— Как там дела с новым домом? Когда его будут сдавать? Я у Марины спрашиваю, она в ответ только плечами пожмет или буркнет что-нибудь нечленораздельное. Ничего добиться не могу.
Отец Михаил внимательно посмотрел на неё.
— Она Вам ничего не сказала?
— А что она должна была мне сказать?
Он ответил не сразу. Подумал и произнёс.
— Она отказалась от квартиры. Давно.
— Отказалась?! Почему?
— Она решила остаться с Вами…
Когда за духовником захлопнулась тяжёлая дверь, Старуха ещё долго лежала не подвижно, глядя тусклыми глазами в потолок. Потом, словно встрепенулась, и села в постели.
Дежурный завтрак, оставленный Мариной, стоял на журнальном столике. Она налила себе из термоса чаю, расплескав его на пододеяльник, и мысленно отругала себя за неуклюжесть. Потом с аппетитом съела два сытных бутерброда, и, отодвинув чашку подальше, взяла в руки мобильный телефон, который всегда лежал возле её подушки.
Прошло несколько дней и, когда Марина вечером собиралась на дежурство, вдруг раздался звонок в дверь. Она вопросительно посмотрела на Елену Ивановну.
— Открой, — кивнула та. — Это ко мне.
Марина открыла дверь. Женщина средних лет, держа в руках небольшой тонкий портфель, прошла в комнату к Старухе.
— Здравствуйте, Елена Ивановна.
— Здравствуйте. Наконец-то я Вас дождалась! — Непривычно приветливо прозвучал голос хозяйки. — Садитесь, пожалуйста, где Вам удобно.
Марина, конечно, очень удивилась, но надо было спешить на работу.
— Я ухожу! — Возвестила она в дверях.
— До свидания! Всего хорошего, девочка.
Она даже поперхнулась. Никогда Старуха не разговаривала с ней так ласково. Отнеся этот порыв к присутствию гостьи, Марина фыркнула, пожала плечами и побежала на дежурство.
Недели через две, когда после работы Марина вернулась домой, Старуха показалась ей на удивление бодрой. У неё был какой-то торжественно-загадочный вид. Она велела накрыть завтрак на журнальном столике. Они поели, перебрасываясь какими-то незначительными фразами. Марина, конечно, ломала голову, что такое случилось с её подопечной, но ни о чём не спрашивала. Когда стол был водворён на своё обычное место, Старуха торжественно произнесла.
— Сядь, Марина…
Марина послушно села, вопросительно глядя на неё.
Старуха неловко повернулась на бок и попыталась вытащить маленький ящик прикроватной тумбочки.
— Помоги-ка мне… Вытащи его совсем и положи сюда.
Она похлопала сухой ладонью по своему животу.
Марина с трудом вытащила ящик из тумбочки. Он был набит какими-то бумагами.
— Вот, девочка… Я поздравляю тебя. — Сказала Елена Ивановна. — Теперь у тебя есть своя собственная двухкомнатная квартира.
Марина удивлённо и недоверчиво смотрела на Старуху, ничего не понимая.
— Но ведь дом ещё не сдан…
Та засмеялась, хриплым коротким смехом.
— Не ври, пожалуйста. Про ту квартиру я всё знаю. А сейчас я тебе про эту квартиру говорю. Не понимаешь? — Она обвела трясущейся высохшей рукой вокруг себя. — Вот эти царские хоромы теперь твои. Та женщина, которая ко мне приходила, — нотариус. Я оформила на тебя дарственную. Вот она. Теперь ты — владелица этой жилплощади, а я у тебя — квартирантка.
Медленно-медленно доходил до Марины смысл сказанного. Когда поняла, резко закружилась голова, она почти упала со стула. Сползла с него, опустилась на колени перед постелью Старухи, прижалась лицом к её высохшей руке и вдруг заплакала. Первый раз в своей сознательной жизни.
— Ты что, плачешь? Ну, будет, будет…
Елена Ивановна погладила её по голове свободной рукой. Подбородок её дрожал, она тоже плакала.
— Ну, хватит нам реветь. Не передо мной надо падать на колени, а в храме перед иконой Спасителя. Говорят, что Господь даёт долгую жизнь некоторым людям потому, что они чего-то главного не совершили на этом свете. Наверно, эта дарственная — лучшее, что я сделала в этой жизни. Сядь сюда, — она похлопала высохшей ладонью по краю постели. — Давай всё обсудим.
Марина, наконец, поднялась с пола. Села рядом.
— Ну, успокоилась? Ты завтра не работаешь? Вот… В храм сходи к отцу Михаилу. Он всё знает. Я это решение приняла с его благословения. Он тебя сведёт с приходским юрисконсультом…
— Я его знаю. Константин.
Да, так, кажется. Он тебе поможет оформить все юридические документы на собственность… А теперь другая тема… Вот эти две сберкнижки с немалыми деньгами. Мне, как ты знаешь, последние лет двадцать пять деньги были ни к чему. Пока работала, откладывала на «чёрный день», война приучила. А потом пенсию участникам войны серьёзно подняли, тоже капало потихоньку. На обе эти книжки оформлены доверенности на тебя, ты можешь ими воспользоваться в любой момент.
— Мне не надо, Елена Ивановна…
— Молчи и слушай. Вот эта книжка — похоронная. Когда помру, похоронишь меня достойно, тебе в храме помогут. Обязательно отпевай, я — человек верующий, как ты знаешь, ещё с советских времён. Отец Михаил, как мой духовник, всё, что нужно, сделает.
Марина хотела что-то сказать, но Старуха отмахнулась.
— Не перебивай, я устала, а надо ещё кое-что сказать. А вторая сберкнижка — тебе на жизнь. Ей ты можешь воспользоваться в любое время, хоть сегодня. Купи себе современный компьютер и всё, что к нему полагается, хороший мобильный телефон, пуховик, сапоги зимние, осенние… Купи всё, чтобы чувствовать себя человеком. Здесь тебе на всё хватит. Или, может быть, тебе с работы уйти? Твои санитарские копейки ничего не стоят по сравнению с этой суммой. На учебный год тебе на жизнь хватит, а получишь диплом — начнёшь более-менее зарабатывать, независимым человеком станешь.
— Нет, нет… — Марина даже испугалась. — Зачем я буду Вашими деньгами…
— Ладно… — Согласилась Старуха. — Дело твоё. Будет тебе моё наследство.
Марина опять хотела что-то сказать, но Елена Ивановна только рукой махнула.
— Всё, закончили. У меня больше нет сил.
Она устало откинулась на подушки и закрыла глаза. Марина почти бесшумно исчезла в своей комнате. Она давно научилась ходить тихо, не громыхая, как прежде, своими шлёпанцами. Она вообще многому научилась за этот год, и эта жизнь в новых правилах поведения начинала нравиться ей.
Старуха быстро провалилась в забытьё. И, стирая собой другие воспоминания, всплыли перед ней два самых дорогих лица: давно умершая мама, и, конечно, Петя Орлов, молодой, жизнерадостный, талантливый…
К осени Марине всё-таки пришлось оставить работу: Елена Ивановна стала совсем плоха. Всё чаще она теряла ощущение реальности, ей казалось, что события давних лет перенеслись в сегодняшний день. Иногда она называла Марину «мамой», иногда «матушкой», путая её с Натальей Владимировной. Подолгу молчала, бессмысленно разглядывая тени на потолке. Оставлять её одну было невозможно. Пётр Васильевич, не задавая лишних вопросов, подписал Марине заявление на отпуск без содержания. Пока на месяц.
В конце сентября, в тёмный слякотный вечер Елена Ивановна потеряла всякий контакт с миром. Марина вызвала «Скорую». Знакомый врач подошёл к постели больной, которая уже дышала тяжёлым хлюпающим дыханием, покачал головой и посоветовал вызвать священника. Отец Михаил, отслужив всенощную, был ещё в храме и потому пришёл очень быстро. Чуть позже прибежала и матушка Наталья. Елена Ивановна Бахтина, как она и хотела, отошла в мир иной под молитвы священника.
Прошло немало времени. Марина окончила колледж, потом — курсы специализации и осталась медсестрой в реанимации. Здесь она чувствовала себя на самом краю человеческого бытия. Часто слышала от Петра Васильевича и дежурных врачей, беседующих с взволнованными родственниками больных:
— Мы делаем всё возможное, но… Половина успеха — от нас, остальное — от Господа Бога…
И Марина каждый день убеждалась в правоте этих слов. Больные, казалось бы, находящиеся в двух часах от конца своего пребывания на земле, выкарабкивались, а другие, вполне перспективные в плане лечения, неожиданно покидали этот мир. Нередко именно здесь, в реанимации, неверующие люди вдруг обращались к Богу, просили родственников призвать священника, чтобы креститься перед смертью. Если заведующий отделением разрешал, то просьбы эти выполнялись. Отец Михаил был здесь нередким гостем. Приходили и другие священники храма, совсем молодые, чуть постарше Марины. Соборовали умирающих и причащали тех, кто был в сознании, и с кем разрешали беседовать врачи.
Работу свою она любила и не могла теперь себя даже представить на рабочем месте в каком-то другом отделении.
Но после ухода Елены Ивановны Марина затосковала. Она опять чувствовала себя совершенно одинокой. Пусто было везде: и в доме, и в душе. Медсестёр в отделении не хватало, поэтому ей были даже благодарны, когда она набрала себе дежурств, только бы не оставаться дома одной. Иногда Марина вдруг ловила себя на том, что после дежурства она не идёт, а бежит домой, как в прежние времена, когда её ждала беспомощная Елена Ивановна. Марина резко останавливала себя — куда бежать? Зачем? Дома никого нет, всё тихо, спокойно, даже радио и телевизор она включала редко. Работа в отделении реанимации тяжёлая, ответственная, педантичная. Усталость накапливалась, давала себя знать. Но вернувшись из больницы домой в пустую квартиру, Марина, подолгу сидела в кухне, не прикасаясь к остывающей еде. Снова и снова вспоминала она тот день, когда впервые переступила порог этого дома, свои бесконечные стычки со Старухой, проглоченные обиды, эти очень тяжёлые физически и морально месяцы, когда она училась в колледже, работала, была «Золушкой». Ту самую фронтовую фотографию, где девушка-балерина стоит в пуантах и в лёгкой пачке на ящике из-под снарядов в накинутом на плече замасленном ватнике, Марина отнесла в фотоателье и попросила сделать портрет. Она повесила его на стене в комнате Елены Ивановны, в которой всё оставалось на прежних местах. Ощущение пустоты и тяжести в душе не проходило, она поделилась этим с матушкой Натальей, которая навестила её как-то вечером. Она часто приходила к Марине со своими детьми, пыталась её отвлечь от г