чные дежурства старику доставались особенно тяжело. Но он не жаловался, не отказывался, хотя во время операций, ассистируя Никите, мог и крючок из пальцев выронить. Но этот доктор был единственным надёжным человеком, на которого можно было положиться. Что касается второго доктора Сергея Ивановича, то здесь проблема была вообще нерешаемая. Травматолог Измайлов был умелым, опытным специалистом, но… хроническим алкоголиком. В период просветления прекрасно оперировал, немало жителей городка были обязаны ему избавлением от грядущей инвалидности и даже смерти. Но был он человеком совершенно ненадёжным — мог запить на неделю, забросив своих больных, не выходить на дежурства, в общем, от него в любой момент можно было ждать неприятностей. Измайлов жил на окраине города в частном доме с матерью, больной раком. Её тяжёлое состояние не мешало ему, хоть и не часто, но периодически уходить в запои. А, может быть, и способствовало этому. Доктор Измайлов понимал, что после её ухода останется вообще никому ненужным алкоголиком. Когда-то он был женат, и даже платил со своей зарплаты, оставшейся после очередного срыва, кому-то алименты. Но сейчас у него кроме матери никого рядом не было. Конечно, главный врач, по долгу службы, увольнял его за прогулы, и тут же восстанавливал по очередному его заявлению. Как заведующий отделением, Никита не мог уволить ни старика Грауэрмана, ни пьяницу Измайлова — с кем тогда работать?
А тут началась безудержная «оптимизация здравоохранения», от которой взвыли все медики в стране- начиная от рядовых исполнителей и кончая руководителями учреждений. Оптимизация смела не только все вакантные ставки в ЦРБ, но были сокращены и ставки реаниматологов, терапевтов, окулистов, отоларингологов и даже паталогонатомов, медсестёр, санитарок и уборщиц. Сократили даже несчастные полставки инфекциониста и две единственные на весь большой район инфекционные койки. Людей уволили. В больнице теперь катастрофически не хватало медсестёр. Все сёстры, как и врачи, работали с перегрузкой. Очевидно, дама-экономист, с белокурыми локонами ниже плеч, которая руководила ныне отечественным здравоохранением и которая так лихо его громила, имела возможность лечиться в профильной больнице в Москве… Но вакантную ставку хирурга в своём отделении Никите удалось отстоять. Главный врач постоянно обещал, что не пройдёт и месяца, как у них появится новых хирург или травматолог. Но желающих ехать в какой-то забытый богом городок и работать там за копейки в условиях повальной «оптимизации» всё не находилось. Выручали интерны, которых присылали в больницу на практику из области, по крайней мере, было кому делать в палатах формальные обходы и писать дневники в историях болезни, но самостоятельные операции им, конечно, доверять было нельзя. Прогулы дежурств Измайловым приходилось закрывать своим телом. Старик Грауэрман ему сочувствовал, больничный брал редко, но лишними дежурствами Никита его не загружал — жалел… Вот и получалось, что он иногда оставался работать один на четырёх ставках. Порой приходилось дежурить по трое суток подряд. Он посмеивался над собой: как говорится — «за что боролись…». Оперировал и лечил больных Никита по обеим своим специальностям, иногда — как хирург, иногда — как травматолог… После тяжёлых дорожных аварий вёл больных со сложными сочетанными травмами. Так уж получилось, что на весь район с почти сорокатысячным населением он остался единственным надёжным оперирующим хирургом и травматологом. Вера работала рядом, помимо хирургических и травматологических коек в его отделении были и гинекологические койки. И за эти годы несколько раз случалось, что им приходилось вместе оперировать внематочную беременность. На Веру можно было во всём положиться, но занималась она своим акушерско-гинекологическим делом, где профессиональных проблем тоже хватало. Вскоре и эти две гинекологические койки «оптимизировали». Вера перешла работать в акушерское отделение. Ей было легче — заведующая отделением была вполне вменяемая женщина, пред пенсионного возраста, опытная, всегда готовая помочь.
Рано утром Никита провёл плановую операцию пожилому больному по удалению паховой грыжи, обошёл в палатах больных, которых вёл, сделал новые назначения, выписал домой двух человек после операции. Сегодня он опять остался в отделении только с парнем — интерном. Доктор Измайлов третий день не выходил на работу — был в запое. Приняв дежурство от старика Грауэрмана, Никита отправил его домой — тот в связи с жарой чувствовал себя неважно. Помощнику- интерну, толковому парнишке, ходившему за ним как тень, и задававшему ему бесконечное количество профессиональных вопросов велел обойти палаты, которые вёл Измайлов, и сделать необходимые по собственному его мнению назначения — ночью будет время их проверить. Теперь надо было спускаться на первый этаж, в поликлинику, где очередь на приём к хирургу нарастала с шести часов утра, как хвост у ящерицы… Кто-то очень умный из «оптимизаторов» придумал, что специалисты стационара ЦРБ одновременно «обслуживают» (как ненавидели они с Верой это выражение «обслуживают»!) пациентов и в поликлинике…. Здесь приходилось принимать больных в гордом одиночестве, без медсестры, хотя, в виде исключения, единственную ставку медсестры поликлиники оставили именно хирургу. Но «физическое лицо», опытную медсестру, Никита перевёл в процедурный кабинет своего отделения, поэтому перевязывать послеоперационные раны, трофические язвы, вскрывать фурункулы теперь надо самому. Часть этих манипуляций вполне может проводить сестра, тогда и очередь двигается куда быстрее. Но, как говорится, что имеем.
Никита вздохнул. Убрал авторучку в карман халата и встал из-за стола. В этот момент кто-то постучался в дверь ординаторской. Он поморщился: опять кто-нибудь из родственников с какими-то просьбами или жалобами.
— Да…
Вошла женщина средних лет, уверенная в себе, спокойная. Никите она показалась знакомой. Наверно, чья-то родственница.
— Здравствуйте, Никита Петрович… Вы меня не узнаёте?
— Нет. Пожалуйста, побыстрее. Мне надо идти на приём в поликлинику.
— Я — фельдшер из Никольского…
— Да, да… — Виновато произнёс Никита.
Он вспомнил эту женщину. Она была многолетней труженицей фельдшерско-акушерского пункта, только что закрытого в большом селе Никольском с тысячным населением, на расстоянии в тридцать километров от ЦРБ. Ещё в первый год своей работы заведующим отделением районной больницы Никита объездил все фельдшерско-акушерские пункты — надо было иметь хоть какое-то представление о них, и о людях, которые там работают. Эту фельдшерицу очень хвалили — и в больнице, и жители посёлка. Она принимала всех больных, которые шли к ней с раннего утра — от тяжёлых хроников до беременных, вечером посещала пациентов на дому. Содержала в идеальном порядке свою скромную аптеку, таскала воду из ближайшего колодца, стирала здешнее старенькое медицинское бельё, мыла полы и окна в своей амбулатории, зимой сама топила там печку… Домик медпункта, в котором она работала, давно требовал ремонта, но об этом даже речи не было. Но, как и в нескольких соседних сёлах, этот фап- фельдшерско-акушерский пункт начальство посчитало нерентабельным. Фельдшера, которой до пенсии ещё надо было трубить и трубить, сократили, медицинский пункт закрыли.
— Я слушаю Вас… — Сочувственно произнёс Никита.
— Никита Петрович, я хочу у вас работать… — Произнесла женщина, и заговорила быстро, стараясь не задерживать доктора. — Я бы хотела устроиться в хирургический кабинет поликлиники. Я многое умею.
— Я это знаю. Но вы будете приезжать на приём каждый день? Или вы хотите работать на полставки?
— Нет. На ставку. Я не могу без работы — мне до пенсии ещё пять лет, и вообще я не привыкла без дела. У меня муж — мастер в леспромхозе, ездит сюда на работу каждый день. У нас своя машина, старенькая, конечно. Но подводит редко… В крайнем случае, всегда смогу приехать на автобусе.
Раздумывать особенно было некогда.
— Не хотите сразу пойти со мной на приём? Посмотрите, как это у нас происходит.
— Конечно. Я даже халат взяла.
— Как Вас зовут?
— Нина… Нина Ивановна.
— Ну, что ж, Нина Ивановна… Вперёд! Сегодня вы точно получите боевое крещение.
Протискиваясь в свой кабинет сквозь толпу пациентов, Никита вопросительно заглянул в окно медрегистратуры. Регистратор сделала ему знак рукой, который означал — номерки все выданы. Никита не смотрел на людей в очереди, ему было стыдно перед ними. Усталые, встревоженные, кто-то с маленькими детьми на руках, люди толпились в тесном душном коридоре поликлиники с шести утра. Многие приехали совсем издалека, одолев порой до двухсот километров на автобусе, а то и на случайной попутке. И, конечно, не бесплатно. Несколько человек были здесь из Никольского. Они окликали своего фельдшера, здоровались с ней. А что людям делать? Их оставили без всякой надежды на медицинскую помощь. За несколько месяцев в их районе закрыли две участковые больницы и несколько фельдшерско-акушерских пунктов. Конечно, и обе эти маленькие больницы (побывав там, Никита пришёл в ужас от убогости и разрухи) и эти фельдшерско-акушерские пункты, которые существовали только на энтузиазме работающих там фельдшеров, требовали немедленного ремонта, какого-то элементарного оснащения, организационной помощи персоналу, которых не хватало много лет. Но, судя по всему, их проще всего было закрыть — это было дешевле.
Все номерки выданы регистратурой или не все, но принять придётся всех, кто толпится сейчас в коридоре. Даже местных, с соседней улицы. А вдруг у них аппендицит или что-нибудь ещё покруче — сколько раз так бывало… А приезжим что делать? Ехать домой назад двести километров, и завтра приезжать обратно? С детьми на руках, у которых неизвестно какие проблемы? Ничего не поделаешь, придётся сидеть на приёме допоздна.
Двухлетний опыт работы в Питерской поликлинике сейчас очень помогал. Никита часто думал о том, что происходящее в жизни человека — не случайно, это всё идёт в копилку жизненного опыта, всё когда-нибудь отзовётся, пригодится, так или иначе.