне хочется посмотреть западноберлинский зоопарк, витражи мемориальной церкви, театр Шиллера, тюрьму Шпандау, где доживает в одиночке свою жизнь Рудольф Гесс — «заместитель фюрера». Да мало ли чего интересного на этой своеобразной «витрине Запада» — безусловно самой дорогостоящей из всех когда-либо существовавших на земле витрин. Кто знает, попаду ли я еще когда-нибудь в Западный Берлин. Поэтому мне надо наиболее рационально использовать оставшееся время. Конечно, я все здесь осмотрю. Только надо отвлечься, освободить воображение от запавшего когда-то давно образа: силуэт обгоревшего рейхстага, мрачный вход в гитлеровский бункер, жалкие саженцы вдоль расчищенной от обломков улицы. Это прошлое. В него не возвратиться.
Я останавливаю подвернувшееся такси и усаживаюсь рядом с водителем. Он выжидающе на меня смотрит. Я понимаю, что должен сказать адрес или пункт… Надо же куда-то ехать. В зоопарк, к мемориальным руинам, к воротам тюрьмы Шпандау… Из окон автомашины мне виден высокий памятник, воздвигнутый в честь наших солдат, павших в боях за Берлин. У его подножия двое советских часовых. Может быть, внуки тех, в память кого сооружен монумент.
Мне становится вдруг невыносимо тяжело. Как будто оборвались какие-то нервы, и усталость, что накапливалась день за днем в течение последних лет на душе, неожиданно материализовалась и навалилась на плечи. Я ловлю взгляд водителя и как-то неожиданно для себя самого говорю: «Пожалуйста, ближайший пропускной пункт на Восток».
Таксист еще какое-то мгновение задерживает на мне взгляд и включает счетчик.