он не ссылается ни на опыт арабских сокольничих, ни на арабскую литературу, к тому времени очень развитую. Он пишет, основываясь лишь на местном опыте, но большое значение придает воспитательной функции соколиной охоты[320].
Характерно, что уже в это время в обществе понимали значение сокола, ставшего почти инсигнией. На знаменитом ковре из Байё, созданном в 1070-х годах, норманнские рыцари постоянно изображаются с соколами на руке[321]. Сокол и охота с ним выделяли знать не только на фоне крестьянства, но и противопоставляли клиру и церковной морали. Еще Отцы Церкви критиковали повальное увлечение всеми видами охоты, Иоанн Солсберийский подверг ее тотальному разбору среди прочих «безделиц» своих современников, не оставив камня на камне в благородной забаве[322].
Несколько дипломов Фридриха II и сохранившийся за 1239–1240 годы реестр бухучета свидетельствуют о том, какое большое внимание он уделял содержанию охотничьих птиц и собак. В 1240 году, во время войны с ломбардскими коммунами, он пишет из Ареццо в Апулию, чтобы проследили за отправкой соколов, ястребов, собак и других животных ко двору, причем к каждому животному должен был быть приставлен свой сторож[323]. Около пятидесяти (!) сокольничих упоминаются поименно за период в полгода. Особо ценные крупные соколы, кречеты (gerfalco), привозились из Исландии и Норвегии, возможно, через Любек. Сохранилось даже имя одного из них: Saxo[324]. Повелительный тон и сам объем посланий свидетельствуют о том, насколько серьезно Фридрих II относился к своему охотничьему зверинцу, в них прослеживается не просто любительство, а страсть.
Он занимался и другими, достаточно экзотическими видами охоты, например с леопардом. Слава коронованного охотника, отразившаяся в мнениях современников и в литературе, была заслуженной. Провансальский трубадур Гильем Фигейра, в сирвенте обвиняющий императора в бездействии, пишет, что тот проводит время в охоте с леопардами и собаками. Автор жизнеописания Григория IX, естественно, обвиняет императора во всевозможных преступлениях и пороках, причем на возвышенной риторической латыни, обращаясь к Городу и миру. За нечестивым союзом с неверными следует: «Превратив титул царского величия в охотничий промысел, вооружившись не оружием и законами, а собаками и крикливыми птицами, он из императора превратился в охотника, скипетр сменил на рогатину, вместо кары врагам науськивает победных орлов на ловлю пернатых». Согласно анекдоту, сохранившемуся в одной цистерцианской хронике, на приказ Великого хана монголов подчиниться ему Фридрих II согласился при условии, что ему дадут должность придворного сокольничего[325]. Понятно, что перед нами осколки памяти народной и горестные заметы из куриального фольклора. Узнаем, что за ними стоит.
В середине своей «Книги» Фридрих II рассказывает, что еще до крестового похода 1228–1229 годов он задумал написать этот трактат и «приглашал к себе опытных сокольничих из арабских и других стран и принимал к сведению то, что они особенно хорошо знали»[326]. Чтобы узнать, действительно ли страусы не высиживают свои яйца, а просто откладывают их на раскаленный солнцем песок, и можно ли таким же образом, как в Африке, довести до вылупления птенцов куриные яйца, из Египта в Апулию выписали «экспертов по этому делу»[327]. Похоже, что на нашего писателя работал целый «НИИ» и что на международное сотрудничество не скупились.
Я уже не раз говорил о Михаиле Скоте. Стоит упомянуть его и здесь. Их встреча произошла в конце 1220-х годов, т. е. именно тогда, когда император задумал трактат. Михаил же был известен тем, что перевел три зоологические книги Аристотеля, «О происхождении животных», «История животных» и «О частях животных», объединенные в арабской, а вслед за ней и в латинской традиции под общим названием «О животных» в 19 книгах[328]. Несомненно, Михаил Скот заинтересовал этим императора. Трилогия Стагирита стала одним из фундаментов фридриховского произведения. Именно чтение Аристотеля и побудило Фридриха II написать не просто пособие по искусству охоты, но целое орнитологическое исследование. Отчасти оно было основано на собственных наблюдениях, которые послужили оружием в споре с этим едва ли не единственным авторитетом, цитируемым в трактате. Возможно, для удобства использования этого самого большого аристотелевского сочинения (точнее говоря, курса лекций, записанного кем-то из ликейских учеников) Фридрих II попросил Михаила перевести также сокращенное изложение его, сделанное двумя веками ранее ибн Синой, — Abbreviatio Avicennae.
Сбор материалов для «Книги об искусстве соколиной охоты» шел долго. Для него использовались все возможности централизованной власти, связи с арабским миром, переводчики, придворный скрипторий, западная и восточная cynegetica. Даже математик Леонардо Фибоначчи взялся за «птичьи проблемы». Однако главный источник вдохновения для автора все же его собственный опыт.
Метод и цели «Книги об искусстве соколиной охоты» наиболее ярко выражены в самом начале, и этот пассаж следует привести полностью.
«Приступить к этому труду нас побудили и твои неустанные просьбы, славнейший М.Е.[329], и желание исправить ошибочное мнение об этом занятии многих, кто неискусно злоупотреблял тем, что является искусством, подражая лживым, неправильно составленным книгам некоторых авторов, а также желание оставить потомкам толковое сочинение на эту тему. Хотя мы давно уже предполагали написать это произведение, почти тридцать лет мы откладывали труд, поскольку не считали себя тогда способными и не читали ни одного автора, который до нас во всей полноте изложил бы эту тему. А несколько частных вопросов было известно некоторым только на практике и изложено неискусно. Поэтому мы долгое время старательно исследовали все относящееся к делу, упражняясь в нем умственно и физически, чтобы наконец стать способным записать в книгу то, что подсказывали наш собственный опыт и опыт других. Не без больших затрат мы созывали к нам издалека тех, кто были экспертами в практике этого искусства, и повсюду возили их с собой, выбирая все лучшее из их знаний, запоминая то, что они делали и говорили.
Часто связанные трудными и почти необъяснимыми делами управления королевствами и империей, мы все же не забывали о нашем намерении. Взявшись писать, мы следовали за Аристотелем, где это было необходимо, но во многих вопросах, особенно касающихся природы некоторых птиц, он, как мы узнали по опыту, очень сильно отклоняется от истины. Поэтому мы не во всем следовали князю философов, ведь он почти никогда не занимался соколиной охотой, а мы всегда ее любили и в ней упражнялись. Многое из того, что он рассказывает в книге о животных, он передает с чужих слов, причем то, что ему говорили, ни он, ни они сами, может быть, не видели, а доверять тому, что знаешь понаслышке, нельзя.
То, что многие писали книги именно об этом искусстве, показывает, насколько оно трудное и распространенное по сей день. И мы говорим, что некоторые знатного рода люди, менее занятые, чем мы, могли бы с помощью этой книги написать лучшую, если обратят на это искусство серьезное внимание, потому что при его изучении постоянно возникают новые и трудные вопросы. Каждого знатного человека, который уже ради благородства своего должен обратить внимание на эту книгу, мы просим, чтобы он приказал какому-нибудь ученому мужу прочитать ему ее и прокомментировать, не растрачиваясь на похвалы. Это искусство, как и всякое иное, обладает своей терминологией, и, не для всего находя в латинской словесности подходящие слова, мы использовали те, которые казались наиболее близкими по смыслу, чтобы разъяснить, что мы хотим сказать»[330].
Пролог, как и положено, раскрывает смысл всего начинания в несколько более возвышенном стиле, чем все дальнейшее изложение. Очевидно, что автор всерьез относится к подбору точной лексики, что ему важен как собственный опыт, так и чужой, что Аристотель для него «князь философов», но и тот слишком доверчив. Латынь сама по себе уже придавала соколиной охоте, изначально все же лишь практике, статус «искусства»[331].
Фридрих II не раз настаивает на ее исключительности, сложности и предназначении лишь для избранных[332]. Споры об относительном благородстве разных типов охоты, об иерархии охотничьих птиц часто встречаются в средневековой литературе об охоте и более позднего времени[333]. Но, если для большинства охота лишь повод для чванства, идеальный сокольничий «Книги» ищет совершенства во взаимодействии с птицей.
Замечательные строки посвящены качествам идеального сокольничего[334]. Как молодой клирик, рыцарь или ученый, он получает свое звание от старшего, следовательно, знатока. Всю жизнь, никогда не теряя энтузиазма и несмотря на все трудности, он должен демонстрировать религиозную преданность своему делу. Его дух должен проявлять свою силу и в постижении технических тонкостей профессии, и в многочисленных непредвиденных ситуациях, возникающих на охоте, когда решения нужно принимать быстро, в буквальном смысле со скоростью полета сокола. Сокольничий должен быть очень хорошо физически подготовленным, прекрасно видеть и обладать отличным слухом. Молодежь не следует исключать из дела, поскольку она зачастую смышлена (prudentiores), но за юношами должны следить люди зрелые, поскольку те часто отвлекаются, наслаждаясь красотой полета птицы. Журя юношей, Фридрих II, несомненно, вспоминал самого себя, ведь он сам не раз выражает восхищение красотой птиц. Нам еще придется говорить о его эстетических вкусах: и в занятии соколиной охотой и в изучении природы они играли не последнюю роль. Молодые сокольничие зачастую склонны к гурманству (gulosi) и поэтому не способны долго терпеть голод и оставаться со своими птицами в поле. Сонливость тоже вредна, поскольку мешает слышать звук колокольчика, надетого на сокола, когда он сидит на шесте. Вопрос не праздный, потому что по звону можно понять настроение птицы и вовремя отреагировать