[430]. Мастер нью-йоркской капители немного менее удачно вплетает головы в орнамент, но ничем не уступает в передаче расовых и возрастных черт человеческих лиц.
Рис. 2. Зал Кастель Маниаче в Сиракузе. 1232–1239. Фото О. С. Воскобойникова
Эти капители могли предназначаться как для храма, так и для какого-нибудь парадного зала. Если принять вторую гипотезу, то лица могли символизировать многочисленные народы, подвластные Империи. Мы можем видеть его на фреске, изображающей торжественный прием представителей разных племен при дворе государя, украшающей одно из помещений башни аббата Сан-Дзено в Вероне. Эта фреска была создана по заказу аббата в конце 1230-х годов, возможно, при подготовке к императорскому сейму[431].
Физиономические исследования в пластике, о которых свидетельствуют рассмотренные капители, типичны для штауфеновского двора. В 1930-х годах во время раскопок на месте императорского замка в Лучере (нынешний относится к анжуйскому времени, концу XIII века) были обнаружены две головы: молодого человека и мавра (27 и 23 см в высоту соответственно). Они хранятся в Лучере, в музее Фьорелли (рис. 3–4). Критики увидели в этих «портретах» копии с античных образцов. Велик, однако, соблазн увидеть в мавре натурное изображение — ведь Лучера была искусственно созданной императором арабской колонией, где он иногда бывал[432]. Но следует учитывать, что расовые типы были известны средневековым мастерам, возможно, из классической традиции, о чем может свидетельствовать статуя св. Маврикия («мавра») в Магдебургском соборе, более ранняя, чем интересующие нас здесь фрагменты.
Мне кажется, что рассмотренные примеры являют собой образцы зрелой штауфеновской скульптуры. Их нужно сопоставить с атлантами и масками, украшающими Кастель дель Монте и руины замка Лагопезоле в Базиликате, пожалуй, самых роскошных из известных нам резиденций императора.
Из двух этих памятников Кастель дель Монте, к счастью, лучше пережил вандализм и многовековое небрежение (илл. 10). Пользуясь сейчас покровительством ЮНЕСКО и заслуженно являясь одним из символов Италии, он был объектом изучения и качественных реставраций на протяжении всего прошедшего столетия. Я не возьму на себя смелость воспроизводить даже частично все, иногда весьма экстравагантные, интерпретации этого едва ли не самого красивого и по-своему загадочного замка Средневековья[433]. Несмотря на сложный, профессионально разработанный план и мастерство общего исполнения, я сомневаюсь, что он был задуман как идеологически важный памятник: иначе зачем было размещать его вдали от всех основных дорог, посреди рая для охотников, который представляло собой тогда плоскогорье Мурдже в центральной Апулии. Другое дело, что и охотничий рай, принадлежавший императору, сам собой превращался в нечто политически значимое.
Рис. 3. Голова мавра. Вторая четверть XIII в. Лучера. Музей Фьорелли. Фото О. С. Воскобойникова
Рис. 4. Голова молодого человека. Вторая четверть XIII в. Лучера. Музей Фьорелли. Фото О. С. Воскобойникова
Сегодня Кастель дель Монте высится, словно маяк над холмами, покрытыми оливковыми деревьями, что заслужило ему титул «короны Апулии». В XIII веке настоящие леса должны были скрывать от глаз большую часть величественного здания — видны были, наверное, острые завершения восьми башен, до нас не дошедшие. Изменение климата привело и к изменению ландшафта, окружающего эту domus solatiorum. То же можно сказать о Лагопезоле, чьи величественные руины украшают холм в Базиликате. Это были скорее «частные», а не «государственные» замки, хотя такое разделение можно проводить лишь с многочисленными оговорками, когда речь идет о классическом Средневековье. Но в данном случае оно необходимо, поскольку мы должны будем сопоставить убранство этих замков со скульптурной программой капуанских триумфальных врат. В этом последнем случае речь идет о «законодательстве в камне» (Канторович), о настоящем политическом послании, которое обозначало границу королевства и территории Патримония Св. Петра. Кастель дель Монте и Лагопезоле, лишенные настоящих оборонительных структур, удаленные от морских берегов, отличались в этом и от других замков королевства. Но в одном они следовали устоявшейся традиции: желании сочетать в одной постройке крепость и роскошный дворец[434].
Любовь к роскоши сочетается в штауфеновских резиденциях с новым восприятием и новой эстетикой природы. Панорама, открывающаяся с верхнего этажа Кастель дель Монте и Лагопезоле, — не случайность, а результат сознательного выбора. Три замка Фридриха II обозначались как belvedere[435]. Искусная роскошь, вписанная в прекрасный ландшафт. Эта идея вполне объяснима и психологией императора, и традициями цистерцианского ордена, норманнов, арабов. В Кастель дель Монте частично сохранились первоначальные гигиенические конструкции (туалеты, канализация, цистерны), которые позволяют судить об инженерном уровне штауфеновских архитекторов. В центральном дворе находился фонтан из резного мрамора, разрушенный в XIX веке[436]. Такая «культура воды» в сочетании с «культурой тела» не должна нас удивлять в человеке, выросшем в садах Палермо и имевшем возможность нанимать лучших инженеров своего времени. Пестрый декор из серпентинного и зеленого мрамора (verde antico), коралловой брекчии на стенах, мозаики на сводах, opus reticulatum на менее важных участках стены, цветная керамическая плитка на полу — все это великолепное когда-то убранство известно нам только по редким фрагментам и по описаниям первых исследователей итальянского Юга[437].
Подчеркнем, что Кастель дель Монте не был уникальным. Современные раскопки предоставляют разрозненные, но интересные новые данные, свидетельствующие о стиле жизни, к которому стремился Фридрих II. Он тратил значительные средства на строительство этих резиденций, в которых ему никогда не хватало времени останавливаться. Нам даже не известно, был ли он когда-нибудь в Кастель дель Монте. Лагопезоле, обладавший не менее интересным декором, лежал еще дальше от его основных маршрутов, но здесь бывали позднее Манфред и Карл I Анжуйский. Это свидетельствует о масштабе строек Фридриха II и, увы, о масштабах потерь. Нам известна действительно мизерная часть того, что уцелело от damnatio memoriae и случайностей истории.
Однако вернемся к скульптуре. Даже при беглом взгляде на скульптурное убранство Кастель дель Монте создается впечатление его удивительного единства. Точность кладки и расчетов, сделавших возможным возведение здания, по меньшей мере нетривиального в плане: восемь одинаковых восьмиугольных башен по углам двухэтажного восьмиугольника. Строгость геометрии подчеркнута размеренным ритмом тонких и толстых колонн из мрамора и брекчии, изящных оконных проемов — готических бифор, замковых камней и консолей. При следовании из одной залы в другую взгляд зрителя переходит от буйной флоры к животным, затем к человеческих образам, трактованным с удивительно органичным натурализмом (рис. 5), чтобы снова вернуться в мир растений (рис. 6).
Капители, консоли и замковые камни составляют в общем ансамбле, на первый взгляд, маргинальный и даже не сразу заметный декор. Но мы уже знаем об амбивалентности этой периферии, быстро реагировавшей на художественные новшества. Типичный пример тому — маски Реймсского собора, образец самых смелых физиономических опытов XIII века, и его же намного более строгая монументальная скульптура. Жизненность атлантов Кастель дель Монте можно сопоставить, с одной стороны, с эмпиризмом научного метода Фридриха II, с натурализмом миниатюр «Книги об искусстве соколиной охоты», с другой, — с новаторской пластикой соборов северной Европы: Магдебурга, Бамберга, Наумбурга, Марбурга, с ювелирным искусством Николая Верденского (прежде всего, со знаменитым реликварием Трех Волхвов в кёльнском соборе)[438].
Рис. 5. Кастель дель Монте. Консоль подпружной арки свода винтовой лестницы. Около 1240. Фото О. С. Воскобойникова
Рис. 6. Кастель дель Монте. Растительная капитель в зале. Около 1240. Фото О. С. Воскобойникова
Бросим взгляд на север. Княжеский портал бамбергского собора, созданный около 1225 г., является важнейшим свидетельством связей между германской скульптурой и мастерскими Реймса. В это же время была создана знаменитая конная статуя «Бамбергского всадника», стоящая на пьедестале, вмурованном в стену собора прямо у хора. Иногда в этой фигуре даже видят изображение Фридриха II, что сомнительно. Однако важно то, что епископ Бамберга Экберт бывал при дворе в Южной Италии, а финансовая поддержка императора сыграла свою роль в украшении собора. Это значит, что взаимный обмен мастерами и целыми артелями был более чем возможен. Следовательно, важнейшие импульсы, пришедшие из Реймса, могли самым непосредственным образом сказаться в искусстве Юга Италии, где несколько драматический классицизм Севера должен был смягчиться под влиянием местной традиции. Обнаженные атланты, маски, замковые камни Кастель дель Монте родственны реймсской пластике, а значит, и самому новаторскому направлению художественного развития Запада в XIII веке.
Атланты, поддерживающие свод седьмой башни, вписаны в строго геометрическое пространство (рис. 7). Их жесты меняются от фигуры к фигуре без видимой связи друг с другом — они не ведут между собой диалога. Но их пластическая плотность, гармоничность пропорционально сложенных тел и отдельных членов — все это способствует созданию общего архитектурного пространства там, где его, мягко говоря не ждешь: на последнем пролете лестницы, при выходе в парадные помещения второго этажа. И эта связь стиля скульптуры и архитектурной концепции здесь очень важна. С точки зрения функциональности она отличает атлантов Кастель дель Монте от реймсских масок: последние фактически лишены какого-либо архитектонического значения в теле собора, в этом они действительно маргинальны (рис. 8).