[607]. Бэкону пришлось, правда, признать, что первое «триумфальное шествие» науки о природе (т. е. аристотелевской натурфилософии) среди латинян связано с именем Михаила Скота, который вскоре после 1230 года появился с переводами некоторых естественно-научных и метафизических сочинений Аристотеля с подлинными комментариями[608]. Эта фраза, давно известная историкам средневековой философии, не столь проста, как кажется: глагол deferre мог быть неправильно использован Роджером в значении transferre, т. е. «переводить», но скорее речь шла о том, что он «привез» их куда-то: apparuit deferens. Почему не предположить, что он появился в каком-то престижном научном центре со своими переводами в качестве представителя Великой курии? Таким центром мог быть и Париж, и Болонья, где его знали[609]. Не мог ли он в Париже познакомиться со «Сферой» Сакробоско или с самим автором?
Многие переводы Аристотеля и комментариев Аверроэса (они названы Роджером «подлинными комментариями») приписываются в рукописях Михаилу Скоту. В рукописях «О душе» переводу предпослано посвящение, для нас сейчас очень важное: «Тебе, Стефан из Провена, я особо рекомендую это сочинение из сказаний Аристотеля, которое я, Михаил Скот, перевел на латынь. И если Аристотель в этой книге не все рассказал об устройстве мира, то тебе поможет книга Альпетрагия, которую я тоже перевел на латынь, — ее-то ты хорошо знаешь»[610]. Стефан Провенский был, судя по всему, давним знакомым и хорошим другом шотландского астролога. Но кроме того он был одним из трех экспертов, наряду с Гильомом Осерским и Симоном д’Оти, назначенных Григорием IX для «исправления» естественно-научных произведений Аристотеля.
Эта деталь вводит нас в контекст важнейших событий культурной истории Европы 1220–1230 годов. 13 апреля 1231 года Григорий IX издал ставшую знаменитой буллу Parens scientiarum, «Родительница наук», которую издатель Картулярия Парижского университета Анри Денифле назвал «великой хартией» первого французского университета. Чтобы поддержать университет, находившийся в упадке после длительной забастовки и беспорядков 1229 года, понтифик предоставил ученому сообществу различные свободы, в том числе право самим определять «кто, когда и что будет преподавать… за исключением книг о природе, до тех пор, пока они не будут проверены и очищены от всех ошибок (курсив мой — О. В.)»[611].
Оживленные споры о толковании этого важнейшего документа идут давно. Католические историки предпочитали оправдывать понтификов былых времен, пусть и со знанием дела, но не без натяжек[612]. Перед нами, несомненно, попытка Римской курии контролировать внедрение аристотелевской натурфилософии в Европе. Первые запреты принимались на Парижском синоде в 1210 году, повторены в 1215 году. Григорий IX делает определенный шаг в сторону «либерализации» философии. Упомянутая «тройка» была создана через десять дней после выхода буллы, им поручалось внимательно и неспешно разобраться: «Тщательно и с умом изучив эти книги, что найдете в них ошибочного, скандального или оскорбительного для читателей, вырежьте, чтобы, убрав все подозрительное, можно было сразу без опаски браться за чтение остального»[613].
Неизвестно, собиралась ли когда-нибудь эта комиссия, богослов Гильом Осерский умер в том же 1231 году. Реализуем ли был столь масштабный проект при отсутствии реальных механизмов цензуры? Собирался ли кто-то всерьез упрятать доктрину о вечности мира, сохранив все остальное, но лишив все это «остальное» формальной причины и, следовательно, логики? Или комиссия должна была выдать что-то вроде моральной санкции?[614] Запрещение использования его естественно-научных трудов в преподавании donec corrigantur, повторенное в 1245 году для Тулузского университета и в 1263-м — для Парижского, не могло остановить распространение рукописей и идей, потому что не существовало механизмов контроля за деятельностью светских скрипториев, даже если папские решения обладали серьезным весом в жизни университетов[615].
Михаил Скот не только дружил с человеком, которому Григорий IX доверил столь идеологически важное мероприятие, но и сам когда-то был связан с папским двором. Работая при дворе императора, он, несомненно, был в курсе культурной политики Римской курии, в частности, того, что касалось естественно-научных книг Аристотеля, к которым он испытывал особый интерес и, несомненно, культивировал у своего коронованного покровителя.
Что остается в сухом остатке из всех этих разношерстных и отрывочных свидетельств? Несколько относительно надежных дат, мест, атрибуций; множество слухов, диаметрально противоположных оценок, возникших в контексте противостояния крупных политических сил и различных интеллектуальных моделей. Мы встретились с уважением, ревностью, завистью, возмущением, презрением — всем тем, из чего и возникла амбивалентная посмертная слава, на итальянской почве еще и подогретая Данте, который вполне мог кое-что не только слышать, но и почитать[616]. Джованни Пико делла Мирандола, едва ли не самый талантливый неоплатоник времен Лоренцо Великолепного, критикуя гадательную астрологию в целом, назвал Михаила Скота «никчемным и очень суеверным писателем» при дворе Альфонсо X. Такая неприязнь к астрологам прошлого даже не им придумана, а просто вторит злоязычию схоластов[617].
«Введение», Liber Introductorius — основное оригинальное сочинение Михаила Скота. В разного масштаба отрывках оно сохранилось более чем в 20 рукописях, что немало. Но лишь четыре из них содержат пространные версии этого сочинения. Реконструкция его первоначальной формы представляет большие трудности из-за запутанной — и еще не распутанной исследователями — рукописной традиции[618]. Скорее всего, «Введение» в разных его модификациях — «открытое произведение», если воспользоваться выражением Умберто Эко. Это рабочая лаборатория, в которой Скот работал, видимо, до конца своих дней. По счастью, он успел превратить ее в настоящую энциклопедию мироздания, наук о мире, человеке и Боге. Но до критического издания всего «Введения» пока далеко, поэтому я буду цитировать рукописи и мое издание двух его частей.
Согласно incipit, «Введение», Liber introductorius, задумано по предложению Фридриха II как «легкое введение в астрономию» для «школяров и простецов»[619]. Прилагательное introductorius отсылает к древней традиции разного рода «введений», восходящей к Античности. В латиноязычной астрологии его знали по уже знакомым нам учебникам Альбумазара и Алькабиция, причем, если второй давал материал в сжатой форме, то первый обладал очевидными энциклопедическими достоинствами и притязаниями. Понимая минусы такого объема Альбумазар создал и краткую версию, которую мы тоже уже встречали под названием «Цветы Альбумазара»: это «Малое введение» перевел Аделард Батский, а Альбумазара иногда величали неудобопереводимым на русский magnus introductor[620].
Скот знал кому подражать. При всей простоте названия, оно отсылало к авторитетам и одновременно придавало всему дальнейшему изложению стиль и форму. Фридрих II тоже называл свой modus agendi, то есть, собственно, стиль, proemialis, «вводным». Но амбиции астролога намного шире и масштабнее. «Введение» состоит из пролога и трех «книг» libri: «Книга четырех частей» (Liber quattuor distinctionum), «Книга о частностях» (Liber particularis) и «Книга о физиогномике» (Liber physonomie). Пролог масштабен, это творческая переработка «Светильника», Elucidarium, богослова XII века Гонория Августодунского[621]. Здесь астрология вписывается в респектабельный контекст христианских знаний. Первая из этих книг заставляет подумать о страсти схоластов все делить и ранжировать[622], но, возможно, отсылает и к «Четверокнижию» Птолемея, Tetrabiblos, и к четырехчастной структуре «Философии» Гильома Коншского. «Книга о частностях», думаю, намекает на creature particulate, «отдельные творения», о которых Скот пишет, отличая их от материи, хаоса, мироздания в целом[623]. О них-то и повествуется здесь «по отдельности», particulariter. Третья книга, как нетрудно догадаться, посвящена особому роду знания о человеке — физиогномике. Не открыв ее и не придумав, Михаил Скот все же стал первым средневековым автором, посвятившим ей полноценный трактат.
XIII век богат на масштабные энциклопедии. Некоторые из них, например серия из трех основных сочинений Роджера Бэкона для Климента IV (1265–1268), написаны так быстро, что это с трудом поддается какому-либо объяснению. «Введение» целиком связано с Фридрихом II, и мы можем в целом отнести его к 1227–1235 годам. Ничто, однако, не противоречит тому, что работа началась раньше и обрела форму в эти годы. Пролог упоминает Иннокентия IV (1243–1254), а в конце «Физиогномики» фигурирует 1256 год. Обе эти даты противоречат друг другу и стихам Генриха из Авранша, удлинняя жизнь астрологу, не говоря уже о заклятом враге Штауфенов. Единственное объяснение, приходящее мне в голову, состоит в том, что «Введение» подверглось какой-то редакторской правке или как минимум переписыванию в среде, близкой курии, что, как мы видели, не противоречит общей исторической канве.