[70]. Первые годы его существования отмечены некоторыми особенностями, на которых стоит остановиться, ибо они многое проясняют в культурном климате штауфеновского двора, его связи с культурной жизнью королевства. Учредительная грамота, вышедшая из находившейся тогда в Сиракузах Великой курии 5 июня 1224 года, отражает представления императора о роли образования в жизни его подданных и в политике[71].
Реорганизация неаполитанских школ вписывается в крупномасштабные административные реформы Сицилийского королевства, начавшиеся Капуанскими ассизами 1220 года и увенчавшиеся изданием Мельфийских конституций в 1231 году. Королевские чиновники — юристы, нотарии, ответственные за делопроизводство и переписку dictatores — не должны были ни в чем уступать своим коллегам, служившим Римской курии и коммунам Северной Италии. Фридрих Барбаросса в свое время обратился к болонским юристам с тем, чтобы они теоретически обосновали притязания Империи на верховенство. Результатом этого сотрудничества стали дарованные им привилегии 1155–1158 годов, прототип университетских хартий следующего столетия[72].
Возможно, подражая примеру деда, после императорской коронации, 22 ноября 1220 года, Фридрих II издал «Конституцию в базилике Св. Петра» (Constitutio in basilica Sancti Petri), в которой подтверждался особый авторитет болонских юристов. Конституция была предназначена для последующего включения в «Корпус гражданского права»[73]. Это также было важным идеологическим жестом: всему западному миру было показано, что передача высшей светской власти отныне санкционируется не только главой католической церкви и выбором знати, но и знатоками гражданского, т. е. светского права, хранителями имперской традиции.
Уже Фридрих I пользовался конфликтами между преподавателями и коммунальными властями для того, чтобы привлечь на свою сторону ученых, с именами которых ассоциировалась сама идея светского права. Фридриху II прибегнуть к подобной практике было уже сложнее, хотя он предпринимал такие попытки.
Причины основания Неаполитанского университета нельзя понять, если не учитывать разделения Италии на враждующие партии, как раз при Фридрихе II начавшие оформляться в гвельфов и гибеллинов. Североитальянские школы и университеты, Болонский прежде всего, обладали огромным авторитетом и научным потенциалом, но постепенно они становились оплотами гвельфской системы ценностей и, в определенной мере, папской пропаганды. Использовать чиновников, получивших образование на севере, было для Фридриха II нежелательно ввиду их политической неблагонадежности. Ему нужны были профессионалы, верные формировавшимся при его дворе представлениям о власти, тому, что в науке в XX веке не слишком определенно называлось средневековой «имперской идеей». Не следует преуменьшать и желание императора создать в своем королевстве очаг культуры европейского значения сопоставимый с Парижем[74]. От Неаполитанского университета требовались прежде всего государственные чиновники.
Выбор императора пал на Неаполь, потому что это «древняя мать и дом науки, которую близость моря и плодородие почвы делают подходящей для такого начинания… Пусть студенты радостно воодушевятся на обучение тем профессиям, которые пожелают преподавать профессора. Мы предоставляем местность, обильную богатствами, где дома достаточно просторны и нравы добры; сюда легко подвозится сушей и морем все необходимое для жизни. Мы сами позаботимся о всех надобностях, предложим все условия, найдем преподавателей, обещаем блага и одарим тех, кого посчитаем достойными»[75].
Университет создавался для подданных Сицилийского королевства. Мысль о том, что отныне жаждущим знаний не нужно будет «устремляться к чужим народам и бродяжничать в других землях», проходит лейтмотивом через все грамоты. Энциклика Фридриха II свидетельствует об опасностях и трудностях, которые обычно поджидали молодых людей на пути к знанию: «Оставляя студентов в поле зрения их родителей, мы избавляем их от тяжких трудов, долгих путешествий и скитаний»[76].
Образование в университетах стоило дорого, поэтому обещание власти хотя бы частично взять на себя расходы по содержанию обучающихся должно было звучать привлекательно. Плата за найм жилья фиксировалась в размере двух унций золота в год. Имея возможность предоставить поручителей и залог, учащийся мог взять ссуду у «специально назначенных лиц» на весь срок обучения. В гражданских делах студенты могли обратиться к суду своих профессоров. Юридическая автономия вроде бы сближала Неаполитанский университет с другими престижными школами того времени. Но в императорском дипломе есть одно важное замечание, за которым стоит и коренное отличие: он был задуман как единственная высшая школа королевства и вообще единственная школа, в которой могли обучаться подданные Фридриха II. «Мы желаем и повелеваем всем вам, управляющим провинциями и председательствующим в администрациях, чтобы вы повсюду объявили, что ни один студент под страхом заключения и конфискации имущества не смеет покидать королевство для обучения или внутри королевства обучаться и преподавать в каком-либо другом месте. Объявите родителям тех, кто находится на обучении вне королевства, что они под страхом выше указанного наказания должны вернуться до приближающегося праздника св. Михаила (29 сентября. — О. В.)»[77].
Значение приведенного отрывка для истории университетского образования при Фридрихе II очевидно. Он явно старался оградить своих чиновников от влияния распространенных на севере идей коммунальных свобод. Просвещение было полностью подчинено интересам короны — таким, какими их понимали император и складывавшаяся вокруг него правящая элита. Мы не знаем, как прореагировали подданные на эту столь же бескомпромиссную, сколь и нереалистичную законодательную инициативу. Мало того, что она ущемляла интеллектуальную свободу, император оставлял для выполнения своих требований считаные недели, что наверняка зачастую было невыполнимо.
По своему духу этот запрет сопоставим с запрещением смешанных браков между подданными Сицилийского королевства и иностранцами в «Мельфийских конституциях»: «Мы с сожалением отмечаем, что из-за смешения различных народов чистота королевства потерпела ущерб от соприкосновения с чужими нравами, потому что девушки из нашего королевства смешались с иностранцами, помрачилась чистота мужей, с течением тлетворного времени ослабленный разум заразился от общения и знакомства с обычаями чужаков, увеличилась разница между народами, и от их брожения запятналась паства верноподданных»[78]. «Чистота крови» поставлена в прямую связь с моральной и духовной чистотой, с верностью государю. Новая система образования, создававшаяся по воле законодателя, должна была разделить судьбу всего государства, исключительно сильно связанного с личностью Фридриха II. Лишение высшего образования свобод, присущих самой природе науки, не могло не отразиться на деятельности университета. Студенты и преподаватели превращались в функционеров[79]. В этом была заложенная изначально слабость новой системы образования, противопоставленной органично, снизу складывавшейся на севере университетской системе.
Это противостояние четко выразилось в 1225 году, когда в связи с конфликтом с североитальянскими коммунами Фридрих II попытался закрыть все школы в непокорных городах: Милане, Мантуе, Вероне, Виченце, Падуе, Тревизо, Фаэнце, Бреше, Лоди, Верчелли и Алессандрии. Воля государя звучала так: «Учителя и учащиеся, которые несмотря на это постановление в этих городах и землях будут преподавать, читать или обучаться, заклеймят себя навеки бесчестием, будут лишены права адвокатской и судебной практики, права исполнять должность табеллиона, всех почестей и законной деятельности»[80]. В том же году, немного раньше, он специальным указом запретил работу Болонского университета за то, что болонцы, «завидуя успехам университета, который мы для общего блага всех, кто хочет учиться и жаждет знаний, основали в нашем городе Неаполе, пытались своими кознями помешать его работе»[81]. Уже в 1222 году Болонья была подвергнута имперской опале. В этом контексте запрещение работы университета должно было быть особенно суровым наказанием. Кроме того, Фридриху II, видимо, иногда удавалось воспользоваться конфликтами между университетами и коммунами, чтобы переманить профессоров[82]. Уже в 1215 году часть болонских преподавателей переселилась в верный Империи Ареццо, и Фридрих II продолжал поддерживать возникшую там школу в противовес Болонье. В 1222 году многие переехали в Падую. Такие миграции вообще были излюбленным средством научного протеста, и коммунальные власти пытались запретить их законодательно.
Среди основателей Неаполитанского университета дипломы упоминают Роффредо из Беневенто, одного из крупных болонских профессоров гражданского права. Он покинул Болонью вместе с прочими недовольными и обосновался в Ареццо в 1215 году, а в начале 1220-х годов примкнул к императору. Именно он мог выступить посредником между императором и болонскими профессорами и даже быть инициатором запрещения деятельности Болонского университета[83]. Мы не знаем, принял ли кто-нибудь еще из болонских ученых предложение Фридриха II. Вся эта интрига была напрямую связана с политикой. Посредником между коммунами и императором выступил папа Гонорий III, который, в свою очередь, был заинтересован в скорейшем их умиротворении, чтобы заставить императора отправиться на освобождение Гроба Господня, которое престарелый понтифик считал делом всей своей жизни. В начале 1227 года он обратился к Фридриху II с призывом снять опалу с ломбардских городов и специально попросил восстановить в своих правах Болонский университет, что Фридрих II и исполнил, поскольку не мог идти на конфликт одновременно с коммунами и с Римской курией