а. Вот перевод, который мы когда-то сделали с Юлией Ивановой:
Пять лет помножив на два, на десять и взяв снова дважды,
Тысяч затем отсчитав пяток и отняв единицу,
Зря на земные труды, к людским милосердная бедам,
Нас посреди обитать возжелала Премудрость Отцова
И непорочно во плоть облеклася — Та, что предвечно,
Сущим надсущностным быв, правит всецело твореньем,
Ибо всей твари живой Она и создатель от века,
Призря на мир, его просветила щедрот своих светом,
Прежде Адама создав во плоти, теперь воплощенье
В девственном чреве Себе Своим уготовила светом,
Так неложно прияв душой наделенное тело,
Прежде создавшая свет тварный, ныне незримым
Светом родится во тьму среди дня, в теле пречистом,
В тот же день, как была в родительском доме зачата,
Руки простерши на крест, полный горечи кубок
Волей своей осушила, смерти напиток испивши
В тот же час, как вкусил Адам от запретного древа,
Смерти Он предан, когда плод был пригублен, и с плотью
Тотчас рассталась душа, днесь на кресте пригвожденной,
И воссияла, и в тот же час, что от чистого лона
Жизнь обрела, нетленной вышла из лона земного,
Бог несомненно во всем и Человек совершенный,
Совершенных же лет достигнув и в возрасте, Девы
Чрево оставивши, в плоть облекшися Бог человека,
Три года и шесть пятерин отдал Он времени жизни,
В день сей судить он грядет, когда всяка плоть воскресает,
Единочасно Судья, небес правосудье являя,
И остановится день, покой лишь и вечная слава
Верным, преступникам же — вечная ночь в наказанье[717].
Это, мягко говоря, не самый простой для понимания текст, причем не только для нас, чаще всего не мыслящих библейскими категориями и образами, но и для средневекового читателя. «Чин Спасения» принадлежит к жанру дидактической поэзии, рассчитан на богословски подкованного читателя, способного анализировать как нарратив, так и классификацию, типологический витраж или житийную икону, где в центре — главный герой (или эпизод в случае витража), а в окружающих клеймах — эпизоды из жития, сливающиеся в единую историю. Жизнь святого разворачивается для зрителя здесь, на земле, но он уже пребывает в небесах, вне времени. Современники поэта уже знали такой тип моленного образа, в частности св. Франциска, появившийся в начале 1230-х годов[718].
Григорий не обучает, но напоминает и наставляет, соединяя, выстраивая в неразрывный ряд события священной истории, прошлое, настоящее, будущее. Такие опыты над порядком библейского изложения обрели популярность у предшественников Григория, в том числе и в поэзии. Но ему удалось создать настоящий монолит из времени и пространства — не знаю, насколько нам удалось передать эту монолитность в переводе. Стихотворение построено так, что нигде внутри него нельзя осмысленно поставить точку или сделать паузу в чтении, не нарушив при этом цельности повествования. Если отрешиться от тварного времени, начало мира совпадает с его концом, рождение Спасителя — единовременно Его крестной смерти. Зато и читать эту своеобразную «словесную икону» можно в любом направлении: с начала, с конца, с середины. Такое прочтение будет законным — и научно полезным — подражанием медитативному взгляду средневекового поэта и его читателя. Именно оно, как в больших, так и в малых формах, позволяет понять, как именно поэзия разрешала многочисленные апории христианского сознания в эпоху его глубинной трансформации.
12. Макрокосмос
Мы рассмотрели невидимый мир Бога, ангелов и демонов, неразрывно связанный с мировой гармонией. Создается ощущение, что Михаил Скот стремился не только описать эту гармонию, но и приручить всеми доступными дозволенными и недозволенными средствами. Обратимся теперь к той картине видимого чувственным зрением звездного неба, которую западное Средневековье унаследовало от Античности и арабских астрономов и которая в достаточно полной форме отразилась в сочинении Михаила Скота.
Слово небо (celum) в «Книге о частностях» производится от глагола «скрывать» (celare), поскольку в нем, будто в сосуде, скрываются многочисленные тайны, на нем закреплены созвездия и ниже — планеты. «Небо — круглая, вращающаяся, светящаяся, пламенная, вечно двигающаяся, удивительно украшенная сущность»[719]. Выделяются девять небес или небесных сфер, каждая из которых получает свое название: herius, lecherius, hytherius, leotherius, balcherius, licheus, notheus, sydereus, cappa, sedes dei. В данном случае у Михаила Скота наблюдается противоречие, поскольку он называет десять небес, но тут же пишет, что восьмое небо («звездное», sydereus, или cappa?) имеет несколько наименований, в том числе «небесная твердь», «круг зодиака», который отделяет верхние воды от нижних. Холодные верхние воды служат для того, чтобы охлаждать жар, возникающий в результате стремительного движения небесной тверди[720]. Девятым же (не десятым, как в списке!) он называет обитель Бога, о котором говорить отказывается[721]. Скорее всего «каппа» должна была восприниматься как прослойка между небесной твердью и сферой божества, называемая также кристаллическим небом (celum cristallinum).
В первой дистинкции «Введения» небо сопоставляется с возвышенностью (celum — celsitudo), «подобно гранату скрывающей от нас зерна в их ложбинках». Оно так высоко над землей, что ни люди, ни злые духи ничем не могут ему навредить. Глава о небе начинается здесь с рассуждения о круговом движении, которое, согласно аристотелевской физике, важнее и первичнее движения линейного, случайного. Круговое движение подобает «простым телам», т. е. небесным[722].
К небесному миру, к телам, подверженным движению, применимы понятия «правое» и «левое». Естественное, т. е. круговое движение начинается либо слева, либо справа, либо снизу, либо сверху. Движение звезд начинается справа, сверху, над землей. Левая же часть небосвода находится под землей, и находящиеся на ней звезды не видны в силу шарообразности земли[723]. Семь планет бегут по кругу с востока на запад, склоняясь к югу, «по своим провинциям, называемым планетными сферами, форму которых можно представить себе по кружкам на луковице»[724]. Такая «луковица» нарисована самим Михаилом Скотом. На ней изображены четыре элемента и находящиеся в пятом элементе — эфире — семь сфер, удаляющиеся от земли в следующем порядке: Луна, Меркурий, Венера, Солнце, Марс, Юпитер, Сатурн[725].
В самом общем виде движение планет и небосвода по отношению друг к другу можно представить так: 12 знаков зодиака движутся справа налево, а планеты — слева направо. Истинность этого доказывается на опыте: это очевидно для взгляда в латинском и арабском письме. Арабы намеренно пишут и читают по ходу небесной тверди, а латиняне — по ходу планет, так же как и геоманты, протыкающие свои изображения слева направо[726].
Несмотря на некоторую неточность в определении геомантии, очевидно, что космология имела для Скота, прежде всего, практическое астрологическое значение[727]. Однако для того, чтобы правильно понимать значение положения планеты в том или ином созвездии, в разных точках неба, обозначаемых градусами, необходимо было хорошо ориентироваться в звездной карте, уметь работать с астролябией и квадрантом. Поэтому он уделяет большое внимание таким астрономическим вычислениям. Он опирается при этом на «Альмагест», на Альпетрагия, «Теорию планет»[728].
В геоцентрической системе одна из основных проблем состояла в том, чтобы найти закономерность в беспорядочном беге планет, объяснить видимое изменение их расстояния от наблюдателя. Эта проблема решалась в «Альмагесте», а возможно, уже со времен Гиппарха (II в. до н. э.), с помощью теории эпициклов и эксцентров (или эксцентриков)[729]. Планеты вращаются вокруг земли, но центры их орбит смещены от центра земли, поэтому иногда они находятся на максимально близком расстоянии (перигей), иногда — на максимально отдаленном (апогей). Такие орбиты были названы Гиппархом «эксцентрами». Птолемей добавил к этой картине мира учение об эпициклах: по большой окружности — деференту — вокруг земли движется не сама планета, а центр другой окружности, по которой уже обращается сама планета. Эта малая окружность называется эпициклом. Количество таких «колес» можно было увеличивать, достигая при этом довольно высокой точности измерений небесных координат, что обеспечило авторитетность написанного около 150 года н. э. «Альмагеста» на пятнадцать веков. Птолемею принадлежит и изобретение армиллярной сферы, астролябии и квадранта, хорошо известных в Толедо. Об их применении Михаил Скот подробно рассказывает[730].
Но «Альмагест» основан на вычислениях и чертежах, (его первоначальное название «Математическое сочинение в 13 книгах». Чтобы строить на нем картину мира (которую мы иной раз слишком легко называем «птолемеевской»), необходима была работа не только профессионального переводчика, но и толкователей, способных кратко и доходчиво изложить основные идеи и методы измерения, предложенные Птолемеем. Эту работу и выполнил в конце XII века в Толедо Герард Кремонский. Он знал, что его слушатели и читатели почти не знакомы с лексикой античной астрономии, поэтому такие термины, как «эксцентр» и «эпицикл» он передает описательно: соответственно «круг выступающего центра» и «круг вращения, или малый круг». Эта дидактическая аккуратность полностью соблюдена и Михаилом Скотом