Я вычленил из этого впечатляющего описания некоторые характерные детали. Сокольничий посвящает жизнь вверенной ему птице, он почти что ее слуга, это вполне согласуется с приведенным выше письмом Фридриха II 1240 года. Но и личное достоинство его тоже высоко, поскольку ему передавалось благородство этого вида охоты. Эта слава соответствуют уровню его знания природы, его способности вступать в диалог с ней, подчинять ее себе. Я думаю, что в этой рефлексии над одной профессией (но сколь важной для императора!) пробивали себе дорогу новые представления о человеческом достоинстве в целом[336]. Не случайно эта рефлексия отразилась и в дипломах, посвященных вопросам науки и университетского образования, и в «частном» письме, которое император написал своему сыну Конраду, королю Иерусалима, в 1238 году[337].
Все шесть книг трактата, как заявлено в главе «Об обучении диких птиц», посвящены тому, как научить, кречетов и сапсанов охотиться на больших птиц вроде журавлей, аистов, цапель, на которых эти некрупные хищники обычно не нападают[338]. Иными словами, приручение сокола представляет собой изменение его привычек и, следовательно, природы: «Цель сокольничего состоит в том, чтобы его сокол умел ловить птиц и некоторых четвероногих, и в этом ему помогает его искусство. Но хищные птицы по природе своей сторонятся человека, справедливо избегают его в силу своих качеств и естественных привычек, они боятся его рук, страшась за свои перья и тело, и всегда, по природной необходимости, стремятся улететь от человека. Поэтому-то для достижения наших целей необходимы искусство, инструменты и мастер (artifex), с помощью которых хищные птицы теряли бы, пусть не полностью, свою природу и природные качества, а привыкали быть с человеком и возвращаться к нему. Эти качества, приобретенные долгим и упорным трудом, становятся их привычкой и второй природой»[339]. Фридрих II часто говорит о привычках, приобретенных соколом благодаря человеку, как о «второй природе». И это не фигура речи, но, вполне вероятно, научная концепция, разработанная еще салернскими натурфилософами XII века.
«Наше намерение состоит в том, чтобы в книге о соколиной охоте показать то, что есть, таким, какое оно есть, и придать силу искусства тому, что никто еще не постиг как науку и искусство»[340]. Я намеренно передал не слишком благозвучно главную мысль: manifestare ea que sunt sicut sunt. При всем обилии литературы и устных источников информации, которыми пользовался Фридрих II, его произведение основано прежде всего на личном опыте. Но как личный опыт, практика, далекая от каких-либо гуманистических или богословских ценностей, могли претендовать на статус «искусства» или «науки»?
Уже в XII веке, например в «Дидаскаликоне» Гуго Сен-Викторского (около 1130 года), venatio, охота, фигурирует в общей схеме наук как одно из так называемых механических искусств, artes mechanicae, которые постепенно приобретали все более высокое социальное значение, сближаясь с семью «свободными искусствами», artes liberales, которым учили в школах[341]. Интеллектуалы, работавшие при дворе Фридриха II, хорошо знакомые с достижениями философии XII века, знали об этом новом престиже охоты: она включена в систему наук наряду с другими механическими искусствами во «Введении» Михаила Скота[342]. И все же, подчиняя искусство охоты напрямую «науке о природе», scientia naturalis, Фридрих II придавал ему совершенно новое содержание, если учесть, какое развитие получили сами науки о природе с начала XIII века. Именно поэтому Фридрих II специально подчеркивает разницу между venatio, промыслом, и ars venandi, «сбором сведений, с помощью которых люди могут силой или хитростью ловить диких животных для своих надобностей»[343].
Как философия «искусство охоты» делится на теорию и практику. Ее метод — «прозаический, вводный и исполнительный. Исполнительный во многих смыслах: отчасти разделительный, отчасти описательный, отчасти выделяющий сходства и различия, отчасти исследующий причины»[344]. «Книга об искусстве соколиной охоты» — схоластический трактат. Она обладает четкой продуманной структурой, где нет места случайности. Первая книга построена по логическому принципу, следующие — по логико-хронологическому. Средний стиль фридриховской латыни нисколько не умаляет научного достоинства целого. Уже в нескольких приведенных местах видно, что одна и та же мысль, если она особенно важна, может повторяться дважды и трижды внутри одной фразы. Автор как бы разжевывает ее, помогая читателю ее переварить. Разъяснять, раскрывать, разделять свой предмет до мельчайших смысловых единиц, искать причины и следствия явлений, следуя строгим законам логики — все эти особенности фридриховского метода не трудно найти в научной и энциклопедической литературе XIII столетия.
Фридрих II начинает свое исследование природы птиц с разделения: «Аристотель делит всех животных на морских и земных, называя морскими лишь рыб, а под земными подразумевая и летающих, и ходящих, не считая птицей всякое летающее животное. Мы же имеем определенный навык в охоте на птиц и скажем об этом иначе: в птицах преобладают высшие и самые легкие вещества, поэтому они суть наиболее легкие, тонкие, летающие и обитающие в воздухе существа. Мы делим их на водоплавающих, земных и средних; мы дадим примеры их всех, продолжая это разделение на разные роды и виды родов»[345].
Научные амбиции императора выражены в этом пассаже достаточно определенно, и Философ становится на протяжении всей книги излюбленным предметом для критики. Он ошибается, например, определяя хищных птиц по загнутым когтям, потому что такими же обладают некоторые виды галок, крупных ласточек и другие[346]. Описывая перелетных птиц, Фридрих II не соглашается с Аристотелем в том, что в птичьей стае всегда один вожак (dux). По его мнению, журавль оставляет свой пост во время перелета, когда устает и из страха возвращается в общий строй[347].
Чтобы правильно оценить эту критику, следует вспомнить, что эти птицы еще в античное время производили на людей сильное впечатление, особенно во время перелета. Это отразилось и в средневековой литературе. Уже в «Этимологиях» Исидора Севильского, в начале VII века, рассказывается о том, как журавли собираются в огромные стаи, следуя за вожаком, подбадривающим их криком. Когда же его голос становится хриплым, он сменяется[348]. Журавли действительно часто собираются в стаи, не только для перелетов. Церковные писатели толковали эту их особенность как пример идеального общества, чинно следующего за своим вожаком, как монастырская братия за аббатом[349]. Фридрих II тоже описывает стаю в терминологии, понятной феодальному обществу, альфа-самец у него — dux, т. е. «герцог». Поколением позже флорентийский энциклопедист Брунетто Латини назовет его «гонфалоньером», как в его родной Флоренции называли избираемых вершителей правосудия[350]. Средневековый человек, как и античный, привык смотреть на мир животынх символически, и такой настрой не мешал — во всяком случае, не всегда — эмпирической любознательности.
Критика Аристотеля у Фридриха II важна хотя бы потому, что именно рецепция натурфилософии Стагирита в XIII веке стала краеугольным камнем интеллектуальных споров на всех уровнях, отражаясь даже в большой политике. Фридрих II неплохо усвоил зоологию Аристотеля[351]. Его зависимость от этого корпуса лежит, однако, гораздо глубже, чем просто заимствование информации — ее следует искать на уровне описания и анализа эмпирических явлений.
Зоологическое наследие Аристотеля являет собой созданную учениками запись его лекций, которые с трудом можно назвать законченными трактатами. В отличие от других сочинений Стагирита, здесь гораздо большее внимание уделяется конкретным явлениям, подвластным чувственному восприятию, слабее выражено философское абстрагирование. Но и сбор сведений о животном мире, которым руководил Аристотель, был направлен на постижение всего мироздания, «ибо даже в существах, которые не кажутся прекрасными, природа предлагает для изучающего их чудесные радости, если он способен постичь высшие причины, как настоящий философ»[352]. Именно это достоинство De animalibus должен был оценить в 1220-х годах жаждавший энциклопедического знания молодой Фридрих II.
Ему не сложно было заметить также, что птицам посвящено относительно меньше внимания, чем четвероногим, насекомым и обитателям моря: в основном это некоторые наблюдения над анатомией, повадками и характером птиц в книгах III, IV, VI–IX «Истории животных». Это давало поле для самостоятельного исследования, для самоутверждения ученого. Фридрих II применяет аристотелевский взгляд на мир пернатых. Он переходит от общего к частному, следует четкой причинно-следственной логике, уточняет введенные Аристотелем определения, активно использует терминологию. Уже в самой схеме изложения он отходит от традиции бестиариев и энциклопедий, берущих свое начало в поздней Античности, в которых животные описываются по названиям без всякой классификации. Фридрих II описывает птиц не по порядку, но, если можно так выразиться, по проблемам: анатомия, повадки, ареал и т. п. Он расширяет аристотелевский свод информации за счет данных орнитологии.