В тени у овчарни лежал на животе мужчина в простой, как у чабана, одежде.
Мы осторожно приблизились к нему. Акифьев встал у головы, я — у ног. Кончиком ботинка дотронулся до ноги незнакомца. Тот резко повернулся и сел, прищурив и без того узкие глаза от солнечного света, ударившего ему в скуластое лицо. Двое простоватых парней в штатском не испугали его.
— Чего надо? — тоном человека, не вовремя разбуженного, спросил он.
Вместо ответа Акифьев скомандовал:
— Руки вверх! — и навел пистолет.
— Вы что, ребята? С ума, что ли, спятили от жары?
Говорил он почти без акцента, четко. Интеллигентное лицо. На вид лет сорок — сорок пять.
— Руки вверх! — повторил я.
Незнакомец, видя, что с ним не шутят, медленно поднял руки.
— Вы за кого меня принимаете? Ошиблись, ребята.
— Ошиблись — извинимся. Время военное, — ответил Акифьев и, обращаясь ко мне, сказал: — Вася, посмотри, что у него там в карманах.
Я провел рукой по карманам. Вынул документы.
— Опустите руки. Но… ни-ни! — предупредил Акифьев и спросил: — Фамилия?
— Наранов.
— Имя?
— Шараб.
Во время краткого опроса Наранов довольно бойкот рассказал, что работал чабаном в Новоузенском районе Саратовской области, недавно поссорился с управляющим отделения и в поисках работы приехал сюда. Помогает чабану пасти овец.
— Зачем неправду говоришь! — воскликнул чабан, приблизившись к Наранову. — Нехорошо неправду говорить. Ты оттуда пришел! — Он показал пальцем вверх. — Зачем пришел — вот и скажи начальникам.
Наранов метнул в сторону чабана недобрый взгляд и опустил голову.
— А что у тебя там? — спросил Акифьев, показывая на мешок, торчавший из соломы.
— Шамовка, белье… — ответил Наранов и подтянул мешок к себе.
— Дай-ка сюда! — Я направился к Наранову, но Акифьев уже выдернул мешок.
В мешке оказалась не только «шамовка», но и карта местности, парабеллум, немецкая портативная радиостанция и взрывчатка…
Допрос продолжался в помещении оперпункта. Наранов дал о себе иные сведения. До войны работал журналистом в Элисте. Был мобилизован в армию. Воевал недолго.
Когда оказался в плену, ему предложили учиться в специальной школе. Согласился. Прошел полный курс. Выброшен для выполнения специального задания — диверсии на станции Верхний Баскунчак.
Станция — в степи. Вокруг ни одного промышленного или военного объекта. Какие могут быть диверсии?
Чтобы понять причину особого интереса немецкого командования к ней, надо вспомнить обстановку лета 1942 года.
Многие тогда, слушая сводки Совинформбюро, впадали в горькие раздумья о судьбах страны: вторично пал Ростов, оставлен Харьков, врагом заняты Краснодар и Ставрополь; немецкие дивизии рвутся к Сталинграду, к Волге; «юнкерсы» и «мессершмитты» бомбят саратовские заводы и железнодорожный мост через Волгу. Стальные артерии, ведущие к Сталинграду, были уже перерезаны, а дорога Казань — Сталинград тогда еще только вводилась в строй.
Все подкрепления Сталинградскому фронту в живой силе и технике, боеприпасах и продовольствии могли осуществляться только по железной дороге Саратов — Астрахань, через Красный Кут на Верхний Баскунчак. Там начиналась ветка до станции Паромная, что находится на левом берегу Волги, почти напротив Сталинградского тракторного завода.
И соль… Озеро Баскунчак давало стране соль. Ее ждали на фронте и в тылу, пекари и фармацевты, предприятия химии и животноводческие фермы.
Немцы почти ежедневно и даже по нескольку раз в день бомбили степную узловую станцию, полагая, что составы из Саратова с техникой и боеприпасами попадают на Паромную только через нее. Они не знали, что задолго до войны здесь существовали другие пути, которые позволяли следовать до Паромной. Об этом неведении немцев свидетельствовала и карта, отобранная у задержанного диверсанта.
От станции уже ничего не осталось, а немцы все бомбили ее, не раз выводили из строя все пути, а грузы, несмотря на это, все шли и шли к Сталинграду…
Наранов показал, что вместе с ним были выброшены в районе станции еще два диверсанта. Один из них в форме старшего лейтенанта, другой в форме капитана. Диверсионная группа получила специальное задание вывести из строя путевое хозяйство узловой станции, оборвать подход к Волге…
Мы начали поиск остальных диверсантов. Если верить Наранову, они были где-то здесь, рядом. Малейшее промедление, и диверсия на новой ветке может совершиться. Искать, искать, искать! Без отдыха, без сна! Все железнодорожники нами были оповещены о выброске диверсантов, ориентированы в приметах.
На третий день в оперпункт позвонил начальник разъезда 412-го километра. Он сообщил, что к нему на разъезд пришел человек в форме старшего лейтенанта, отдал пистолет и взрывчатку. Сидит и ждет, когда за ним приедут из НКВД. Начальник разъезда был так взволнован, что спотыкался на каждом слове.
— Скорее приезжайте… Не могу работать, — молил он.
Я доложил о звонке Акифьеву. Он тут же выехал на место происшествия на дрезине.
До разъезда было совсем недалеко. Акифьев вернулся вскоре вместе со старшим лейтенантом, назвавшимся Лисиным.
На допросе Лисин рассказал, что был выброшен в числе трех диверсантов. Приметы одного сходились с приметами Наранова. Третий — старший группы, в форме капитана — убежденный враг; в случае чего — живым сдаваться не намерен.
— Это орешек покрепче будет, — сказал Акифьев. — Одним нам с ним, пожалуй, не справиться. Надо подключить больше людей.
Решили привлечь к розыску и Лисина. Знает в лицо. Пришел с повинной, не подведет.
Акифьев снял трубку телефона и попросил райком партии. К телефону подошел секретарь райкома Николай Александрович Навозов. Акифьев доложил ему о задержанных и поиске «капитана». Навозов одобрил наш план.
Не мешкая, мы направились в поселковый Совет, на станцию, пригласили коммунистов.
— Товарищи, помогите!.. Диверсант рядом! — говорили всем. И люди понимали опасность, выходили на свои посты.
Началась беспокойная ночь. Не только мы не сомкнули глаз. Не спали десятки людей: одни, кто постарше, сидели с цигаркой у своих землянок, а помоложе — находили всевозможные срочные дела, чтобы пройти из конца в конец поселка, оказаться будто ненароком на путях станции, около локомотивного депо, всюду вглядываясь в темноту ночи и прислушиваясь к каждому шороху.
Ночь прошла без результатов. О «капитане» никаких вестей. И лишь утром к нам прибежал железнодорожник:
— Скорей на базар! Там какой-то капитан матросам заливает… про немцев. Не он ли?
Акифьев и я вместе с Лисиным бросились на пристанционный базарчик. Там, в толпе матросов, военный в форме капитана что-то говорил. Моряков можно было узнать по выглядывавшим из-под гимнастерок тельняшкам[9].
— Это он! — шепнул Лисин. — «Капитан»…
Мы с Акифьевым подошли ближе, прислушались. «Капитан» расхваливал образцовый порядок на оккупированной территории. Моряки стояли настороженные и, видимо, старались разобраться что к чему.
Акифьев с одной стороны, а я с другой подошли сзади к «капитану» и схватили его за руки.
— Вы арестованы! Оружие!
— Чего налетели? В чем дело? — зашумели моряки.
Лисин, бледный как полотно, закричал:
— Братишки! Это диверсант!
— Какой он диверсант? — заступился было за «капитана» один из моряков.
— Клевета! — заорал «капитан». — Честного командира опорочить решили!
— Руки ему опустите, — настаивал доверчивый моряк.
— А вы посмотрите, что у него в мешке, — предложил Лисин.
Двое моряков развязали вещмешок «капитана», вытряхнули. На землю вывалилась карта, парабеллум, тол… Между тем мне удалось одной рукой вынуть из кармана «капитана» немецкий пистолет. Поняв, кто перед ними, моряки заговорили по-другому:
— Ах, гад! Заливал нам тут! — вспылил и доверчивый, замахиваясь.
— Сучий сын! Я гляжу, к чему он клонит!
— Вот паразит!..
Нам едва удалось отвести самосуд. В конце концов моряки помогли довести «капитана» до оперпункта.
ЗАГОВОР НЕ СОСТОЯЛСЯА. Лукин
В доме сестер Лидии Лисовской и Марии Микоты по улице Легионов, 15, в котором разведчик партизанского отряда Д. Н. Медведева Н. И. Кузнецов (Пауль Зиберт) снял небольшую комнату, продолжалась обычная жизнь. Все так же вечерами гремел патефон, лилось вино, все так же ревниво косились друг на друга поклонники Лиды и Майи (так называли сестер их друзья). Одни уезжали, появлялись другие. И вот однажды к ним вошел высокий офицер лет двадцати восьми. Его редкие черные волосы разделял безукоризненный косой пробор, небольшие светлые глаза смотрели умно и настороженно.
Учтиво поклонившись, он отрекомендовался:
— Штурмбаннфюрер[10] фон Ортель.
Кузнецов, приветливо улыбаясь, пожал протянутую ему сильную руку. Этой встречи он искал давно. Штурмбаннфюрер фон Ортель был самым таинственным человеком в Ровно.
Что делает в Ровно этот внешне невозмутимый, с незаурядным умом эсэсовский офицер? В том, что он разведчик, и большой, Кузнецов не сомневался. Прежде всего, фон Ортель в свои двадцать восемь лет был явно молод для звания штурмбаннфюрера СС. Он мог получить его только за какие-то особые заслуги. В то же время фон Ортель, чувствовалось, обладал немалым опытом.
Никто не знал, где он служит и связан ли вообще с каким-нибудь учреждением в городе. Держался он абсолютно независимо. Несколько раз Кузнецов имел повод убедиться, что Ортель, не занимая вроде бы никакого официального поста, пользуется в гестапо и СД огромным влиянием. Не нуждался в деньгах. В отличие от узколобых офицеров вермахта он обладал эрудицией, остроумием. Прекрасно знал литературу, разбирался в музыке.
Нужно было разгадать этого таинственного гитлеровца, узнать его настоящее лицо, практическую деятельность, связи, намерения.