рустных мыслей, подробно рассказывала о жизни и проблемах прихода. Дети шумели, задавали кучу вопросов, на которые Марина едва успевала отвечать. Матушка давала ей какие-то мелкие поручения: то купить для воскресной школы краски и фломастеры, то распечатать на принтере роли для детей, участвующих в Рождественском спектакле…
— Ты напрасно устроила из квартиры мемориальный музей. — Строго сказала она, оглядевшись. — Надо превратить её в жилище современной девушки.
Она позвонила кому-то по телефону, и через полчаса в доме появились двое молодых парней из молодёжной группы храма. Марина было смутилась, но матушка погрозила ей пальцем, и смущение куда-то ушло. Старая металлическая кровать Елены Ивановны была разобрана и вынесена на улицу. Вслед за ней покинули квартиру дребезжащий журнальный столик и прикроватная тумбочка. Кое-какая мебель поменялась местами, а инвалидное кресло было отправлено домой к нуждающейся в нём прихожанке. Матушка Наталья взяла с Марины слово, что она расстанется и со скрипучим диваном, на котором спит, купит себе что-то более подходящее и современное. Ну, а летом надо непременно сделать косметический ремонт — обои совсем грязные и потолок сыпется.
Она долго стояла перед стеллажами с книгами, занимавшими всю стену гостиной.
— Сколько книг тебе Елена Ивановна оставила! На всю жизнь хватит.
Марина только вздохнула.
— Это так. Только я не знаю, с какой начинать.
— С самой первой, — улыбнулась матушка. — А если серьёзно, то у меня есть предложение. Я в православной гимназии, где наши дети учатся, для родителей провожу лекторий по вторникам «Русская литература и православие». Хочешь, приходи.
— Очень хочу! Завтра свой график дежурств на месяц посмотрю, поменяюсь, если что, освобожу все вторники…
Квартира преобразилась. Марине, и в самом деле, стало легче. Шумная перестановка закончилась весёлым чаепитием на кухне, у Марины появились новые друзья. Она дала им твёрдое слово, что переставит свои дежурства, освободит несколько дней и поедет вместе с молодёжной группой поработать в ближайший монастырь Она больше не сидела дома в одиночестве. В свои выходные она теперь часто бывала вместе с отцом Михаилом во вновь отстроенном православном реабилитационном центре за городом, помогала оборудовать там медицинский кабинет. И даже прочитала три лекции для прихожан по уходу за лежачими больными…
Проходило время, острота утраты стихала, поглощали свободное время трудовые заботы и хлопоты. Марина привыкала жить одна. За ней оставался только один долг, который не давал ей покоя: она ни на минуту не забывала, что обещала Елене Ивановне передать её фотографии в Театральный музей Петербурга. Но Марина была провинциальным человеком, никогда прежде не выезжала за пределы родного города. Она всё откладывала и откладывала эту поездку: решиться на такое далёкое самостоятельное путешествие было очень трудно.
И снова пришла зима. День сегодня получился длинным и хлопотным. С утра отец Михаил отслужил раннюю литургию, потом поехал в загородный реабилитационный Центр, где нашёл ещё не проспавшихся после вчерашних возлияний рабочих. Расстроился, поднял их, отругал и, заставив поесть, отправил на работу. Дел в Центре осталось совсем немного, но с такими «тружениками» их не закончить и к следующей Пасхе. Вернувшись в город и кое-как перекусив в приходской трапезной, он поспешил на вокзал встречать реставратора из Петербурга. Реставратора из Русского музея он пригласил сам, его всегда беспокоила сохранность древней иконы Богородицы, святыни храма, и реставраторы по его приглашению появлялись в соборе нередко. Отец Михаил встретил петербургского гостя, устроил в гостинице и повёз к «больной для постановки диагноза». Заключение специалиста было вполне благоприятным — состояние её соответствует возрасту и никаких лечебных процедур не требуется.
Освободился отец Михаил только поздним вечером после соборования на дому больной прихожанки, духовником которой был. Он много лет знал эту женщину, может быть, с самого первого года своего служения в храме. Она была очень стара, больна, чувствовала свой скорый уход, и потому в последнее время хотела собороваться всё чаще и чаще. Он старался склонить её к исповеди, но от исповеди она уклонялась. Исповедовать престарелого человека, стоящего на краю жизни, всегда очень трудно. Каждый раз в таких случаях отец Михаил прилагал немалые усилия, пытаясь достучаться до старческого сердца, опутанного паутиной нажитых грехов. Удавалось это крайне редко. Как правило, он слышал примерно одни и те же речи: да, какие-то неблаговидные поступки за длинную, тяжёлую жизнь, конечно, были. Но в этом виноваты обстоятельства: война, государство, дурные родственники, начальство… Все и всё, только не я. Сегодня он долго беседовал со старушкой, которая чувствовала себя немного бодрее, чем всегда, и вдруг она сама приняла решение исповедоваться и причаститься. Получилось не сразу, но уходя, священник с удовлетворением заметил, что кое о чём старушка всё-таки задумалась…
— Человек может прожить очень много лет, но так и не понять себя. Не понять, что все поступки, которые он совершает в жизни — это его ежедневный выбор между добром и злом, это его путь к Богу или от него…
Так размышлял отец Михаил по дороге домой. За долгие годы служения многих своих прихожан он знал очень близко. У кого-то был духовником, в каком-то доме причащал умирающего, в какой-то молодой семье успел окрестить двух, а то и трёх детей. Он разделял горе и радость многих, и люди платили ему добрым отношением, отзывчивостью. Стоило ему обратиться к своим прихожанам с какой-нибудь просьбой, как тут же находились доброхоты на любую работу — и окна в храме помыть по весне, и машину со стройматериалами, привезёнными для ремонта храма, разгрузить, и принять в своём доме очередную группу паломников из дальних мест. В епархии храм считался одним из лучших: церковные хоры, взрослый и детский, получали постоянные премии на певческих конкурсах, дети в воскресной школе не только учили закон Божий, но и рисовали, занимались спортом. Прекрасно работала молодёжная группа: ни один церковный праздник не обходился без нового концерта, ребята постоянно посещали и детский дом, и больницу, где помогали санитаркам с уборкой палат, гуляли в больничном садике с одинокими больными. Для отца Михаила храм был ещё одним домом: не первым и не вторым. Ещё одним. И все прихожане, долгие годы делившие с ним все радости и огорчения церковной жизни, давно стали для него словно родственники. И, как все наши родственники, эти люди были очень разными: воцерковлёнными и только делающими первые шаги в церкви, умными и не очень, болтливыми и сдержанными, весьма обеспеченными и практически нищими… Не обходилось и без обид. Кто-то обижался на него, не получив ожидаемого благословения на какое-то сомнительное деяние или за резко сделанное замечание, кто-то с ним не соглашался в чём-то и даже вступал в спор, но каждый человек, переступивший порог храма, был для отца Михаила очень важным, и не должен был стать случайным. Он радовался новым лицам, новым людям, появившимся в соборе во время службы. И как настоятель отец Михаил очень хотел передать своим молодым священникам это трепетное отношение к своему приходу.
Он шёл домой знакомой дорогой, которая проходила мимо родного храма. Улица была пустынна, падал пушистый снег и подгонял мороз. Луна светила ярко, но храм по ту сторону улицы был освещён слабо: сколько ни бился отец Михаил, ему так и не удалось получить разрешение на хорошую подсветку. А жаль. При хорошем освещении собор даже тёмной зимней ночью смотрелся бы великолепно. Старинный храм Успения Пресвятой Богородицы, в котором он был настоятелем вот уже восемнадцать лет, был величественен и красив сам по себе. Чудом уцелевший в годы богоборчества, он пережил и Гражданскую войну, и войну Отечественную и не закрывался ни на один день. Более ста лет в храме находилась древняя чудотворная икона Богоматери, поклониться которой, помолиться перед ней приезжали паломники не только из соседних городов и сёл, но даже из-за границы. Хорошее освещение могло бы иметь и служебную цель: в церковной лавке продавалось немало ювелирных изделий — серебряные цепочки, крестики, ложечки; было много дорогих православных сувениров, прекрасно изданные книги.
Отец Михаил привычно окинул взглядом свой храм: его окружала невысокая простенькая металлическая ограда, на калитке которой, как всегда по ночам, висел тяжёлый амбарный замок.
И вдруг священник остановился, как вкопанный: входная дверь храма была приоткрыта. В первый момент он даже своим глазам не поверил. Сторожа в приходе не было, но после окончания вечерней службы матушка Мария, человек очень надёжный и ответственный, руководившая нынче воскресной школой и живущая в соседнем доме, гасила свет, запирала все двери и включала сигнализацию. Ключи были только у священников храма и у неё, более никто к ним доступа не имел. Если в соборе был кто-то из своих, то почему заперта на замок калитка? Отец Михаил заметил короткие яркие вспышки фонарика в тёмных окнах храма. Стараясь подавить волнение, он остановился, вызвал полицию по мобильному телефону, потом перешёл улицу и встал за угол ближнего дома, не спуская глаз с распахнутой двери собора.
Ждать пришлось недолго. Вскоре на широкой паперти появились двое мужчин. Скорее всего молодых парней. Они двигались почти бесшумно и почти не разговаривали. Один из них держал в руках какой-то продолговатый предмет. Отец Михаил вздрогнул, узнав — это была та самая чудотворная икона, он узнал бы её даже в полной темноте, и с закрытыми глазами. Грабители поспешили к ограде. Первый из них легко перебрался через неё и протянул руки за образом.
— Беги! — Услышал отец Михаил.
Команда была исполнена мгновенно: вор, держа в согнутых руках небольшую, но весьма тяжёлую в окладе застеклённую икону, побежал прямо на отца Михаила. Священник крепко вцепился в рукав его куртки.
— Стой!
Парень, это был, действительно, молодой парень, отец Михаил даже при неясном свете уличных фонарей хорошо разглядел его лицо, от неожиданного толчка и испуга выронил священный образ, который, жалобно звякнув разбитым стеклом, шумно упал прямо на обледенелый асфальт.