Никита остановился, обалдело глядя на него.
— Это что — везде так?
— Никитушка, ты отстал от жизни на много лет. Не ходи по больницам, ручаться могу, не возьмут тебя на работу в стационар. Ты только не обижайся: по одним твоим лыжным ботинкам понятно, что с тебя взять нечего. Попробуй сунуться в поликлинику, там вроде бы дефицит кадров. А в больницах…
Пока шёл от метро к своему дому, в мозгах его расходился туман: задним числом он начинал понимать все необъяснимые события последних недель. Понял, почему главный врач его родной больницы вдруг отказал ему в совместительстве, почему заведующий отделением неожиданно изменил своё отношение к нему. Значит, эта тощая девица, которую он видел тогда в отделе кадров, обещала начальству деньги, самую настоящую взятку. И впервые Никита подумал о своих лыжных ботинках — оказывается, теперь важно, в чём ты ходишь. До сих пор он не задумывался, не придавал значения своей обуви, тем более, что в больнице он ходил в хирургическом костюме и, как все коллеги, в шлёпанцах, а в операционную надевал бахилы… Стало так тошно, что захотелось куда-то спрятаться, сжаться в комок. Это был настоящий тупик. Конечно, поликлиника была в запасе, тем более, что ближайшая находилась в соседнем дворе. Но так обидно после девяти лет обучения заниматься пролежнями и трофическими язвами хроников. Никита был уверен, что способен на большее. Он заставил себя встряхнуться: с чего-то надо начинать, а там ещё посмотрим. Он должен всё объяснить Вере, которая в связи с декретом также была далека от сегодняшних событий и верила, что, в конце концов, он сможет устроиться на работу в стационар.
Но деньги, которые он получил при расчёте, подходили к концу. Даже если он устроится в поликлинику, первую зарплату получит не скоро. На работу надо было устраиваться немедленно, сегодня, сейчас… Но куда? И вдруг Никита вспомнил, что в их доме, в подвале соседней парадной недавно открылось фотоателье «Кодак», которое сразу же стало популярным. Люди несли туда свои фотоплёнки, оставляли на определённое время и потом получали готовые фотографии. Ещё в школьные годы он увлекался фотографией, умело обращался с реактивами. Снимки у него получались очень неплохие, иногда даже эффектные. Мама его хвалила. Ателье работало круглосуточно. Надо попробовать устроиться туда на работу по ночам. По крайней мере — на время, там будет видно. Хозяин ателье очень обрадовался — работников у него не хватало, особенно в ночную смену. Деньги он обещал очень скромные, но всё-таки это были живые деньги. Сегодня Никита должен был выйти на вахту в первый раз.
Он открыл дверь своим ключом. Войдя в прихожую, очень удивился, услышав в комнате спокойный мужской баритон. Вера выскочила к нему навстречу, он ещё больше удивился, встретив её испуганный, растерянный взгляд. Она прижалась к нему и прошептала прямо в ухо.
— Твой отец…
— Что?!
Никита не сразу понял. Не спеша разделся и прошёл в комнату. Из-за стола поднялся седой подтянутый мужчина, среднего возраста, испытующе взглянул на него. Хотел было протянуть ему руку, но вовремя спохватился.
— Здравствуй, Никита. Я — твой отец… Меня зовут Пётр Васильевич Симонов.
— Значит, всё-таки — Пётр… Значит мама записала его отчество не по имени своего отца, Никитиного деда, а по имени этого человека… — Успело промелькнуть в мозгу.
Он не сразу оправился от растерянности. Потом откашлялся и спросил.
— Допустим. И зачем вы здесь?
— Я хочу, чтобы ты меня выслушал… — Ответил гость, тоже осипшим от волнения голосом.
— О чём? — Интонация была презрительно-вызывающая.
— Никита… — остановила его Вера.
— Хорошо… Я сейчас помою руки и вернусь к вам.
Он прошёл в ванную, и прижался вспыхнувшим лицом к полотенцу. Неслышно вошла Вера, дотронулась до его плеча.
— Никита…
— Зачем ты его впустила? Явился папочка… Что ему нужно от безработного сына? Говорят, вот такие блудные отцы требуют от детей алиментов…
— Перестань. Он совсем не похож на просителя алиментов. Посмотри, как он одет… Иди к нему. По крайней мере, выслушай, что он скажет. И постарайся всё-таки быть интеллигентным человеком.
Вера ушла в комнату.
Никита тщательно, словно перед операцией, вымыл руки, лихорадочно соображая, что и как он должен сказать этому мужику, свалившемуся ему на голову в самое неподходящее время…
Войдя в комнату, он только сейчас заметил, что на столе стоят чашки из маминого сервиза, а рядом с вазочкой с сушками возвышается початый торт.
— Садись… — Выразительно велела Вера и налила ему крепкого чаю в чистую чашку.
Димасик заплакал за перегородкой. Вера облегчённо вздохнула и вышла к нему, плотно прикрыв за собой дверь. Двое мужчин остались наедине. Молчали довольно долго. Никитин чай начал остывать.
— Я слушаю вас… — Наконец, произнёс он. — Только, пожалуйста, короче. У меня нет времени.
Он взял из вазочки сушку и громко надкусил её.
— Хорошо, — проговорил гость. — Я постараюсь высказаться как можно короче.
И начал своё повествование. Оно, и на самом деле было сжатым и лаконичным. Говорить он умел.
Вот что Никита услышал.
Когда Пётр, которому было тогда столько же лет, сколько сейчас Никите, узнал о беременности его матери, он просто испугался. Впереди была жизнь, полная интересных событий и приключений, а тут вдруг — младенец. Он струсил. У него была хорошая специальность: окончил железнодорожный техникум, работал машинистом тепловоза. Он сбежал не куда-нибудь, а на БАМ, надеясь спрятаться там от себя самого и своей совести. Стараясь подавить в себе чувство вины, занялся самообразованием, окончил институт, сделал карьеру. Стал начальником участка, потом ещё большим начальником. Никита пропустил мимо ушей — каким именно, это было совсем неважно. Был дважды женат — неудачно, развёлся. В настоящее время живёт один.
Из-за перегородки вышла Вера с ребёнком на руках. Пётр Васильевич запнулся на полуслове, внимательно всматриваясь в личико внука. Улыбнулся.
— И сколько же у меня братиков и сестричек? — не удержавшись, ехидно спросил Никита.
Отец, очевидно, был готов именно к такому приёму: изо всех сил старался не реагировать ни на тон, ни на вопросы сына, которого не знал.
— У меня детей нет. Ты — единственный. Когда ты был в армии, я приезжал в Петербург в командировку, твоя мама едва согласилась встретиться со мной. От помощи наотрез отказалась, но сообщила мне, что ты в армии в том же Хабаровске, где я живу последние семь лет. Вернувшись домой, я сразу поспешил в твою часть, но ты уже уехал на похороны матери.
Он замолчал. Никита перестал жевать сушку и, не поднимая глаз, деланно равнодушно изрёк.
— Очень интересно. Я, правда, не понял, какое отношение это повествование имеет ко мне и к моей семье. Если это всё, то я бы хотел отдохнуть перед работой.
Вера укоризненно покачала головой.
— Никита, пожалуйста…
Но гость опять постарался не обидеться.
— Послушай, Никита… Я не платил алиментов, когда ты рос, не помогал вам с матерью… Это — подлость и предательство. Но я хочу помочь вам сегодня, сейчас… Мне не надо ничего объяснять, я — взрослый человек, своими глазами вижу, как сложно вам сейчас живётся. Я могу вам помогать столько, сколько это будет необходимо, по крайней мере, пока ты не встанешь на ноги, пока Вера не выйдет на работу. И вам обоим, и малышу — внуку моему сегодня многое нужно…
Никита даже поперхнулся.
— Нам ничего не надо. Уходите, пожалуйста, прошу вас…
Отец тяжело вздохнул.
— Ну, что же… ничего не поделаешь… Завтра я улетаю в Хабаровск. Если вы передумаете, то вот моя визитная карточка.
Он положил визитку стационарах перед сыном на стол.
Через открытую дверь Никита видел, как пригибаясь под мокрыми пелёнками, развешенными в коридоре, незнакомый высокий мужчина тяжёлой походкой пошёл к вешалке. Повозился там недолго. Громко защёлкнулся замок входной двери.
— Ну, что — доволен? — Вера со слезами на глазах, встала и понесла заснувшего у неё на руках Димасика за перегородку. Никита услышал оттуда её дрожащий голос.
— «Нам ничего не надо»? Может быть, ты — такой гордый, что тебе, и в самом деле, ничего не надо! Но сколько ещё лет должно пройти, чтобы ты научился думать обо мне и о сыне? Или этого никогда не случится: ты всегда любые решения будешь принимать, не оглядываясь на нас? Тебе ничего не нужно, но нам с Димкой нужно многое, по крайней мере, чтобы нормально питаться…
Никита тяжело поднялся, вышел в коридор. Стал натягивать лыжные ботинки. Он не слышал, как подошла Вера.
— Ты куда?
— Одень Димасика. Я погуляю с ним.
— Ему через час ужинать.
— Мы вернёмся.
Он спустился в старом грохочущем лифте, в который едва втиснулся с коляской, со своего пятого этажа. Не сразу сумел протолкнуться на улицу через узкую дверь парадной. Подумал вдруг, что никогда не помогал Вере преодолевать эти неожиданные препятствия… Он катил своего сынишку впереди себя и злился на весь мир. И на неведомо откуда взявшегося отца, и на жену, которая впервые не поддержала и не поняла его. Он вспомнил, как объявил Вере о своём желании поступить в ординатуру, как растерянно она взглянула на него, как влажно блеснули её глаза. Но тогда она согласилась с ним, поняла. А сейчас почему-то взбунтовалась. Виноватым он себя не чувствовал, хотя и признавал в душе, что вёл себя очень глупо, как-то по-детски.
Но постепенно успокоился. Слабый мороз и лёгкий февральский снег в синих сумерках подняли настроение. Димасик завертелся в коляске, надо было возвращаться.
Вера не услышала, когда они пришли и не вышла навстречу. Надо было восстанавливать отношения. Извиняться Никита не умел ещё с детства, даже понимая, что виноват. За это его часто ругала мама. Зато он умел находить повод для примирения: руки у него были умелые, а в старой квартире всегда было что-то, что требовало починки или ремонта — он вдруг менял прокладки в давно капающих кранах, смазывал машинным маслом скрипучую дверь, или ремонтировал постоянно отваливающееся колесо детской коляски…