Лето было в разгаре, и, несмотря на предусмотрительно открытое уборщицей окно, в кабинете было душно. Никита задёрнул старенькую штору, но горячие солнечные лучи падали как раз на его письменный стол.
Нина Ивановна уже надела чистый накрахмаленный халат.
— Ну, поехали… — Вздохнул Никита.
Его помощница открыла дверь кабинета, приглашая первого больного.
Вошёл, хромая, пожилой мужчина.
— Здравствуйте, доктор… А ты, Ивановна, здесь нынче?
— Здесь, — она повернулась к врачу. — Это мой больной, Никита Петрович. У него… — она назвала диагноз…
Работать они начали дружно, что называется, в четыре руки. Но, как ни доверял Никита этой опытной фельдшерице, но сейчас исподтишка наблюдал за её действиями: как она подготовила перевязочный стол, как разложила на нём хирургические инструменты (кое-что подсказал ей — привык, чтобы что-то лежало справа, а что-то слева), как делает перевязки послеоперационным больным, как обрабатывает только что вскрытые им фурункулы, как приводит в порядок после манипуляций перевязочный стол… Очередь больных продвигалась сегодня немного быстрее, чем всегда. Временами в коридоре становилось слишком шумно, плакали от усталости и духоты больные дети… Тогда Нина Ивановна распахивала дверь — в кабинет врывался затхлый душный воздух, наполненный запахами каких-то мазей и пота.
— Тише, пожалуйста! Вы мешаете доктору работать!
С особенно капризным и уставшим ребёнком им пришлось повозиться. Мальчику было шесть лет, он приехал с мамой издалека, его подняли рано утром, он устал, но, главное, у него очень болел палец — гнойное воспаление вокруг ногтя, паранихий… Мама была совершенно беспомощной, никак не могла успокоить малыша и заставить его сидеть на её коленях смирно. Мальчик орал безбожно, вертелся и вырывался из её рук. Нина Ивановна несколько раз пыталась объяснить матери, как надо посадить и как держать ребёнка во время хирургической манипуляции. Но та никак не могла справиться с сыном.
— Ладно… — Решительно произнесла помощница Никиты. — Ничего не поделаешь, придётся применить силовые приёмы. — Давайте-ка своё сокровище сюда.
Она села на табурет перед хирургом, крепко прижала спиной к себе орущего и брыкающегося малыша, обхватив его своими руками, сложенными крест — накрест на его груди так, что он был ими словно спелёнат. Перед врачом осталась свободной только нужная ему кисть. Никита поразился ловкости своей ассистентки и под оглушающий визг и вопли маленького пациента быстро вскрыл и обработал гнойник. Когда малыш, всхлипывая, и его взъерошенная и растерянная мама, едва пролепетавшая «спасибо», покинули кабинет, Никита поблагодарил Нину Ивановну за ловкость и профессиональное умение. Она только усмехнулась.
— Мы с Вами, Никита Петрович, были в одинаковом положении. Вы в поликлинике в одиночку справлялись, а я — наедине в Никольском с такими вот беспомощными мамашами.
Ещё несколько человек они успели принять вместе. Но время шло. Никита взглянул на часы — рабочий день подходил к концу. Нине Ивановне нужно было идти оформляться на работу. Он подписал заготовленное ею заявление, поблагодарил за неожиданную так нужную помощь и простился до завтрашнего дня. Она ушла. Никита вздохнул с облегчением: хоть одна брешь в его беспросветной деятельности была закрыта надёжным человеком.
Вошёл следующий больной. Перед ним в приоткрытую дверь проскользнула Вера. Она была в халате — не сняла специально, чтобы больные не считали её очередной больной, просочившейся без очереди. Впрочем, многие женщины, толпящиеся в коридоре, доктора-гинеколога знали, когда-то у неё лечились, здоровались с ней.
— Я ушла домой… У тебя на столе в ординаторской оставила кое-что из еды…
Он кивнул.
— Спасибо. Я сегодня хорошо позавтракал…
— Кофе и доширак? — Усмехнулась Вера.
— Буфетчица обещала оставить мне обеденную котлету.
— Удачи… И — спокойной ночи.
Это выражение «спокойной ночи» для дежурных врачей имело свой особый смысл.
— Привет Димасику!
Вера только усмехнулась.
Никита сынишку очень любил, радовался вместе с женой и тёщей его первым шагам, первым словам. Со словами кое-что напрягало — Димасик до двух лет говорил только односложно, но потом начал вдруг выпаливать целые фразы. Не прошло и года, как его болтовню уже невозможно было остановить…
Но на что-то похожее на мужское воспитание (о чём за его спиной шептались жена и тёща) не хватало времени. Никита дежурил сутками, и эти суточные дежурства иногда затягивались на два-три дня, после чего, возвращаясь домой, он падал на диван и, положив рядом на подушку телефон, проваливался в сон. Вскоре время суток стало для него понятием относительным. Выходные дни у него тоже стали символическими. Среди ночи его часто поднимали звонки из приёмного отделения. В летнее время на федеральной трассе, которая проходит через их городок, постоянно случались серьёзные дорожные аварии. Никита научился собираться мгновенно, иногда выходил из дома раньше приезда посланной за ним «Скорой». Поболтать с сынишкой, почитать ему книжку, поиграть или просто погулять в по берегу широкой полноводной реки — было несказанной роскошью. Когда Димке исполнилось семь лет, Никита купил ему в игрушечном магазине дорогущую электрическую железную дорогу. Немецкую. С резво бегающими по рельсам точными копиями пассажирских и товарных вагончиков, с симпатичным паровозиком, несколькими макетами изящных станций, семафоров и платформ. Игрушка была потрясающей, и страшно дорогой. Ему даже не хватило только что полученного аванса. Вера сделал большие глаза, когда узнала, сколько он заплатил, вздохнула и ничего не сказала. Они просидели с сынишкой на полу до глубокой ночи, запуская этот замечательный железнодорожный состав, пока Вера не отправила их обоих спать. Оба были в восторге. А через несколько дней Никита услышал, как Димка, захлёбываясь от восторга, рассказывал об этом подарке бабушке.
— Ты представляешь, мы с папой так здорово играли! Так долго! Он пришёл с работы и не лёг спать! Он же не всегда спит…
Никите стало стыдно. Но что он может теперь сделать со своей жизнью?
Иногда он вспоминал об отце. Его визитная карточка лежала дома в ящике компьютерного стола. Он брал её в руки, вертел, машинально глядя на номер Хабаровского телефона, — и убирал обратно в стол. Как всё изменилось за эти семь лет!
Кем он тогда был, когда отец вдруг внезапно появился в его жизни? Да никем! Метался в поисках работы в полном безденежье и бесконечном чувстве вины перед женой и ребёнком. И в то же время, он был уверен, что сможет выйти из этой, казалось бы, безвыходной ситуации. Именно поэтому предложенная помощь от внезапно появившегося папаши его унизила и оскорбила. Он сам, он всё сделает сам, он не нищий и в подаяниях не нуждается! Прошло семь лет и что же? Никита добился того, что хотел. Он работает в стационаре, заведующий отделением, отвечает головой за подчинённых и бывает, что спасает от неминуемой смерти пациентов. Конечно, его нынешнее положение не для слабых, не всякий даже очень опытный специалист выдержит такую нагрузку — один на четырёх ставках… И деньги за свои титанические усилия он получает копеечные. Но они с Верой оба работают. Лишних денег, конечно нет, но на жизнь хватает. Даже старенький «Жигулёнок» умершего тестя на колёсах. За эти годы Никита стал ассом в ремонте старых машин. Водительские права он получил ещё в армии, сам напросился на курсы, командир части ходатайствовал, ему не отказали, конечно. Вера закончила автошколу уже здесь и справлялась с вождением довольно успешно. Конечно, машину надо было давным-давно списать и приобрести новую, хотя бы подержанную, у кого-нибудь с рук. Но пока на это не хватает денег, хотя понемножку они пытаются откладывать. Тёща, помимо забот о внуке, постоянно поддерживает их урожаем со своего огорода, на котором трудится с раннего утра до позднего вечера: овощей они не покупают, а о бесконечных банках с консервами, заготовленными на зиму— и говорить нечего. В общем, сейчас он, Никита — самодостаточный человек. И, надо позвонить отцу, если только этот номер до сих пор принадлежит ему. Позвонить и, хотя бы через столько лет, поблагодарить за помощь, которую он оказал в самое тяжёлое время для их семьи. И на очередном дежурстве Никита, наконец, решился и набрал Хабаровский номер, не забыв о разнице во времени. Ему ответил спокойный мужской голос немолодого человека.
— Добрый вечер (в Хабаровске в это время был вечер)… Я могу поговорить с Петром Васильевичем?
— Я Вас слушаю.
Никита решился не сразу, замолчал. Отец нетерпеливо покашлял.
— Пётр Васильевич, это — Никита. Ваш сын.
Теперь замер отец, очевидно, не сразу поняв сказанные слова. Потом заговорил быстро.
— Это очень хорошо, Никита… Это прекрасно! Где ты сейчас живёшь? Я за эти годы несколько раз был в Петербурге, в вашей квартире никого не мог застать. Пытался тебя найти, у меня ничего не получилось…
Никите вдруг стало совершенно легко.
— Я хочу поблагодарить Вас за давнюю помощь, Вы нам тогда очень помогли. Извините меня за поведение, у нас с женой было тогда очень тяжёлое время…
Они говорили недолго. Отец сообщил ему, что через неделю у него начинается отпуск, и он полетит в Петербург, оттуда сразу позвонит, а потом приедет к Никите.
— Вы можете приезжать в любом составе. У нас квартира небольшая, но в городе есть вполне приличная гостиница, я хорошо устрою Вас, не беспокойтесь.
— Я не женат, Никита, по-прежнему живу один, один и приеду.
На том и порешили. Почему-то на душе стало как-то особенно хорошо. Какая-то заноза из сердца была извлечена.
В кабинете, несмотря на распахнутые настежь окна, было нестерпимо душно.
В дверь постучались, не дожидаясь ответа в неё протиснулся толстый пожилой армянин Ашот Арменович Балавян. Глава многочисленного семейства Балавянов. Лет десять назад приехали они с братом в этот маленький городок и открыли здесь, небольшой поначалу, кондитерский цех. В нём тогда работали одни Балав