Наступило долгое молчание. В душе у Наташи бушевала буря. Она совершенно растерялась. В доме Соколовых не принято было лгать, изворачиваться и приспосабливаться. Но при одной мысли, что её Славка может пойти на войну, на самую настоящую войну, ей становилось плохо. Но Наташа была дочерью своего отца. Собравшись с духом, она выпалила:
— Я думаю, Вячеслав догадывается, что я могу сказать на это… Он знает, что скажет по этому поводу бабушка и, тем более, дед… Ты ему поможешь увильнуть от своего долга — пожалуйста. Только помни, Слава, — тебе жить в этом доме…
Владимир, забыв о сдержанности, вскочил с места, забегал по комнате. Он очень уважал Алексея Петровича и искренне любил свою бывшую тёщу, но патологический идеализм этого семейства приводил его в бешенство.
— Зачем ты так ставишь вопрос, Наташа? Зачем взваливать на парня такой груз? Зачем превращать его в уголовника? Ты что… Ты, действительно, хочешь, чтобы он пошёл воевать с душманами?
— Нет, я не хочу, чтобы мой сын шёл с кем-то воевать… Но я также не хочу, чтобы он стал приспособленцем. Пусть решает сам, он совершеннолетний. — Отрезала Наташа и вышла из комнаты. За дверью она перевела дух и беззвучно заплакала.
Сегодня был на редкость удачный день. В новом спектакле Наташа получила настоящую роль. Совсем небольшую, но очень важную в пьесе. Это была женщина с ярким характером, с внятными поступками, в общем, было, что играть… Наташа репетировала везде: и дома — в своей комнате, в кухне и даже в ванной, в метро (про себя), и даже пока бежала по набережной Фонтанки повторяла и повторяла отдельные фразы, ища правильную интонацию. Репетировала с азартом, забыв про всё на свете кроме своей героини. Именитые партнёры поглядывали на неё доброжелательно, и режиссёр остался вполне удовлетворён. Но самое главное, когда она случайно посмотрела в зал, то даже не поверила своим глазам: на заветном месте сидел он, Георгий Александрович, их ненаглядный Гога. Оказывается, он пришёл ещё в середине репетиции, все это видели, кроме Наташи. Встретив её изумлённый взгляд, Товстоногов чуть улыбнулся и едва заметно одобрительно кивнул головой. Возможно, ей только показалось, что он кивнул, но всё равно это была, если не победа, то удача, и это непременно надо было отметить. И вдруг она вспомнила, что на самом дне её видавшей виды сумочки в конверте лежит заветная сумма, и Наташа, наконец, решилась…
Вернувшись домой, она едва протиснулась в дверь с большой коробкой в руках. Настроение было почти праздничное, если бы не какое-то внутреннее беспокойство. Она не сразу поняла о чём, подумала и сообразила — Славка… Душа её заныла — она не знала, как нужно поступить. Наташа была дочерью своего отца, и с детства усвоила такие понятия, как честность и порядочность. Так же, как и её родители, она совершенно не умела лгать и лицемерить. Она понимала, что Владимир во многом прав. Наверно, он был вовсём прав — надо было спасать сына от войны. Но для этого надо было сломать себя. Это было безумно трудно. Невозможно.
Наташа, вздохнула, отогнав от себя на время тяжёлый груз нерешаемой проблемы, с трудом вместила свой плащ на вешалку, утопающую в разных пальто и куртках трёх взрослых людей. В межсезонье, наверно, в каждом доме на вешалке по два-три пальто на каждого… И, наконец, она приступила к священнодействию: развязала упаковочный шпагат на коробке и достала из неё великолепную норковую шапку. Серебристый голубой мех переливался в её руках. Это была мечта, а не шапка. Наташа надела её на затылок, поглядев в зеркало, тут же сдвинула её на лоб, почти до самых глаз. Шапка необычайно шла ей, и Наташа осталась очень довольна собой.
— Мама! — Крикнула она. — Ты где?
— Где я могу быть? — откликнулась Зоя Васильевна из кухни. — У мартена…
— Смотри! — Гордо сказала Наташа и вошла, неся на голове шапку, словно корону.
— Купила?! — Зоя Васильевна придирчиво оглядела дочь. — Великолепно! Тебе очень идёт!
— Спасибо, что деньжат добавила, — Наташа чмокнула мать в щёку. — Я бы сама ещё лет десять копила…
— Сними… Мех запахи очень впитывает, а здесь жареной рыбой пахнет, ещё не проветрилось…
Наташа вернулась в прихожую, сняла шапку, ещё раз засмотрелась на серебристый мех, подула на него легонько, полюбовалась на голубую дорожку, и с сожалением убрала шапку в коробку. Потом долго не могла пристроить её на полке для головных уборов: коробка не помещалась и падала. Наконец, получилось, и Наташа, по-детски облегчённо вздохнув, ушла к себе в комнату.
Алексей Петрович всегда быстро собирался в командировки. Он уложил последние вещи в свой дорожный портфель, заменявший ему чемодан, щёлкнул замками. Услышав весёлый голос дочери, вышел из своего домашнего кабинета и постучался к ней в комнату.
— К тебе можно, Наташа?…
Наташа вопросительно повернулась к отцу. Он редко разговаривал с ней. В далёком детстве, когда случалось ей что-нибудь натворить, и мать призывала его на помощь в качестве «тяжёлой артиллерии», Алексей Петрович сердито стучал пальцем по столу и, сурово глядя на неё, говорил:
— Ну, погоди… Вот я до тебя доберусь!
Нельзя сказать, что эта фраза имела какое-то воспитательное действие, но само участие в педагогическом процессе столь грозной силы на время смиряло буйный характер дочери. А когда позднее в подростковом возрасте проблемы и поступки стали намного серьёзнее, Алексей Петрович садился рядом с Наташей на диване и спрашивал, глядя на неё в упор:
— И что ты собираешься делать дальше?
Что и говорить, педагог он был никудышный. Не познав в детстве родительской любви и заботы, не почувствовав тепла отчего дома, проскитавшись в юности по общежитиям, а потом и проведя несколько лет в лагере, откуда ему было знать, каким должен быть настоящий отец? Он был плохим отцом. Конечно, он любил Наташу, всегда очень переживал, когда она тяжело болела в детстве, беспокоился, старался принести домой что-нибудь вкусное, достать нужные лекарства, которых после войны было очень мало… Но проблемы дочери, её семейная жизнь, любые события по эту сторону института не могли надолго занять его. Он тяжело переживал Наташин развод, вообще понятие «развод» для него, человека старого поколения, было совершенно абсурдным. Как можно было думать о разводе, имея сына?! Но помешать этому разрыву он не смог, по-своему сожалел об одиночестве дочери, и не терял надежды на восстановление её семьи…
Немного смущаясь, он присел на стул рядом с ней.
— Я вот что хотел сказать тебе, Наташа… — Этот разговор с дочерью давался ему нелегко. На его лбу выступила испарина. — Мы с матерью старые уже, и Славка в армию уходит… Ты не боишься остаться совсем одна?
Наташа удивлённо посмотрела на него. Подобная беседа происходила впервые.
— Что так мрачно, пап? — Попыталась она отшутиться. — Нет повода для таких трагических интонаций…
— Я говорю серьёзно, — даже не улыбнулся Алексей Петрович. — Я до сих пор не могу понять, чем тебе не угодил Владимир … Главный инженер такого огромного предприятия, работоспособный, перспективный… — Наташа улыбнулась. — Я бы очень хотел, чтобы вы помирились.
— Вся беда в том, папа, что мы не поссорились… Просто мы очень разные люди, вот и всё.
— Разные люди… Мы с тобой тоже — очень разные люди… — Покачал головой отец. — А ты никогда не задумывалась о том, какие мы с матерью разные? И, думаешь, я стал бы тем, кто я есть, если бы не чистые рубашки и горячий обед на столе?
— Перед мамой я просто преклоняюсь. Я бы так не смогла…
— Как «так»? Ты думаешь, она всегда мечтала быть только домашней хозяйкой?
Наташа внимательно посмотрела на отца. Не много она знала о прошлом своих родителей, никогда при ней не вспоминали они о репрессиях, не обсуждали в её присутствии тяжёлые события внутри страны. Как любой маленький ребёнок, все лишения своего голодного нищего детства она воспринимала естественно, многого из-за малолетства и частых болезней не помнила. Она училась в седьмом классе, когда умер Сталин, и в дни траура плакала навзрыд вместе с другими девчонками. И когда после знаменитого выступления Хрущева в её классе на месте портрета вождя над учительским столом вдруг повисла мусорная корзина, Наташа была в полном недоумении. Но дома и в этот раз с ней не стали обсуждать эту тему, родители переглянулись, когда она недоумённо рассказала об этом, и только мать скороговоркой проговорила что-то вроде: «Подрастёшь — узнаешь»…
Заговорив о жене, Алексей Петрович вдруг надолго замолчал, задумался. Наташа не шевелилась: таким она видела его очень редко.
Зоя Васильевна никогда не была только тенью своего мужа. Смышленая девчонка из большого сибирского села, мать которой была местным счетоводом (сельская интеллигенция, между прочим!), она закончила девять классов школы в соседнем уездном городе. В те времена девять классов были серьёзным образованием, из выпускников готовили преподавателей начальной школы. Весёлая, озорная, заводила и насмешница, она верховодила не только пионерами, но и своими ровесниками. Когда в городе вдруг открылся геологический техникум, это было так ново и интересно, что Зоя, не задумываясь, туда поступила. Училась легко, на лету запоминая не только хитрые названия многочисленных минералов, но и сложные химические формулы и реакции. На летней практике побывала в геологической экспедиции на Алтае, и не раз потом со смехом рассказывала Наташе, как ловила свою маленькую горную лошадку, которую ей выделили для перевозки образцов породы. Лошадка оказалось хитрой и вредной — подпускала к себе, а как только Зоя протягивала к ней руку, лёгкой трусцой убегала вперёд. Погоняв так по горным тропинкам усталую от работы девчонку, лошадка вдруг сдалась, спокойно подставила своё седло и быстро доставила её в лагерь…
Но с техникумом пришлось расстаться. Старший брат Зои, офицер Красной Армии ещё с Гражданской, был переведён на службу на Дальний Восток. Чтобы не расставаться с больной матерью и сестрёнкой, он забрал их с собой. Зоя не слишком горевала — новая жизнь манила её, а приобретённые в техникуме знания по химии неожиданно пригодились — она устроилась на работу в лабораторию на тот самый комбинат, куда был направлен после института молодой инженер Алексей Соколов. Так они познакомились. На комсомольских собраниях, которые он проводил, она всегда садилась где-то сзади. Многочисленные цветы с окон лаборатории переезжали на её стол. Она пряталась за ними от смущённых взглядов красивого парня с буйной каштановой гривой, и только изредка из своих кустов бросала в его сторону ядовитые реплики, от которых покатывались от хохота все девчонки лаборатории… Алексей смущался и злился, но… В конце концов они подружились, и, наконец, решили подать заявление в ЗАГС. Был назначен день и время… Зоя так нервничала, так переживала тогда… И нарядная, аккуратно причёсанная мамой, в новых туфлях, которые безумно жали, она прождала его больше двух часов. Он прибежал взлохмаченный, возбуждённый и в дверях вместо извинений громко объявил, что у него пошла реакция, которая, чтоб её! не шла почти полгода, а тут пошла, что у него времени все