И вдруг 16 марта… Да, он не мог ошибиться… Тоненький писк, знакомый, как мелодия любимой песни, пробился сквозь треск в эфире.
— Я — «Лаи», я — «Лаи»! «Вас», вы слышите меня?
Нет сомнения, это он. Это работал «Лаи». Мушник сам обучал его работе на ключе и безошибочно мог отличить этот ритм от работы других радистов.
Обер-лейтенант готов был закричать от радости: «Я слышу вас, черти!» Но микрофона перед ним не было, и пальцы привычно выстукивали:
«Лаи», я слышу вас! Сообщите, как ваши дела?..»
Через час, бодрый и подтянутый, обер-лейтенант Мушник вошел к капитан-лейтенанту фон Шнеллеру и положил перед ним расшифрованную телеграмму. Пробежав ее глазами, фон Шнеллер приказал:
— Немедленно доложите об этом господину Гемприху!
Начальник абверкоманды-104 армейской группы «Норд» полковник Гемприх, а для всех тех, кого он послал в русские тылы, — «майор Петергоф», не удостоил обер-лейтенанта ни единым знаком внимания. А когда услышал о том, что группа Орлова радировала о своем благополучном прибытии на место, скептически усмехнулся:
— И вы верите в это, обер-лейтенант? Где же они были раньше? Почему молчали больше двух недель? Почему ни разу не отозвались на ваши позывные?
— Вы думаете, господин полковник, они под контролем?
— Не думаю, но допускаю!
— Что ж, если так, спишем еще одну группу и прекратим связь.
— Не горячитесь, обер-лейтенант, это всегда успеется. Дайте Орлову ответную телеграмму, выясните, почему молчали до сих пор. Убедимся в фальшивости их действий, тогда и решим. Завтра же жду результатов.
Щелкнув каблуками, Мушник вышел. Разговор с начальником окончательно вывел его из равновесия. Как же он сам не мог сообразить, что надо было сначала все подробно выяснить самому, а потом уж и докладывать. А все оттого, что он слишком долго ждал и надеялся. Сколько же радистов обучил он, обер-лейтенант Мушник, за время своей службы! Сколько их забросили в тылы к русским, хотя бы в ту же Вологду… и почти все напрасно. Отто Блюмке и тот уже стал над ним посмеиваться: «Не видать тебе папашиных владений…» Блюмке легко играть на нервах других. Он чистокровный прусак. А ему, Мушнику, сыну бывшего петроградского заводчика Генриха Мушника, потерявшего все свои капиталы во время большевистской революции в России, даже мелкая неудача по службе грозит катастрофой.
Через несколько дней обер-лейтенант обстоятельно доложил полковнику Гемприху о высадке группы Орлова. Шеф слушал внимательно, подчеркивал красным карандашом названные города и села.
— Во время приземления был сильный ветер, — докладывал обер-лейтенант Мушник, — группу разбросало в разные стороны. Больше недели они добирались до условного места встречи — станции Бабаево. Потом перебрались в Вологду, устроились на частной квартире. И уж только после этого выехали в район выброски, где была спрятана радиостанция. Оттуда и дали первую радиограмму.
— Чем они занимаются сейчас? — Гемприх привстал, взглянул на обер-лейтенанта исподлобья и снова опустился в кресло.
— Сейчас рацию перенесли в район Ватланово. Прячут ее в лесу. Для связи с нами выезжают туда из Вологды. Радировать каждый день в условленное время не могут. Взять рацию к себе опасаются.
— Есть еще какие-нибудь сведения?
Мушник, чуть подавшись корпусом вперед, положил перед полковником расшифрованную телеграмму Орлова. Текст ее гласил:
«В Вологде большое скопление войск. Из Архангельска приходят поезда с пломбированными вагонами. Платформы крыты брезентом, охраняются, прошел эшелон с войсками на север с Урала».
Гемприх снова внимательно посмотрел на Мушника. Предложил закурить.
— Что думаете делать дальше?
— Думаю, господин полковник, не прекращать этой связи.
— Правильно. Я склонен верить этому Орлову, обер-лейтенант. Немедленно, сегодня же, или когда там у вас следующий сеанс связи, дайте задание выяснить продолжительность пребывания воинских частей в Вологде, откуда они прибыли, каков возраст солдат, национальность, подготовку, хватает ли вооружения, много ли тяжелых орудий, есть ли танки.
Через неделю Мушник снова был в кабинете Гемприха.
— В Вологде красноармейцы разных возрастов, — докладывал он, — тридцати — сорока лет, русские, в строю ходят хорошо, вооружены винтовками и автоматами, проводят занятия.
Гемприх распорядился уточнить, где происходит скопление войск, сколько поездов проходит через станцию в сутки, в каком направлении…
Начальник абверкоманды-104 с этого дня стал особенно интересоваться сообщениями группы Орлова. Мушник завел специальную папку, куда аккуратно подшивал все телеграммы Орлова, выписывал на отдельный лист все сообщенные группой данные, сопоставлял их с данными, полученными от других разведчиков, находившихся в тылах нашего северного участка фронта. Проанализировав эти данные, можно было безошибочно предсказать намерения русских в этом районе, предугадать их планы.
8 июля 1942 года Мушник принял очередную телеграмму Орлова и тут же поспешил к Гемприху, чтобы доложить о новостях.
— Господин полковник, Орлов сообщает, что с 1 по 3 июля через Вологду на Архангельск прошло 68 эшелонов, из них 46—48 с войсками, 13—15 с артиллерией и танками. На Тихвин перебрасываются пехота и танки. За три дня прошло 32 эшелона.
— Вы понимаете, обер-лейтенант, что все это значит? Нет? Это значит, что снимать войска с нашего участка фронта для наступления на юге неразумно! Русские концентрируют ударный кулак здесь! — Гемприх обвел карандашом на карте крут северо-восточнее Ленинграда. — Надо немедленно сообщить об этом командованию армейской группы «Норд», — продолжал он, нервно расхаживая но комнате, — и, может быть, донести об этом самому адмиралу Канарису, чтобы он доложил в ставке фюрера… Вот так, обер-лейтенант, не зря разведку зовут — «глаза и уши армии»…
Но оставим пока полковника Гемприха и сбор-лейтенанта Мушника, предоставим им возможность упиваться радостью своих успехов, Возвратимся к событиям последней февральской ночи, к группе Орлова, которой удалось осесть в Вологде и давать такие ценные сведения немецкой разведке…
Лев Федорович Галкин имел обыкновение работать до пяти часов утра. Сегодня он хотел уйти пораньше — 8 Марта, женский праздник. Не успел купить подарок, так хоть побыть несколько часов вместе с женой.
Был час ночи. Галкин надел пальто, собрал со стола бумаги и запер их в сейф. Только выключил свет — загорелся сигнальный огонек и зазвонил телефон. Звонил начальник транспортного отдела. Он сообщил, что на станции Бабаево при проверке документов задержан немецкий парашютист. С ним были еще двое, но им удалось уйти.
Галкин попросил доставить задержанного в управление. Не раздеваясь, сел за стол. Вызвал начальников нужных отделов. Распорядился поднять милицию, истребительные батальоны.
Вызов к начальнику в столь поздний час в то время был обычным явлением — война, и сотрудники Управления государственной безопасности работали до глубокой ночи. Они привыкли видеть своего начальника в любое время суток. Всегда он был спокойным, уравновешенным. Внешне Лев Федорович не изменил своей натуре и сейчас. Грузный, осанистый, он тяжело прохаживался по кабинету. Неторопливо рассказывал о сообщении из Бабаева.
— Необходимо ориентировать войска. По железной дороге выслать поисковые группы…
Только в три часа он ушел из управления. Дома уже все спали…
Через два дня Галкину принесли для ознакомления протоколы допросов задержанного парашютиста. Бегло просмотрев их, он пригласил к себе начальника контрразведывательного отдела Соколова:
— Александр Дмитриевич, вы верите показаниям Алексеева?
— Да, я думаю, что они правдивы.
— Какое впечатление производит он сам? Вы видели его?
— Только что разговаривал с ним, Лев Федорович. Это кадровый старшина-сверхсрочник. Служил начальником радиостанции. В октябре сорок первого немцы заняли это место. Алексеев попал в плен. В рижском лагере военнопленных был завербован немецкой разведкой. Обучение прошел в разведшколе, в эстонском городе Валга.
— Родственники, семья есть у него? Где они?
— Он женат. Жена, очевидно, в оккупации. Она жила в городе Камышин Сталинградской области. Мать — у старшего брата в Горьком. Средний брат — военнослужащий, капитан.
— Что же, по-вашему, его заставило пойти на службу к немцам?
— Думаю, что тяжелые условия плена… ну и стремление сохранить жизнь.
— Это вы так думаете, а что говорит он сам?
— Известно, что говорят в таких случаях, Лев Федорович: намеренно добивался, чтобы забросили в наш тыл. Хочет быть полезным Родине, искупить делом вину.
— А по вашему мнению как? Способен он это сделать?
— Да как вам сказать…
— А что показывают те двое, которые были сброшены вместе с ним?
— Они долго упорствовали. Наконец, оба назвали свои настоящие фамилии. Показания их, в общем-то, не противоречат тому, что показывает Алексеев.
— Александр Дмитриевич, попросите привести его сюда…
В кабинет начальника Вологодского управления государственной безопасности ввели невысокого, коренастого человека. Высокий лоб и прямоугольный подбородок подчеркивали в нем недюжинную волю и твердый характер. В спокойных серых глазах незаметно было и тени смятения. На предложенный стул он опустился неторопливо, положил руки на колени.
— Курите? — спросил его Галкин.
— Курю, товарищ полковник.
— Пожалуйста.
Алексеев взял папиросу. Жадно затянулся.
— Ваша действительная фамилия? Имя, отчество?
— Алексеев Николай Васильевич.
— А Орлов?
— Это немцы так меня окрестили. Под фамилией Орлов я обучался в немецкой разведшколе…
— Так как же, Николай Васильевич, получилось, что вы — старшина Красной Армии, отличник службы — оказались нашим врагом?
— Я не враг, товарищ полковник, и прошу мне верить. Я пошел в немецкую разведку, чтобы освободиться от плена и попасть к своим.