Размышляя таким образом, Нансен снова и снова спрашивал себя: не вышла ли у него вообще ошибка с выбором профессии? Чего ему, в сущности, хочется? На что способен господин студент Фритьоф Нансен?
В школе он наиболее успевал в естественных науках и математике. Сейчас, пожалуй, его больше всего интересуют физика и химия. Если говорить начистоту, то зоологию он выбрал потому, что она, казалось, сулила приятную жизнь среди природы, каким-то образом связывалась с охотой, с блужданием по лесам. Горький самообман!
И уж если на то пошло, то годен ли он вообще для занятий наукой всерьез, по-настоящему? Есть ли в нем, например, упорство, усидчивость? Упорство, пожалуй, есть — ведь удалось же ему так натренироваться в беге на коньках, что чемпион мира Аксель Паульсен признал себя побежденным на дистанции в одну милю. Несколько призов за лыжи — это тоже чего-нибудь да стоит, это тоже завоевано упорной тренировкой.
Итак, упорство есть. Но усидчивость?.. Отказаться от всего ради корпения над микроскопом? Вот, допустим, завтра все уйдут на промысел, а он, значит, должен с утра до вечера потрошить на палубе тюленей и перетряхивать содержимое их желудков? Нет, он не способен на такие подвиги. Из него никогда не выйдет ученого. В науке он так и останется студентом, притом студентом ни на что не годным, кроме, может быть, спорта.
Тут размышления Нансена были прерваны самым неожиданным образом: он почувствовал, что бочка валится куда-то вбок, и судорожно вцепился в окованный железом край, по которому обычно скользит подзорная труба. Внезапно налетевший шквал согнул мачту. От напора ветра перехватило дыхание. Внизу что-то кричали, реи гнулись дугой, мачта раскачивалась, как тростинка. Нансен был слишком неопытным моряком, чтобы оценить опасность, а внизу никому и в голову не приходило, что почти на вершине мачты сидит господин студент…
Выждав, пока порывы ветра, как ему показалось, ослабли, Фритьоф вылез из бочки и стал спускаться, цепляясь одеревеневшими пальцами за перекладины.
Внизу мелькнуло испуганное лицо капитана, мокрая палуба, кипящее море…
Весь синий, дрожащий, он сполз, наконец, с мачты.
— А парень, видно, не из маменькиных сыночков, — сказал кто-то из зверобоев за его спиной.
…И снова дни без событий, разговоры о залежке, совещания в штурманской каюте, из которой не успевал выветриваться запах крепчайшего табака. В такие дни Нансен старался заполнять пробелы в программе своих научных наблюдений. С примерным рвением и тщательностью принялся он измерять температуру морской воды на разных глубинах. Результаты показались ему интересными, и с самоуверенностью молодости он уже мечтал в пу;х и прах разбить шведского физика Эдлунда, утверждавшего, что морской лед образуется не на поверхности, а в глубине, куда опускается переохлажденная вода.
Фритьоф представлял себе, как он выскажет шведу свои возражения: «Нет, господин профессор, в период образования первых тонких пластинок „блинчатого“ молодого льда вода на больших глубинах теплее, чем на поверхности моря, и вовсе не переохлаждена — вот таблицы моих ежедневных регулярных наблюдений, доказывающие это!»
Увы, до составления подобных таблиц дело так и не дошло, хотя, как показало время, Нансен был на более верном пути, чем Эдлунд. Один день пришлось пропустить, потому что на «Викинг» пожаловал капитан Гай с парусника «Новая Земля» и так интересно рассказывал о китах и белых медведях, что просто невозможно было уйти из каюты. Потом Крефтинг взял студента с собой на шотландский парусник (в море стало тесно — пять судов в поисках залежки сошлись с «Викингом»), где гостей угостили отличным ростбифом и пудингом. На судне оказался даже традиционный камин, и было очень приятно болтать, протянув ноги к огню.
Затем состоялось большое совещание капитанов и штурманов. Грех было не послушать, что скажут о детной залежке такие опытные зверобои, как капитан «Веги» Маркуссен или капитан «Гейзера» Иверсен. Однако каждый из опытных зверобоев высказывал свое мнение, и оно было не более доказательным, чем противоположное мнение его соседа…
Но тут внезапно ударивший мороз прервал споры и, быстро цементируя льдины, поставил капитанов перед выбором: либо надолго остаться среди сплоченных льдов в надежде, что залежка где-нибудь рядом, либо пробиваться к открытой воде.
Крефтинг, больше других убежденный в близости залежки, тем не менее первым надумал уходить из этих мест: его деятельная натура не мирилась с мыслью о беспомощно вмерзнувшем в лед корабле.
Подняли паруса, пустили машину — «Викинг» ни с места: мороз уже припаял судно к ближайшему полю. Тогда Крефтинг попросил соседей раскачать его корабль. По льду и на шлюпках тотчас привалили молодцы с других судов, и на палубе «Викинга» стало тесно. Капитан гаркнул:
— На-а-а правый борт!
Сотня людей с топотом бросилась выполнять команду.
— Левый борт!.. Правый борт!.. Левый!..
Молодцы носились туда и обратно, раскачивая судно. Затрещал лед, зазмеились по нему трещины, и вскоре освобожденный «Викинг» крепким форштевнем стал пробивать себе дорогу. Он то разбегался, то пятился назад. Машина на нем была довольно сильной, да и капитан удивительно ловко угадывал самые уязвимые места в ледовом кольце. Другие суда пробовали идти за «Викингом» — но куда там!
К вечеру корабль вошел в разреженный лед. Было полнолуние. Свет скользил по полыньям. Небо, желтовато-белое от лунного сияния, отраженного ледяными полями, лишь на западе рдело темным пурпуром догорающей зари.
Нансен нашел капитана на шканцах. Крефтинга мучили сомнения: правильно ли он сделал, не оставшись со всеми?
— Ведь залежка-то, наверное, там, сзади, — уныло кивнул он за корму. — Мы всё удаляемся от нее.
Нансену стало жаль капитана. Сколько моряков мечется во льдах, так же как Крефтинг, и наука ничем не может помочь им! Кто скажет — встретит ли «Викинг» разреженный лед, чтобы снова приблизиться к тем местам, где Крефтингу мерещится залежка? Все неясно, все гадательно.
— Вот попусту ломаешь голову, — как бы продолжая его мысли, сказал Крефтинг. — Удача в нашем деле — игра случая. Самые опытные капитаны иногда возвращаются ни с чем, а новички набивают трюмы доверху. Ребята совсем извелись. Если нам нынче не повезет, они вернутся домой нищими.
Нансен как-то разговорился с Баллоном о заработке зверобоев и уже знал, что, даже когда им «везет», они возвращаются с промысла не бог весть какими богачами. Те, у кого большая семья, считают каждый медяк, чтобы дотянуть до следующего рейса. Так что же влечет их на корабль? Работа тяжелая, заработок неверный, а между тем каждый год в океан уходят одни и те же люди. Неужели труднее заработать свой кусок хлеба в порту или на ферме?
Крефтинг, которого он спросил об этом, уставился на него:
— Ну, знаете!.. Вот не ожидал от вас такого вопроса! А еще потомок моряка! Стыдно, стыдно! Люди любят море. Просто любят, без корысти. К берегу их не привяжешь, нет!.. Да и вы полюбите горькую соль этих вод, помяните мое слово!
Полюбить море? Едва ли. Он вырос в лесах, его влекут не льды, а горы. Но капитану он не сказал об этом: подобное признание вряд ли помогло бы их сближению. А Нансену так хотелось подружиться с капитаном…
Стуре-Фрён
Нансен, в сущности, все еще чувствовал себя не в своей тарелке среди нескольких десятков собравшихся на корабле людей. Моряков и зверобоев связывало общее дело, жизнь на «Викинге» была их привычной жизнью, а он, кажется, всё бы отдал, чтобы очутиться на часок-другой в сыром ельнике, где сейчас, в эту весеннюю пору, носятся вальдшнепы и вечерними сумерками поет красношейка. Вдохнуть бы хоть разок полной грудью, до опьянения, аромат пробуждающегося леса, прелых листьев, первой травы…
Должно быть, Крефтинг понял, что чувствует студент, или, может быть, у него самого было тяжело на душе; и, как-то зазвав Нансена в каюту и усадив его на потертый диван, капитан неожиданно принялся рассказывать о себе.
Да, первый раз он ушел в океан на промысловом судне давно, когда был еще совсем парнишкой. Руки у него были крепкие, голова, говорят, тоже варила — и вскоре стал он стрелком тюленей, а потом штурманом. Капитаном начал ходить как раз тогда, когда ему было столько лет, сколько сейчас Нансену. Судовладелец сначала не хотел брать его, находя слишком молодым. Но он, Крефтинг, заметил хозяину, что если нет других препятствий, то молодость — это такой порок, который с годами проходит сам собой. Странно — судовладельца это почему-то убедило.
В первом же рейсе Крефтинг полез в самую гущу льдов, изрядно поцарапал судно, но вернулся с полными трюмами.
Несколько лет ему везло. Но однажды судно сильно потрепало. Открылась такая течь, что команда решила бросить и корабль и добычу, — к чему торопиться на небо! Капитан не спорил, не уговаривал. Зверобои погрузили свои сундучки и стали садиться в шлюпки, готовые к спуску на воду. Тогда капитан взял топор и принялся рубить поддерживавшие их тросы: раз, мол, команда бросает судно, то ему, капитану, остается только помочь в этом.
Ребята, конечно, повыскакивали обратно на палубу проворнее зайцев: кому охота вместе со шлюпкой с высоты нескольких метров шлепнуться в воду, когда тросы будут перерублены.
— Тут я сказал молодцам: «Бежать вы всегда успеете. Повозимся лучше несколько дней с помпами и, верьте мне, благополучно доползем. Тогда и на родине другим морякам не стыдно будет в глаза смотреть. Сейчас, говорю, трудно, но „когда-нибудь да будет этому конец“, как сказала одна моя знакомая лисица, с которой охотник не спеша сдирал шкуру». Ребята помялись, потом пошли к помпам, стали откачивать воду. Мы дотянули до порта. И был же на нашей улице праздник! Каждый славно заработал, а судовладелец нажил целое состояние. Что же из того, что судно текло, как решето? Жизнь — это борьба. Надо рисковать!
Капитан замолчал и, дымя трубкой, поглядывал на своего собеседника. Тому ничего не оставалось, как отплатить откровенностью за откровенность.