— Ку-у-да?! — сдавленным голосом произнес Евгений Иванович и, прохрипев: — На место! — выругался! Затем, на глазах у немцев, капитан протянул Ковалеву кисет с табаком.
Зловещее «на место!», брань в устах выдержанного, всегда тактичного капитана, кисет сделали свое: Ковалев, опомнившись, отсыпал из кисета махорку, замедлил шаг и занял свое место в цепочке.
Короткая летняя ночь кончилась. Стало светло, хорошо были видны лица немца и полицая, ненавистные лица врагов, направлявшихся к нам. Метрах в сорока от нашей дорожки они замедлили шаг, остановились. Указав трубкой в нашу сторону, немец сказал спутнику несколько слов. Пристально разглядывая нас, полицай сделал три-четыре шага вперед, обернулся и что-то ответил. Немец утвердительно кивнул головой и стал разжигать трубку. И полицай, не спуская с нас глаз, закурил…
Капитан шел, стиснув зубы, искоса глядел по сторонам, и крупные капли пота катились у него по лицу. Я понимал тактику нашего боевого командира и друга: он знал, что товарищи верят ему, глядят на него и в эти невероятно трудные минуты сделают все, что сделает он сам…
Мы прошли еще километр, еще полтора… шли, ожидая с минуты на минуту боя и не понимая, почему немцы не открывают огонь, почему кругом стоит тишина, хлещущая по нервам. Взошло солнце. Немцы остались далеко позади, и мы потеряли их из виду. Через несколько дней я держал в руках донесение старшего разведчика Александра Агаркова. Разведчик писал, что в тот вечер, когда мы, переправившись через Судость, встретились с гитлеровскими карателями, они, перед тем как выехать из села Сопичи, потребовали у старосты проводника из самых надежных полицаев. Но полицаев в селе не оказалось (их вызвали на совещание), и староста послал в качестве проводника одного из местных жителей; его-то на немецкой стоянке в поле мы и приняли за местного полицая.
Когда часовые увидели нас, наше «спокойствие» сбило их с толку. «Партизаны не вели бы себя так спокойно в непосредственной близости от немцев», — решили они. А «полицай», увидев нас, догадался, кто мы такие… Когда немец спросил: «Вер ист дас? Кто ест этот мужчины?», колхозник, желая спасти советских людей и зная, что ему грозит смерть, если немцы разоблачат обман, ответил:
«Это полицаи… Они ловят партизан».
«О-о, полицай, я тоже так думаль! — воскликнул фашист. — Хотелось просиль для мой трубка… табак, чтобы быль табак…»
— Да-а… дело было б для нас… табак, догадайся каратели, кто вы, — усмехнувшись, сказал колхозник и добавил: — А командир, видать, у вас, хлопцы, с выдержкой…
Как-то, после войны, я рассказал Ковпаку о нашей встрече с гитлеровскими кавалеристами под селом Сопичи.
— Да-а-а… — протянул Сидор Артемьевич, — правильно той дядько сказав: як що б не выдержка ваша, було бы там у поли для вас дило табак… Коли б не выдержка ваша… да-а-а… А ось главное ты мени не сказав: як же фамилья того командира, ну, чекиста того… Евгения Ивановича?
— Фамилия? Мирковский, Евгений Иванович Мирковский.
— Постой, Мирковский? Це не той, що зничтожив гитлеровский правительственный кабель связи под Житомиром?
— Он самый, Сидор Артемьевич, а кабель тот шел из Берлина в Киев.
— Ну, да! Именно так! Так я ж того знаю чекиста, Евгения Ивановича! Добре знаю. О-о-орел! Орел — ничего не скажешь!
С Ковпаком я был согласен.
С Евгением Ивановичем Мирковским пришлось мне встретиться и в другой обстановке, не менее напряженной и сложной.
Было это в партизанской дивизии, которой командовал Петр Петрович Вершигора, в 1944 году, во время ее рейда по оккупированной фашистами польской земле. Дивизия Вершигоры громила гитлеровские тылы. На коммуникациях врага работали партизанские минеры. Кавалеристы и стрелковые роты атаковали гарнизоны и заставы противника. День и ночь действовали разведчики.
Помню, как под деревней Марьевкой нас обстреляли немецкие цепи. Комдив приказал двум ротам уничтожить противника. Бой начался километрах в полутора от деревни… Фашисты нажали, и вот группа из недавно пришедших в отряд партизан, не выдержав натиска гитлеровцев, бросила свои позиции и побежала… Впереди, увлекая за собой остальных, мчался с автоматом в руке, с перекошенным от страха лицом, рослый парень в вышитой косоворотке. Он бежал и испуганно кричал:
— Немцы!.. Эсэсовцы!.. Их много!
В этот момент у околицы деревни оказались бойцы чекистской разведывательно-диверсионной группы, выполнявшей свои боевые задачи. Через какую-то секунду от группы чекистов отделилась коренастая, среднего роста фигура человека, в выцветшей зеленой фуражке пограничника, с маузером в руке, и бросилась наперерез бежавшим. Это был командир группы капитан Е. И. Мирковский.
— Ст-о-й! — кричал он, наводя маузер на паникера, — ку-да со своей родной земли бежишь?! Эсэсовцев боишься!? Мы должны их бить, а не бежать от них! За мной! Вперед! — во весь голос кричал Мирковский, устремляясь к полю боя.
Парень в косоворотке, вытаращив глаза, какой-то миг оторопело смотрел на капитана. Его поразили не столько маузер и разорвавшаяся вблизи фашистская мина, сколько глаза чекиста: они были невыносимы… Потом, обернувшись к бежавшим за ним партизанам, парень закричал: «Вперед, на фашистов! Ура!» — и последовал за командиром, увлекая за собой остальных…
Через несколько месяцев мы были уже далеко от Марьевки. Штаб дивизии расположился в большом красивом селе. Стояла весна, теплынь. Кое-где в хатах были открыты окна.
Под вечер мы с Петром Петровичем Вершигорой шли по улице и вдруг услыхали звучавшие в крайней хате аккорды баяна и песню:
Шел отряд по бережку,
Шел издалека,
Шел под красным знаменем
Командир полка…
Мы подошли поближе. Заглянули в окно. В комнате было много народу — минеры, кавалеристы, разведчики. В центре, с баяном в руках, сидел запевала — наш старый знакомый… парень в косоворотке. Впрочем, на сей раз он был в гимнастерке с белоснежным подворотничком, строгий, подтянутый, а на его груди сияла новенькая медаль «За отвагу».
— Видал? — подтолкнул меня локтем Вершигора и усмехнулся. — А поет как! Ну прямо… Козловский.
Подошли к околице. Замаскированное стогом сена, стояло орудие. Светились в темноте огоньки партизанских цигарок, где-то раздавался приглушенный смех девчат.
Вдыхая полной грудью заметно посвежевший воздух, мы постояли, прислушались. В вечерней тишине отчетливо слышалось:
Хлопцы, чьи вы будете,
Кто вас в бой ведет?
Кто по красным знаменем
Раненый идет…
Мы продолжали свой путь. Вершигора произнес:
— Вот что значит вовремя сказанное слово… Представляешь, что было бы с этим парнем, если бы не оказался вблизи Мирковский… Удивительный народ, должен тебе сказать, наши чекисты. Железное самообладание и выдержка, а патриоты какие!.. С ними на любое задание можно идти — надежный народ!
Произошло это одной теплой сентябрьской ночью 1943 года в оккупированном немецко-фашистскими войсками городе Овруче Житомирской области, на Украине.
В этот день немецкая администрация и командование гитлеровских частей по случаю какого-то торжества созвали на праздник офицеров-карателей из ближайших гарнизонов. Праздник совпал с приездом из Берлина группы работников гестапо: прибыли они в Овруч с заданием разработать и осуществить мероприятия по ликвидации активно действовавшего в этих краях отряда чекистов. Командовал отрядом Виктор Карасев, ныне Герой Советского Союза.
Гости начали прибывать еще до наступления темноты, а вскоре смех, музыка, пьяные выкрики гитлеровцев стали разноситься над притихшим городом. Играл оркестр, фашисты веселились… И вдруг сполохи багрового пламени озарили город, и чудовищной силы взрыв расколол тишину: это взлетело на воздух здание крупного немецкого штаба и гебитскомиссариата, под развалинами которого нашли свою смерть более двухсот гитлеровских офицеров-карателей.
Эту сложную операцию осуществила группа бесстрашных народных мстителей во главе с чекистом Карасевым. В операции участвовали отважный подрывник Алексей Батян и колхозный активист, комсомолец Григорий Дьяченко.
Чекистам помогали и местные жители.
…Недалеко от города Овруча, у края обширного лесного массива, расположилось небольшое село Малая Черниговка. На окраине села в скромном деревянном домике жила семья Григория Дьяченко. В 1933 году комсомолец Дьяченко, закончив семилетку, остался работать в колхозе. Великая Отечественная война застала Гришу на военной службе. После тяжелых боев с немецко-фашистскими захватчиками воинское подразделение, в котором служил Дьяченко, попало в окружение. В течение двадцати суток Григорий с группой верных друзей маневрировал в тылу врага, совершая внезапные боевые налеты на небольшие гарнизоны противника. Они поставили себе целью во что бы то ни стало пробиться к линии фронта, перейти ее и соединиться с частями Красной Армии.
В открытой степи, на тропинке, которая вилась между хлебами, группа наткнулась на немецкую засаду. Бой перешел в тяжелую рукопашную схватку. Силы оказались неравными — гитлеровцев было впятеро больше. Советские воины были схвачены и брошены немцами в концлагерь. Вскоре, выдержав нечеловеческие пытки и издевательства, Григорий Дьяченко и его товарищи бежали из лагеря; преодолев путь, полный лишений, тревог и опасностей, Дьяченко достиг родных мест и оказался, наконец, в Малой Черниговке.
Прослышав о том, что в Житомирской области действуют отряды советских партизан, Григорий сообщил отцу о своем намерении связаться с партизанами и встать на путь беспощадной борьбы с оккупантами. Но как и где встретиться с партизанами? Где их найти?
Дьяченко знал, что о том же мечтал и Василий Федосеенко, бывший красноармеец, бежавший из фашистского плена. Друзья решили приложить все усилия, чтобы разыскать партизан и одновременно готовить почву для боевых операций против гитлеровцев.