«Где бы мы ни проходили, — записал об этих днях Нансен, — нам всюду раскрывалось сердце норвежского народа — оно билось на пароходах, переполненных празднично одетыми горожанами, и на бедной рыбацкой лодке, одиноко качающейся среди шхер. Казалось, сама родина-мать, старая наша Норвегия, гордясь нами, крепко заключает нас в свои горячие объятия, прижимает к сердцу, благодарит за то, что мы сделали.
А что, собственно, мы сделали особенного? Мы исполнили свой долг, сделали не более того, что взяли на себя, и скорее мы должны благодарить ее за право совершить плавание под ее флагом».
В Бергене праздничный стол был накрыт в музее, где начинающий биолог, оторвав глаз от микроскопа, мечтал когда-то об экспедиции на Север. Если бы старый Даниельсен мог видеть теперь своего ученика!
Чтобы приветствовать Нансена от всей передовой России и русских географов, в Берген приехал из Петербурга Толль. Нансен горячо поблагодарил его за все, что тот сделал для экспедиции, в своей речи сказал о братьях Лаптевых, о Прончищеве и его жене, о лейтенанте Овцыне, о других участниках Великой Северной экспедиции, бесстрашно проложивших пути по Ледовитому океану.
— Эти герои науки — одни из самых выдающихся среди всей плеяды полярных исследователей. — Нансен высоко поднял бокал: — За Россию и ее мужественных сынов!
После Бергена — Хаугессун, Ставангер, Кристиансанн… Оркестры, речи, флаги, салюты. Однажды, когда Нансен стоял на мостике «Фрама» и кланялся собравшейся на берегу толпе, кто-то робко тронул его за рукав. Это был простодушный Педер Хенриксен.
— Послушай, Нансен, — сказал он со странной тоской, — может, все это и неплохо, но уж очень шумно. В Ледовитом океане — вот там нам было хорошо!..
9 сентября «Фрам» вошел в воды фиорда Кристиании. Военные корабли плыли рядом. В сизом дыму салютов гремели пушки старой крепости Акерсхус; эхо вторило им. Флаги трещали на ветру. Оркестры перебивали друг друга. Все конторы и магазины были закрыты. Сто тысяч человек пели: «Да, мы любим эти скалы!»
Вечером Нансен был у себя в «Годтхобе». На мысу догорали жаркие угли приветственного костра. Праздничный гул постепенно стихал. Шумели сосны, внизу плескались волны фиорда.
Он вспоминал пережитое за последние три года. «Мы боролись, работали, сеяли зерна, — думалось ему. — Теперь настала осень — пора жатвы».
Существует ли Земля Санникова?
Весь мир хотел видеть и слышать Нансена.
Отложив обработку научных материалов экспедиции, он поехал сначала по Норвегии, а потом по большим городам Европы и Америки с лекциями о путешествии.
Значение экспедиции «Фрама» все признали огромным.
Нансен приподнял завесу над тайнами Центральной Арктики. Он установил, что там нет ни суши, ни мелководного моря, а простирается Полярный бассейн с глубинами более 3000 метров[3].
Теперь уже никто не сомневался в существовании течения от Берингова пролива и берегов Сибири к берегам Гренландии, которое, однако, не обязательно проходит через центр Полярного бассейна.
Нансену удалось проследить под холодным верхним слоем арктических вод, приносимых этим течением, более теплый слой воды, проникающей навстречу из Атлантики.
Экспедиция сделала множество магнитных, астрономических, метеорологических наблюдений в тех широтах, куда еще никогда не проникал человек.
Наконец, плавание «Фрама» блестяще доказало правильность идеи Нансена об исследовании Арктики с дрейфующего во льдах корабля.
Говорили, что Нансен, по существу, открыл для науки Северный Ледовитый океан — до него знали только прибрежные арктические моря.
Нашелся лишь один человек, который не радовался успеху Нансена. Это был американский генерал Грили. Перед экспедицией он пророчил Нансену неудачу. Когда о «Фраме» не было известий, говорил, что давно предвидел неизбежность его гибели. Теперь Грили обвинил начальника экспедиции на «Фраме» в том, что тот покинул товарищей на затертом льдами судне.
Это обвинение Нансен целиком напечатал в своей книге «„Фрам“ в полярном море», Она вышла в 1897 году и была тотчас переведена на многие языки. Книга посвящалась Еве. На первой странице было напечатано: «Ей, которая дала имя кораблю и имела мужество ожидать».
Нансен не спорил с Грили, не возражал ему. Сама книга, где описывалась вся экспедиция и невероятно трудный поход Нансена и Иохансена, была достойнейшим ответом на недостойные нападки.
Нансену хотелось поскорее сесть за научный отчет об экспедиции, но пока об этом нечего было и думать. Доклады, заседания научных обществ, обсуждение проектов разных экспедиций и помощь в их снаряжении занимали все его время.
Вместе со Свердрупом и Иохансеном он побывал на шхуне «Бельгика», которую бельгиец де Герлах готовил для похода в Антарктику.
В команде «Бельгики» было шестеро норвежцев. Лицо молодого штурмана, с восторгом смотревшего на гостей, показалось Нансену знакомым. Где он уже видел этот характерный нос, похожий на клюв орла?
Штурман назвался Руалом Амундсеном и сказал, что плавал раньше матросом на «Язоне».
— Когда? — оживился Нансен.
— Совсем недавно, господин Нансен, — ответил тот, запинаясь от волнения. — Но там есть люди… Они хорошо помнят, как девять лет назад вы ходили с ними к Гренландии. А я… я встречал вас, когда вы вернулись оттуда. Вы стояли на палубе… Махали шляпой. Мне было тогда семнадцать лет…
После поездок по европейским столицам Нансену захотелось побывать в стране, где его идеи встретили горячее сочувствие, где у него были искренние друзья, — и весной 1898 года он отправился в Россию.
Норд-экспресс пришел в Петербург апрельским полднем. На перроне собралось множество людей. Нансен узнал исследователя Тянь-Шаня, знаменитого географа Петра Петровича Семенова, и адмирала Степана Осиповича Макарова. Они были в парадной одежде, при орденах. Нансен почувствовал себя неловко в суконной накидке, небрежно наброшенной на одно плечо.
Под руку с Евой он прошел сквозь рукоплещущую толпу в парадные комнаты Варшавского вокзала. Тут же, прямо на вокзале, ему вручили награду — орден Станислава I степени.
Кареты помчались по Невскому проспекту, повернули к Европейской гостинице. Роскошные апартаменты были украшены пейзажами Норвегии. У подъезда стоял экипаж, запряженный рысаками: он должен был дежурить день и ночь.
Нансены два дня осматривали город, побывали в Эрмитаже, в Русском музее, в Мариинском театре. Холодная петербургская весна напоминала бергенскую зиму. По Неве плыл лед с Ладожского озера. Небольшой черный пароходик с высоким носом и плоской кормой, густо дымя, пробирался возле берега. Длинные низкие мосты висели над рекой. Шпиль Петропавловской крепости, казалось, прокалывал хмурые облака. Ровно в полдень с ее серых стен ухала пушка.
— Что теперь там, в крепости? — спросил Нансен переводчика.
Тот замялся.
— Музей?
— Нет, тюрьма.
— Вот как! Для каких же преступников? Для убийц?
— Нет, не совсем. Там сидели, например, писатель Достоевский, географ Кропоткин…
— Достоевский?! И знаменитый Петр Кропоткин?.. Не может быть! За что же?
— Политическое дело, — уклончиво ответил переводчик.
Нансену нравились широкие петербургские улицы, холодноватый простор Дворцовой площади и Марсова поля. Перспектива каменных, плотно поставленных друг к другу домов заканчивалась сверкающей золотой иглой Адмиралтейства — к ней сходились многие улицы города. Роскошные дворцы, красноватые громады старинных казенных зданий соседствовали с новыми, сверкающими зеркальными стеклами домами богачей.
На Невском проспекте кучер молодецки выпрямлялся, натягивал вожжи. Экипаж быстро и бесшумно катился на резиновых шинах в потоке других экипажей. «Эй, эй!» — повелительно покрикивал кучер на перебегавшего улицу чиновника или мальчика-разносчика. По тротуару плыла толпа; среди скромно одетых людей мелькали нарядные мундиры гвардейцев, черные цилиндры франтов, огромные, с перьями, шляпы модниц, направлявшихся к Гостиному двору.
Но был другой Петербург. И его тоже видел Нансен: серые дома — казармы Выборгской стороны, толпы изможденных рабочих у заводских ворот, бедность на каждом шагу…
Вечером 15 апреля в зале Дворянского собрания расселась петербургская знать. Среди роскошных нарядов затерялись черные сюртуки ученых. Нансену шепнули, что в зале присутствуют члены царской семьи.
Он с Евой пошел к эстраде. Навстречу поднялся Петр Петрович Семенов.
— Вы видели до сих пор только холодные окраины России, — сказал он. — Примите теперь привет и дань восхищения от всей страны. Я счастлив, что могу сегодня передать вам, почетному члену нашего Географического общества, его высшую награду — Константиновскую медаль.
Нансен рассказывал о дрейфе «Фрама». Говорил он по-немецки, без особого воодушевления: слишком много парадности, слишком много придворных мундиров. Дамы зевали, прикрываясь веерами. Они пришли посмотреть Нансена и наряд его жены. Теперь им было скучно. Шепотом они осуждали Еву за гордый и высокомерный вид — простая певичка, дочь какого-то зоолога, а держится, словно принцесса крови.
Только два дня спустя, после приемов у принца Альберта Саксен-Альтенбургского, у великого князя Константина и еще у каких-то сановных лиц, пожелавших видеть у себя во дворцах приезжую знаменитость, Нансен попал к людям, с которыми ему было хорошо и интересно. Они собрались в особняке Географического общества.
Тут были Толль, адмирал Макаров, океанограф Шокальский, геодезист Тилло, климатолог Воейков и другие люди, которыми гордилась русская наука.
Голубая карта Северного Ледовитого океана с красным пунктиром дрейфа «Фрама» висела на стене.
— Дорогой доктор Нансен, — сказал Петр Петрович Семенов, — мы хотели бы посоветоваться с вами о наших дальнейших исследованиях на Севере.
Он задал Нансену несколько вопросов. Отвечая, Нансен сказал, что, по его мнению, внутри еще неведомой арктической области находится обширное и глубокое море. Исследовать его можно разными способами, в том числе и тем, который применила экспедиция на «Фраме».