[660]. Такая теодицея не нова. Используя метафору художества, наш автор подходит к своеобразной эстетизации безобразия, и в этом он следует проблематике, важной и для его предшественников — шартрских неоплатоников и Сен-Викторской школы XII века: красота земная, видимая, воспринималась как отпечаток небесной, невидимой красоты[661]. Но она же слишком сильно привязывает нас к чувственному миру и гасит в нас стремление к совершенной красоте. Господа лучше славить в некрасивом, чем в прекрасном — таково одно из прочтений Ареопагитик, предложенное Викторинцами[662].
Этот особый эстетический настрой, как мне кажется, был свойственен не только им. Младший, но впоследствии очень влиятельный современник Фридриха II св. Бонавентура, например, соглашался, что картина может быть прекрасна, если красиво изображает уродство дьявола. Если бы фраза не была брошена почти походя в комментарии на «Сентенции» Петра Ломбардского, она могла бы развернуться в настоящий манифест. Но и без того в ней чувствуется голос эпохи[663]. Уже знакомый нам монтекассинский монах Эразм, учивший в Неаполе юного Фому Аквинского, в «Шестодневе» утверждал, что Бог сотворил тленное, corruptibilia, чтобы не слишком привязывать к нему человека, влюбленного во все преходящее, «чтобы вся любовь человеческая предназначалась Творцу, мир сделался нелюбимым»[664]. Можно было бы, что называется, списать подобную логику на «презрение к миру», если бы Эразм не был одним из первых, кто преподавал физику Аристотеля с аверроэсовским комментарием.
Следуя отрывочным сведениям из Библии, Михаил Скот помещает ад и Сатану на севере, а рай и Бога на юге. А в качестве доказательств приводятся рассказ о путешествии св. Брендана и апокрифическое очень популярное «Видение св. Павла», повествующее о путешествии апостола в загробный мир в сопровождении архангела Михаила. Он задает архангелу вопросы об устройстве ада, подобно тому, как Данте, хорошо знакомый с такого рода литературой, обращался с такими же вопросами к Вергилию. Скот, завершая рассказ о чудесах света и недрах земли, коротко останавливается на адских муках. После этого он делает неожиданный для современного читателя логический поворот: видение Павла и подобные многочисленные примеры свидетельствуют о силе Господней, величии Его творений и побуждают нас задаться вопросом о том, «что такое красота». Пассаж, который он посвящает этому вопросу, представляет собой своеобразный гимн Творению:
«Если кто спросит, что такое красота неба, мы ответим, согласно авторитету мудреца: слава звезд, лучи, расстояния, движение, разнообразие, распыленность, знамения. Что есть красота огня? Постоянное движение, форма, острота, легкость, сила света, жара, горение. Что есть красота воздуха? Разнообразие птиц, летающих туда-сюда, появление облаков, ощущение дующих ветров, приход росы, дождя, града, снега, видение молнии, рождение росы, слышание грома, вечная смена дня и ночи. Что есть красота воды? Разнообразные рыбы и все, что живет там, чему несть числа, приливы и отливы, воды чистые и мутные, пресные и соленые, стоячие и проточные. Что есть красота земли? Разнообразные травы и деревья, пыль и песок, камни и булыжники, горы и равнины. О, какие различия в листьях деревьев и трав, в цветах, стволах, коре, плодах, ароматах, ежегодном возрождении! Корни растут вниз, а стволы вверх. Велики различия между людьми: в лицах, в росте, в чувствах, в знаниях. Кто-то молод, кто-то стар, кто-то мал ростом, кто-то — велик, кто-то толстый, кто-то худой, кто-то силен, кто-то слаб, кто-то здоров, кто-то болен, кто-то горбатый, кто-то хромой, кто-то слеп, кто-то сирота, кто-то богат, кто-то беден, кто-то мудрый, кто-то глупый, кто-то мастер, кто-то поденщик, кто-то господин, кто-то слуга; одни смеются, другие плачут, здесь один родился, а там кто-то умер. Одни живут в поместье, другие — в замке, одни в городе, другие в горах, иные же — на равнине. Сколь различны между собою по форме, природе и особенностям виды животных! Сколько людей произошло от одного человека! Сколько книг написано на алфавитах, произошедших из одного алфавита! Из одного слова — сколько слов возникает! Из одного пламени — сколько свеч можно зажечь! Все это и многое другое показывает великую силу Бога»[665].
Этот замечательный текст заставляет вспомнить знаменитые «хвалы» Франциска Ассизского, написанные подвижником на умбрийском диалекте около 1220 года. Михаил Скот перечислил здесь фактически все, о чем он говорил в «Книге о частностях», и многое из того, что присутствует в дошедших до нас частях «Введения». Между мироощущением знаменитого святого и картиной мира астролога Фридриха II, несомненно, есть точки соприкосновения[666]. Являя совершенство и всемогущество Творца, красота обнимает собой все мироздание и проецируется на человека и общество. Поскольку этот текст находится в самом конце «Книги о частностях», его следует воспринимать как своего рода манифест, обращенный к Фридриху II, упоминаемому на той же странице, перед explicit. Исследователь природы, которым хотел быть император, призван любить все ее проявления, как прекрасные, так и те, которые кажутся уродливыми.
В мире все упорядочено, все имеет свое назначение, хотя и не дано человеку познать последние причины природных вещей, как «не пристало слуге знать все тайны своего господина, но господин повелевает, а слуга подчиняется»[667]. В этой изящной фразе Михаил Скот провел параллель между Богом и познающим человеком, с одной стороны, и императором и его придворным астрологом — с другой. Такое эстетическое мировидение объединяет ученого шотландца не только с «простачком» из Ассизи, но и с Отцами. Очевидна не только мировоззренческая, но и стилистическая общность между приведенным пассажем и подобным же всеобъемлющим гимном Творению в самом конце трактата Августина «О Граде Божием», написанном в начале V века[668]. В середине XI века св. Петр Дамиани, великий писатель и великий аскет, описывает чудеса Творения с не меньшим мастерством и не меньшим восторгом. Но все эти чудеса для него — знак немощи человеческого разума перед лицом Чуда, сотворенного всесильным Богом. С точки зрения теории и практики познания его вряд ли можно числить среди предшественников нашего астролога[669].
Перед нами ход мысли, в какой-то степени укорененный в христианской традиции, но Михаил Скот воспользовался ей для формирования «астрологического типа мышления» (Болль). Из переведенного на латынь аль-Кинди он мог узнать, что, «если кому-то дано будет понять в целостности небесную гармонию, он в совершенстве познает, как следствие через причину, мир элементов со всеми его составляющими во всяком месте и во всякое время. …Кто знаком с небесной гармонией, тот знает и прошлое, и настоящее, и будущее. И наоборот: полное знание отдельного явления мира сего подобно зерцалу представит все совершенство небесной гармонии, ибо всякая вещь мира сего есть пример всеобщей гармонии»[670]. Михаил Скот метит так же высоко: он использует ту же терминологию, чтобы объяснить все связи и все различия, дружбу и вражду между творениями, в эмпирее, на земле, в преисподней, от ангела до последней блохи. Он не забывает периодически напоминать об отличии natura naturans от natura naturata, т. е. природы порождающей и порожденной, вечной и преходящей[671]. На самом деле он сводит их так же легко и непринужденно, как в рамках литературной фикции это делал в свое время Бернард Сильвестр. Не останавливаясь сейчас на астрологии, посмотрим, как Скот излагает учение о стихиях. Попробую пересказать близко к тексту, сохраняя стиль автора.
Все в этом мире состоит из земли, воды, воздуха и огня. Они же являются основой четырех соков человеческого тела: флегмы, крови, черной и желтой желчи. Каждый элемент обладает двумя качествами: огонь — горячий и сухой, воздух — горячий и влажный, вода — холодная и влажная, земля — холодная и сухая. Они связаны друг с другом одновременно узами вражды и дружбы. До того, как элементы были распределены в творениях, они представляли собой первобытный хаос или первозданную материю (yle), которая бурлила, словно молодое вино при брожении. Господь придал этому брожению должный порядок. Чем выше элемент, чем ближе он к небесной тверди, тем он «легче, разреженнее, чище». Земля же, «тяжелая, косная, неподвижная», оказывается «как бы осадком остальных, подобно осадку вина в винной бочке или отстою оливкового масла». Творение элементов и их распределение в мире сравнивается с тем, как домохозяйка метет мусор с балкона. Поскольку в мусоре попадаются разные предметы — одни тяжелее (камни), другие легче (перья), — они летят по улице и с разной скоростью падают на землю. «То же можно сказать об элементах, выведенных из девятого неба при творении». Связь элементов со всем мирозданием выражена в схеме, куда включены времена года, месяцы, знаки зодиака, точки солнцестояния и равноденствия, ветры, телесные соки и основные качества[672] (рис. 22).
Тривиальная образность, на первый взгляд, подвергает акт Творения чуть ли не карнавальной травестии. Однако не следует забывать, что мы найдем ее и у шартрцев и даже у Отцов. Творец у Скота все же не всемогущий дворник, а Мастер, artifex. Но пишет Скот для «простецов» и, как видно, эта адресация дает ему свободу, которую поэту давал метр. Кроме того, его склонность к классификации, унаследованная, прежде всего, от Гильома Коншского, позволяла ему лег