В дошедшей до нас письменной форме спор по важнейшему вопросу схоластики полностью соответствовал своему жанру, именно в это время получившему широкое распространение. Он возник из «сомнения», которое пытается разрешить группа ученых и школяров, приводящих свои разумные доводы и ссылающихся поочередно на свои авторитеты. Последнее слово остается за магистром, в качестве которого выступает Петр Ирландский, преподававший scientia naturalis в Неаполитанском университете. В своих ответах на вопрос короля он опирался прежде всего на аристотелевский корпус, но с явным влиянием Аверроэса, и на неоплатоническую традицию в лице Авиценны[387]. Интересно, однако, и следующее: в доказательстве того, что члены животных созданы для действия, а не наоборот[388], немаловажную роль играют наблюдения над дикой природой, в том числе над хищными птицами.
С высокой долей вероятности можно увидеть в высказываниях магистра Петра прямую полемику с анализировавшимися выше пассажами из «Книги об искусстве соколиной охоты»: «Если хищные птицы существуют для уничтожения других птиц, или волки — для уничтожения овец, это не должно быть вне установленного природой порядка. Ибо природа есть начало всякого порядка, и все, что вне его, не есть природа, как сказано в книге “О небе и мире”[389]… В мире все существует для чего-то, т. е. более низкое для более благородного. Так и среди бренных вещей, например животных, которые служат друг другу. В этом причина борьбы между животными. Когтистые звери, питающиеся сырым мясом, сражаются со всеми животными, находят себе в этом пищу и необходимое для их существования. Так всеобщая природа установила все для чьей-то пользы… Ничего нет неправильного в том, что в одном виде природа проявила себя более благотворно, чем в другом: хотя сама по себе она воздействует равнозначно, но вещи не одинаковым образом готовы восприять это воздействие. Животные по природе способны на что-то, и поэтому у них есть органы, подобающие для выполнения соответствующих действий. Человеческая душа есть способность ко всему, поэтому она имеет и некий орган, способный на все, т. е. руку… Вот я и говорю: птицы охотятся не потому, что у них когти кривые, а потому что у них душа хищная и гневливая, ее органы можно поддержать лишь за счет питания сырым мясом. Более того, природа должны была создать орган, с помощью которого им легче было бы хватать и удерживать добычу, т. е. кривым клювом и когтями. Это не связано с материей и не может быть отнесено к случайности. Они обладают этими органами по необходимости условий существования, а не из необходимости материи, относящейся к случайности»[390].
Приведенные отрывки из речи Петра, произнесенной перед Манфредом, со всей очевидностью показывают, что интересовавшие Фридриха II вопросы продолжали обсуждаться при дворе его сына, а возможно, и в Неаполитанском университете. Не в этих ли диспутах, в частности, следует искать начало философской системы Фомы Аквинского, получившего образование в области scientia naturalis именно у Петра Ирландского? Напомним также, что магистр Петр комментировал трактат «О длительности и краткости жизни», входивший в состав малых физических сочинений Стагирита (parva naturalia), переводившихся Варфоломеем Мессинским по заказу Манфреда. Несомненно, продолжение переводческой деятельности Великой курии в годы Манфреда, так же как и неослабевающее внимание к «науке» соколиной охоты — проявление общей преемственности в культурной политике последних Штауфенов, дававшей замечательные плоды, но прерванной военным поражением, в котором ключевую роль сыграла Римская курия.
7. Иллюстрации «книги об искусстве соколиной охоты»
Невозможно составить правильное представление о трактате Фридриха II, о его назначении и судьбе без обращения к рукописи «Книги об искусстве соколиной охоты», в самом оформлении которой отразилось мировоззрение автора. Для этого мы проанализируем древнейшую дошедшую до нас иллюстрированную версию, после чего сопоставим ее со старофранцузским переводом, выполненным в конце XIII — начале XIV века. Такое перекрестное сопоставление текста и изображений позволит, возможно, в новом ракурсе рассмотреть и мировоззрение Фридриха II, и судьбу его культурного наследия.
Как мы помним, «Книга об искусстве соколиной охоты» дошла до нас в двух изводах, из которых лишь «манфредовский» (первые две книги) сохранил иллюстративный ряд. Я отмечал также, что в окончательном варианте фридриховский трактат должен был представлять собой нераздельное единство текста и изображений.
В Ватиканской библиотеке сохранилась рукопись трактата, созданная для Манфреда между 1258 и 1266 годами[391]. Датировка рукописи и ее локализация при дворе Манфреда подтверждается стилистическим анализом миниатюр. После битвы при Беневенто 26 февраля 1266 года роскошный, хотя и не законченный кодекс должен был разделить судьбу манфредовской сокровищницы и библиотеки: после поражения и смерти короля Сицилии рукопись оказалась у победителя, Карла Анжуйского, получившего сицилийскую корону. Карл не мог не сознавать ценности книги и, возможно, ее научного значения, поскольку сам умел ценить искусство и покровительстовал ученым, переводчикам, стимулировал работу скрипториев[392]. Его интерес к искусству охоты подтверждается тем, что гвельф Боттачо, чтобы снискать его расположение, послал ему именно императорский экземпляр книги об охоте, особо подчеркивая, что он украшен «изображением императора».
Среди рыцарей, сопровождавших брата Людовика IX Святого в его «крестовом походе» против Штауфенов, были представители семьи Бриенн, бывших королей Иерусалима и родственников Штауфена, а также шампанского линьяжа Дампьер-Сен-Дизье, которому Карл помог получить богатое графство Фландрию. Это немаловажный факт, поскольку в конце XIII или в самом начале XIV века манфредовская рукопись оказалась в руках Жана II Дампьера, племянника графа Ги, опасного противника Филиппа IV Красивого. Ее, видимо, подарили Ги или кому-то из его родственников за верную службу. Вполне вероятно также, что вначале она побывала у кого-то из Бриеннов. Потом она перешла к Жану II, смею предположить, в связи с его женитьбой на Изабелле де Бриенн. Фридрих II вторым браком женился на дочери Жана де Бриенна, короля Иерусалима, также Изабелле, и этот брак принес ему корону Иерусалимского королевства, которую он из династических соображений передал своему сыну Конраду. Жена Жана II по матери была племянницей святого Фердинанда и Бланки Кастильской, матери Людовика IX. Женившись на Изабелле, Жан II соединил свой род с крупнейшими королевскими домами Европы XIII столетия.
Нам необходимо было реконструировать эти династические связи, поскольку они напрямую связаны с судьбой наших рукописей и их научного и художественного содержания. XIII век стал свидетелем зарождения и очень быстрого развития светской книги, именно книги, кодекса, предназначенного для личного пользования все более широкого круга образованных светских читателей. Если в XII веке куртуазная литература была предназначена большей частью для устной передачи, то теперь, в связи с увеличением числа образованных мирян, она входит в область письменности, становится собственно литературой[393].
Книга была очень ценным подарком, сокровищем, которое, как и предметы повседневного обихода знати, носило на себе знаки своего обладателя, иногда автора, писца, художника-миниатюриста, издателя, то есть главы скриптория. Книга становилась предметом социально-культурного престижа. Чем роскошнее был кодекс, чем авторитетнее автор, чем более подчеркнуто нецерковен (не обязательно нерелигиозен) был сюжет книги, тем больший вес она имела в глазах ее обладателя. Это касалось и литературы об охоте[394]. Если на книге были гербы, изображения заказчика или даже простое посвящение монарху или иному крупному меценату, она приобретала часть его личного престижа и от этого во многом зависела ее дальнейшая судьба. Таково было общее убеждение в среде крупных феодальных дворов Северной Европы, а к югу от Альп оно распространялось и на городскую политическую и торговую элиту. Таков был важнейший механизм циркуляции культурных моделей и интеллектуальных интересов[395]. В случае с «Книгой об искусстве соколиной охоты» мы имеем яркое тому доказательство: обладание рукописью, принадлежавшей одному из последних коронованных представителей дома Штауфенов, к тому же родственника (хоть и непрямого) его жены, придавало Жану II Дампьеру новый общественный престиж.
В 1594 году ватиканская рукопись находилась у нюрнбергского врача и гуманиста Иоахима Камерария, а в 1596 году Маркус Вельзер сделал с нее свою editio princeps трактата Фридриха II у аугсбургского печатника Иоганна Претория. Затем она попала в Гейдельбергскую библиотеку и в 1623 году вместе с ней вошла в состав Ватиканской Апостолической библиотеки.
Но вся эта история была бы не так интересна, если бы Дампьеры ограничились обладанием латинской версией книги. Они заказали ее перевод на французский язык. Причем заказанная ими книга должна была быть во всем схожей с оригиналом. Эта прекрасно сохранившаяся рукопись, изготовленная также из очень высококачественного тонкого пергамена, хранится в Национальной библиотеке Франции в Париже[396]. Переводчик, работавший на рубеже XIII–XIV веков, довольно точно — но не рабски — следовал оригиналу: его пометки на полях французской версии свидетельствуют о внимательном отношении к тексту оригинала, о желании максимально адекватно передать его содержание, даже если его стиль может показаться тяжеловатым современному филологу