— Не верю, Алексеев. Если бы вы с таким намерением шли в разведку, то явились бы к нам с повинной сразу же после выброски. А ведь было не так. Когда вас перебросили через линию фронта?
— Первого марта.
— А задержали вас восьмого. За-дер-жа-ли, а не сами вы к нам пришли.
— Разрешите объяснить, товарищ полковник.
— Попробуйте.
— Как вам известно, я был переброшен не один. Со мной были Диков и Лиходеев. Они не рассчитывали сдаться. Мне пришлось тщательно скрывать свои намерения от них. Согласитесь, они могли просто-напросто пристрелить меня.
— Расскажите подробно о ваших действиях после приземления.
— До Бабаева мы добрались удачно. Сели в поезд и через ночь оказались в Вологде. Подыскали частную квартиру. Хозяину объяснили, что приехали получать обмундирование и фураж для своей части. Потом поехали за рацией и продуктами, которые были спрятаны в лесу, примерно километрах в тридцати от Бабаева. Вернувшись, решили заночевать на станции, в зале ожидания. Диков и Лиходеев попросили меня разведать, нет ли на вокзале работников милиции. Вслед за мной в зал ожидания вошли два красноармейца с повязками патрулей. Я подошел к ним и попросил доложить обо мне в районный отдел государственной безопасности. «Как прикажете вас рекомендовать?» — с улыбкой спросил один из них. «Скажите, что с ними добивается встречи человек с той стороны». — «С какой с той?» — переспросили они. И тут же потребовали документы и обыскали меня. Диков и Лиходеев, вероятно, видели все это в окно и скрылись.
— Кто у вас в группе старший? — перебил его Галкин.
— Лиходеев. Я радист.
— Радиостанция одна?
— Да.
— Диков и Лиходеев могут работать на рации?
— Нет. Они окончили ту же школу, что и я, но они были на отделении разведчиков, а я радистов.
— Назовите позывные вашей радиостанции и разведцентра, с которым вы должны были держать связь.
— Позывные моей радиостанции три последние буквы моего имени — «лаи». Только буква «и» без краткого знака. А позывные немецкого разведцентра: «Вас» — три первые буквы моего отчества. Все это легко запоминается.
— Немудреная конспирация. Значит, вы утверждаете, что пошли в немецкую разведку затем, чтобы попасть к своим.
— Да, товарищ полковник, и я готов делать все, что посчитаете возможным поручить мне…
Галкин приказал увести арестованного.
— Что же будем делать, Александр Дмитриевич, — повернувшись вместе со стулом к Соколову, спросил его Галкин, — не попробовать ли завязать с немцами «игру»?..
— Да, но слишком много времени прошло с момента их выброски, поверят ли немцы и пойдут ли на…
В это время коротко, но властно звякнул телефон. Вызывала Москва.
— Слушаю… Да, это я — Галкин… Нет, не отправили еще… Думаю над тем, нельзя ли их использовать на дезинформации… Хорошо, попробуем, если пойдут на связь, сообщим.
Галкин положил трубку и опять повернулся к Соколову:
— Вот, Александр Дмитриевич, Москва не возражает заставить Алексеева послать немцам телеграмму. Если немцы поверят и завяжется связь, нам помогут. Кому поручим это дело?
— Я думаю, товарищу Ходану.
— Не возражаю.
Ход операции сначала тщательно разрабатывался в стенах управления. Цель ее заключалась в том, чтобы ложными сведениями ввести в заблуждение командование немецкой армии. Москва придавала операции серьезное значение. Тексты телеграмм, различные сведения сначала согласовывались с Центром, а затем уже шли в эфир. Немцы верили сообщениям Орлова-Алексеева. Сотрудники же Вологодского управления государственной безопасности старались придать этой связи естественный характер.
Перед выброской в наш тыл немцы снабдили своих агентов командировочными удостоверениями военнослужащих Красной Армии. Срок действия их истекал. Садились и батареи радиостанции. Об этом постоянно напоминалось немцам в радиограммах.
Но Гемприху не хотелось лишаться ценной информации, которую давал Алексеев.
В июле немцы сбросили в указанное место два баллона с продуктами, обмундированием, оружием, деньгами и документами. Они сразу же были найдены, но немцев заставили поволноваться. В очередной телеграмме сообщили, что «баллоны не могли найти».
Гемприха это встревожило…
«В баллонах кроме съестного были паспорта с вашими фотографиями. Если все это будет найдено не вами, то оставаться дальше будет опасно».
В следующей телеграмме его успокоили:
«Баллоны найдены».
Немцы не заставили долго ждать и быстро дали ответ:
«Вы молодцы, здорово наладили дело! Очень рады, что вам наконец удалось найти помощь».
Сводки Совинформбюро люди читали с болью в сердце. Немецкие полчища рвались к кавказской нефти, топтали созревшие хлеба на Украине и Смоленщине. Жестокие бои велись на подступах к Сталинграду.
С тяжелым вздохом положил газету Дмитрий Данилович Ходан. Он зашел в кабинет к следователям, переставил на карте флажки, которыми отмечалась линия фронта.. В дверь заглянул сотрудник секретариата Саша Шубейкин.
— Товарищ Ходан, к начальнику! Разыскиваю тебя по всему управлению.
Лев Федорович Галкин сосредоточенно просматривал документы, делал пометки на полях. Не поднимая головы, кивком пригласил Ходана садиться.
— Как настроение у Алексеева, Дмитрий Данилович?
— Неважное, товарищ полковник. Получил письмо от матери из Горького. Пишет, что о жене никаких известий нет. Очевидно, она осталась в оккупации.
— Поддержите его, не давайте раскиснуть. Война много горя принесла нашим людям. Многие потеряли свои семьи, близких. Надо бороться, чтобы вернуть их.
— Лев Федорович, вы помните, я подавал рапорт…
— Помню, Дмитрий Данилович, помню, дорогой… Вот сведения прислали, передайте их Алексееву. Составьте телеграмму, покажите мне — и в эфир. Все ясно?
— Ясно, товарищ полковник. Но вы не ответили на мой рапорт. — Ходан растерянно переминался у стола.
— На фронт, что ли? Думаешь, без тебя там не справятся? — Галкин поднялся со стула и энергично зашагал по кабинету. — Я понимаю тебя, — продолжал он, — нелегко слушать о неудачах на фронте. Каждому хочется быть там и непременно с оружием в руках. Но то, что ты делаешь здесь, возможно, спасет не одну, а сотни красноармейских жизней. И, может быть, окажет влияние на дальнейший ход военных действий на каком-то участке фронта.
— Но ведь эту работу могут выполнять другие, товарищ полковник!
— Совесть, скажешь, тебя грызет. Знаю, знаю… Кончится война, твои товарищи придут с фронта с орденами. А у тебя что? Найдутся и такие, которые еще оскорбительно назовут «тыловой крысой». И ты не будешь оправдываться, потому что труд твой не подлежит огласке. Никто, возможно, и не узнает, что ты водил за нос крупный немецкий разведывательный орган.
Операция по дезинформации противника, проводившаяся в 1942 году, вышла за пределы Вологодской области. В нее было включено еще пять таких же немецких радиостанций, захваченных советскими чекистами в соседних областях.
Абверкоманда-104, возглавляемая кадровым гитлеровским разведчиком Гемприхом, получала от «своих» агентов «ценные» сведения о сосредоточении советских войск на северо-западе. Радиограммы составлялись таким образом, чтобы сведения, сообщаемые в одной, находили, хотя бы косвенное, подтверждение в другой.
К концу 1942 года операция выполнила свои задачи. Было принято решение постепенно свертывать ее.
Сначала информировали разведцентр абверкоманды-104, что при проверке документов в Вологде чуть было не попались. Оставаться в городе стало опасно. Через день Алексеев снова подал тревожную телеграмму:
«Шли к новому месту, случайно наткнулись на патруль. В перестрелке ранило Кресцова (Дикова), скрываемся в лесу».
Эти известия взволновали Гемприха. Ему не хотелось терять столь ценных разведчиков. Восьмой месяц группа исправно выходила на связь — питала абверкоманду-104 ценной информацией. Не кому-нибудь, а Орлову обязан ее начальник, получивший второй Железный крест за успешно проведенную операцию в тылу советских войск на северо-западе.
Гемприх вызвал Мушника:
— Срочно свяжитесь с Орловым, передайте, что майор Петергоф сожалеет о случившемся, посоветуйте вернуться в город, если не так тяжело ранен Кресцов. Запросите, какая нужна помощь…
Ответ был неутешительным:
«Продолжаем пробираться в глубь леса. Спасает снегопад. Кресцов ранен в руку. Просим сбросить продукты, теплую одежду, документы, батареи, медикаменты и спирт».
Гемприх недовольно промычал какое-то ругательство и нервно забегал по кабинету:
— Почему они боятся вернуться в город? Повальные облавы там, что ли! Ведь город не прифронтовой!
Он круто повернулся к Мушнику:
— Обер-лейтенант, передайте Орлову мой приказ вернуться в город. Мы пошлем с курьером все, что они просят. Пусть укажут место встречи и характерные признаки, по которым он их опознает.
— Слушаюсь, господин полковник! Ответ представить вам?
— Да, и немедленно!
После каждого сеанса связи Ходан заходил к Алексееву:
— Что нового сообщает ваш шеф? — с улыбкой спрашивал он Николая Васильевича.
— Майор Петергоф нервничает, Дмитрий Данилович. Видимо, дела его плохи. Вот посмотрите — это должно вас заинтересовать.
Ходан взглянул на шифровку и сразу же поднялся наверх.
— Кто у начальника? — спросил он Сашу Шубейкина.
— Один, входи, если хочешь.
Галкин поднялся ему навстречу:
— Что там еще они надумали, Дмитрий Данилович?
— Гемприх настойчиво просит группу вернуться в город, товарищ полковник, обещает прислать связника с документами и продуктами.
— Пусть высылают, примем. Только подумайте, как это сделать более естественно.
Вечером 7 декабря Алексеев отстукал телеграмму: