Серьезным новшеством стала программа сохранения мира, задача традиционная для королевских зерцал, но выполнявшаяся вовсе не всегда на пергамене или в суде[301]. «Мы приказываем, чтобы во всем королевстве соблюдался мир, без которого нет места правосудию. Никто не имеет права мстить за нанесенное ему насилие, ни применять насильственные меры, ни затевать войну в королевстве». Единственным арбитром в спорах объявлялся королевский суд (Const. I, 8). Чтобы искоренить саму причину зла, в Сицилийском королевстве ограничивалось право ношения оружия (Const. I, 10). Эти меры представляли собой попытку искоренения обычных в средневековом обществе способов решения конфликтов без вмешательства верховной власти, которые называют феодальными усобицами, хотя эти усобицы происходили не только между феодалами. Характерно, что самые высокие штрафы за недозволенное ношение оружия накладывались на знать, чьи споры особенно сильно сказывались на мирном состоянии королевства.
Средством защиты при нападении для всех подданных объявлялись «королевская защита» (defensa) и «призвание имени государя» (invocatio nominis nostri): «Авторитет права народов требует, и это не противоречит естественному разуму, чтобы всем была разрешена защита своего тела. Часто случается, что сила нападающего настолько велика, что потерпевший не в состоянии оказать сопротивление, даже если он имеет на это право. Поэтому настоящим законом мы даем всем возможность защищать себя от нападающего призванием нашего имени и запретить ему от имени Империи в дальнейшем нападать на него»[302]. Право предоставлять находящимся в опасности семьям защиту (defensam) от имени императора предоставлялось только государственным чиновникам: юстициариям, камерариям, баюлам и местным судьям[303]. За оскорбление или насилие, совершенное над человеком, находящимся под императорской защитой и призвавшим имя государя, виновный автоматически лишался трети имущества, если он совершил вооруженное нападение, и четверти, если он был безоружным (Const. I 18). Правом на императорскую защиту наделялись все жители Сицилийского королевства, включая иноконфессиональные группы: «Мы даем нашим чиновникам право предоставлять защиту иудеям и сарацинам, ибо мы не хотим, чтобы они были лишены ее только потому, что они иудеи и сарацины» (Const. I 18). Конституции подробно оговаривают, кто и в каких случаях может использовать в защите имя императора, злоупотребление которым наказывалось (Const. I 19).
Идеологическая подоплека этих установлений выражена самим законодателем: «Мы желаем по возможности искоренить нападения на наших подданных, которые, помимо Божьей, могут рассчитывать только на нашу защиту… Пусть право на нашу защиту не оставит наших подданных, поскольку их охрана осуществляется теми, кому передана власть нашей милости. Таким образом, мы считаем, что в них мы потенциально присутствуем повсюду, поскольку из-за неделимости тела не можем присутствовать там лично»[304]. Проблема «вездесущности» универсальной власти остро стояла перед всеми государями, включая идеологов империи и папской теократии.
Согласно Иннокентию III, естественная ограниченность его физического тела является причиной создания института рассылаемых по всему христианскому миру легатов, полновластных представителей папы на местах. Именно легаты наделялись той «полнотой власти», которая в представлениях курии принадлежала лишь папе. Параллельно развивались представления о кардиналах как «членах тела церкви» и даже членах тела папы. Великий канонист Остиец, кардинал, называл кардиналов внутренними органами папского тела[305]. За органологической метафорикой, сравнивавшей функционирование корпорации или целого государства с жизнью человеческого тела, стояли реальные политические институты и не менее реальные притязания и конфликты. Фридрих II рассуждал в том же ключе. Один из первых авторитетных комментаторов «Мельфийских конституций» утверждал право Фридриха II собирать законы для полученного в лен королевства таким образом: «Данное в лен королевство есть некое телесное единство, то есть состоит из отстоящих друг от друга тел многочисленных городов, замков, зависимых деревень. … И как всякая телесная вещь, это единство может быть предметом торга, владения, передачи»[306].
Как видим, речь идет об отстаивании прерогатив двух универсальных институтов средневековой Европы. «Полнота власти» была техническим, не слишком определенным, но ко многому обязывающим термином, который еще нужно было наполнить содержанием в идеологии и воплотить в реальной жизни. Папство и Империя использовали схожие методы. Между персоналом Римской курии и имперскими чиновниками можно провести прямые аналогии в той идеологической и практической роли, которую им придавали папа и император. Imitatio sacerdotii в пропаганде Фридриха II и imitatio imperii в Римской курии шли нога в ногу.
Основным подтверждением авторитета власти на местах, ее «вездесущности» в программе Фридриха II должно было служить отправление правосудия. На практике папская, имперская и коммунальная системы конкурировали. В Анконской марке (нынешняя область Марке), которая за полстолетия несколько раз переходила от Империи к Патримонию и обратно, даже гибеллинская знать предпочитала обращаться в папские суды. Они проявляли большую активность и, по мнению многих современников, лучше работали[307]. Этот успех не случаен. Начало XIII века отмечено бурным развитием канонистики, церковного права, поддерживаемого Римской курией. Единственным официально признанным корпусом церковного права была так называемая «Третья компиляция», Compilatio tertia, 1210 года. Когда Гонорий III говорил, что каноническое право превзошло по значимости якобы устаревшее гражданское право, он выдавал желаемое за действительное. В 1219 году буллой Super speculam он запретил клирикам изучение гражданского права и преподавание его в Парижском университете. Иннокентий IV распространил этот запрет на Англию, Шотландию, Испанию и Венгрию. Конфликт императора и пап стал конфликтом двух правовых систем, конкурировавших на грешной земле за разрешение вполне земных неурядиц[308].
Когда в 1231 году, вскоре после примирения с Фридрихом II в Сан-Джермано, Григорий IX узнал о подготовке им масштабного кодекса, он сразу понял опасность, которую появление такого корпуса несло авторитету церковного права. Он написал несколько посланий, в одном из которых уговаривает императора отложить это гибельное начинание, чтобы не быть названным гонителем Церкви. В другом он с укоризной обращается к архиепископу Якову Капуанскому, который, как это стало известно в Римской курии, предоставил свой профессиональный опыт к услугам Фридриха II[309]. Одновременно он поручил Раймунду де Пеньяфорту составить корпус канонического права, который был готов к 1234 году. Раймунд, выдающийся юрист, вышел потом в кардиналы и даже в святые.
В середины 1230-х годов Фридрих II находился в Германии. Ко двору явился писавший на латыни нормандский поэт Анри д’Авранш. В одном из трех стихотворений, написанных в этой связи, он обращается к императору с таким «увещеванием»:
Пусть не иссякнет твой труд, величайший из всех, кто сегодня
Трудится, цезарь, для нас всех ты — украшение мира,
Так что подспорьем тебе послужат пусть обе Паллады.
Только верховный король и верховный же первосвященник
Могут право творить. Если знатный муж примет решенье,
Пусть справедливое, в нем веса большого не будет.
Правит каноны сейчас понтифик, гражданское тоже
Право пора обновлять, хоть оно и повсюду известно.
Значит, за дело тебе подобает как следует взяться,
Так же как папе. Зачем конституции долго так медлишь
Сводом единым собрать? Все законы хранящие книги
Ждут не дождутся, когда исправлять их ты все же возьмешься[310].
Работа велика, продолжает наш автор, но и слава будет вечная. Нужно «убрать все лишнее», ибо в этой массе законов за век не разобраться. Это стихотворение свидетельствует, во-первых, о том, что к северу от Альп «Мельфийские конституции» либо вообще не были известны, либо не принимались в расчет как нечто достойное «верховного короля»; во-вторых, Анри выражает общественное мнение группы мирян, которые хотели видеть в своем государе законодателя, способного противостоять влиянию церковного права. В конце концов, это случайно брошенное «убрать все лишнее», resecare superflua, звучало точной цитатой пролога к Своду декреталий 1234 года, Liber extra, и, следовательно, должно было резануть слух коронованного и хорошо информированного слушателя. Иной поэт мог себе такое позволить. К тому времени Анри уже был поэтом с именем, агиографом, опытным царедворцем и цену себе знал[311].
В те же годы аббат Николай из Бари написал не дошедшую до нас «книгу», liber, о «Мельфийских конституциях». По счастью, сохранилось предисловие. В нем автор согласно поэтике проповеди, привычного ему жанра, говорит о том же, о чем в стихах вещал поэт. Текст аббата Николая представляет собой комментарий к нескольким библейским цитатам, которые служат ему основой для возвеличения императора как законодателя: «взойдет Солнце правды благоговеющим пред именем Моим» (Мал. 4, 2.); «мы заблудились от пути истины, и свет правды не светил нам» (Прем. 5, 6). В латинском тексте обеих цитат фигурирует слово iustitia, ключевое для нашего автора. Совмещая библейский язык с цитатами из Кодекса Юстиниана, он славит светских государей: «Святые горы, т. е. католические и благоверные князья, несущие щиты безопасности, защиты и попечения, божественно зажигаются святостью жизни и благодатью праведности. Так, вооруженные и просвещенные силою, они разобьют силы неверных и попирающих правосудие, остановят, исправят и усмирят строптивых уздою права и беззаконных — мерою законов»