Лидия рассмеялась.
— Но я не знаю английского языка… Насколько мне известно, Пауль говорит только по-немецки… Правда, он знает несколько десятков польских и украинских слов. Но их знают все немецкие офицеры, кто здесь служит…
Геттель задумался. Наконец, он пришел к какому-то решению:
— Я попрошу вас сделать следующее, фрейлейн. Попробуйте как-нибудь в разговоре с Зибертом случайно употребить словечко «сэр». Приглядитесь, как гауптман прореагирует на такое обращение, и доложите мне.
Дав понять, что разговор окончен, Геттель встал и рявкнул:
— Хайль Гитлер!
Теперь уже все стало ясно. Сам того не ведая, майор Мартин Геттель раскрыл свои карты. По-видимому, он решил, что гауптман Пауль Вильгельм Зиберт является… английским разведчиком, агентом пресловутой Интеллидженс сервис.
В штабе поняли, конечно, почему Геттель, подозревая Зиберта в шпионаже, не пытался задержать его, а стремился к личному знакомству. По-видимому, майор, по роду службы достаточно хорошо информированный о положении на фронтах, понимал, что гитлеровская Германия войну проиграла, что близкий крах неизбежен, а вместе с ним неизбежна и расплата за преступления, совершенные фашистами и лично им на советской земле. И Геттель решил, видимо, заранее войти в контакт с английской разведкой, чтобы, переметнувшись на ее сторону, уйти от возмездия.
Он логично рассчитывал, что «английский шпион» Зиберт оценит его молчание по достоинству и замолвит за него, майора Геттеля, несколько добрых словечек перед своим начальством в Лондоне. А там — не все ли равно, кому служить, Германии или Англии, лишь бы спасти свою шкуру. Не он, Геттель, первый, не он последний… А коли так, следовательно, Геттель не мог ни с кем из своего начальства поделиться подозрениями о личности гауптмана Зиберта.
Было решено: Пауль Зиберт пойдет на встречу с майором Геттелем, чтобы использовать сложившуюся ситуацию в интересах советской разведки.
Встреча, к которой так стремился гестаповец, состоялась 29 октября на квартире Лидии Лисовской. Геттель держался чрезвычайно дружелюбно, всячески старался показать свое расположение к новому знакомому, расточал комплименты в адрес невесты гауптмана.
— Фрейлейн Валентина — всеобщая любимица в рейхскомиссариате, — с умилением говорил он. — Предлагаю тост за ваше счастье, Зиберт!
Когда выпили несколько рюмок, Зиберт встал и, словно эта мысль только что пришла ему в голову, предложил:
— А не встряхнуться ли нам сегодня как следует по поводу знакомства, господин майор? — И, смеясь, добавил: — Если вы гарантируете, что моя невеста ничего не узнает, то мы можем превосходно провести время в обществе двух очаровательных дам…
Офицеры распрощались с Лисовской и вышли из дома. При виде Зиберта невысокий, коренастый шофер-солдат услужливо распахнул дверцу автомобиля.
— Николаус! — Зиберт неопределенно помахал рукой. — Едем, маршрут обычный.
Струтинский[12] нажал на стартер, и машина мягко тронулась с места.
Пауль Зиберт вез Геттеля на квартиру надежного человека, подпольщика Леонида Стукало. Но рядом с его домом что-то случилось, собралась толпа, прибыла уголовная полиция. «Этого не хватало! — с досадой подумал Кузнецов. — Придется срочно перестраиваться». Он приказал Струтинскому ехать по другому адресу: улица Легионов, 53.
— Мы возвращаемся? — с удивлением спросил Геттель.
— Нет, просто я хотел заехать за одной дамой, она живет здесь, но в последний момент вспомнил, что в это время она должна быть уже у подруги, — сказал Кузнецов первое, что пришло в голову.
…Роберт Глаас был ничем не примечательным сотрудником «Пакетаукциона» — весьма характерного оккупационного учреждения, специально занимающегося отправкой в Германию посылок с продовольствием и вещами, награбленными гитлеровцами у населения. Глаас считался ревностным служакой, хотя и не хватающим звезд с неба. У начальства был на хорошем счету.
Генерала Германа Кнута, второго заместителя рейхскомиссара Украины Эриха Коха, начальника «Пакетаукциона», должно быть, хватил бы апоплексический удар, если бы он узнал, что этот скромнейший из его подчиненных — старый голландский антифашист-подпольщик, связанный с советской разведкой и оказавший ей уже много серьезных услуг.
На его-то квартиру и решил ехать Кузнецов после того, как отпал дом Леонида Стукало.
Глаас встретил неожиданных гостей приветливо. Быстро накрыл на стол. Кузнецов снял портупею с кобурой, велел Струтинскому повесить ее на гвоздь за шкафом, предложил разоблачиться и Геттелю. Нехотя майор тоже освободился от оружия.
— Мои приятельницы, видимо, немного задерживаются, — улыбаясь, сказал Зиберт, — давайте выпьем пока, господин майор, чтобы не терять времени зря.
Геттель не возражал, и Николай Иванович налил в рюмки яичный ликер. Начался разговор с взаимными намеками, иносказаниями. Неизвестно, чем бы кончилась эта дипломатическая игра Пауля Зиберта с Мартином Геттелем, если бы Николай Струтинский не совершил ошибки. Совсем небольшой. Пустячного промаха: он без разрешения подсел к общему столу…
Майор Геттель осекся на полуслове. Немецкий солдат, к тому же поляк, никак не мог позволить себе сесть за офицерский стол, даже если его и позвали бы. Подобной фамильярности не потерпит и кадровый английский офицер. А только им в представлении Геттеля был гауптман Пауль Зиберт.
Значит… Значит, Зиберт не агент Интеллидженс сервис! Но в таком случае кто же он? Неужели советский разведчик?! В глазах Геттеля мелькнул ужас. Он рванулся к портупее…
Через полминуты Геттель был скручен и крепко привязан к стулу. Побелевшего от страха майора непрерывно била нервная дрожь. На лбу выступили крупные капли пота.
По воле случая игра изменилась. Теперь Николаю Ивановичу не оставалось ничего другого, как, отбросив маскировку, просто допросить гитлеровского контрразведчика.
Пытаясь вымолить жизнь, Геттель рассказал все, что знал.
— Кто такой штурмбаннфюрер Ортель? — спросил Кузнецов.
— Этого я сказать не могу…
— Повторяю вопрос: кто такой Ортель? — Кузнецов повысил голос.
— Но я этого действительно не знаю! — истерически вскрикнул Геттель. — Это не известно никому!
— Даже доктору Йоргенсу, начальнику СД? — с иронией спросил Кузнецов.
— Даже ему! Я знаю только одно: у штурмбаннфюрера Ортеля огромные полномочия от главного управления имперской безопасности в Берлине. Он имеет право, минуя все инстанции, лично связываться с группенфюрером СС Мюллером и группенфюрером СС Шеленбергом.
Кузнецов чуть было не присвистнул: «Ого! Значит, фон Ортель действительно птица крупного полета».
— Каково же его официальное положение в Ровно?
— Не знаю. С нами он почти не имеет никаких дел. У него есть нечто вроде школы на Дойчештрассе, 272. Под видом частной зубоврачебной лечебницы. Два или три раза к нему приезжали из Германии какие-то люди. Иногда он увозил из гестапо к себе по собственному выбору арестованных. Никто из них обратно не вернулся. Для чего они были нужны фон Ортелю и что он с ними сделал, мне неизвестно.
Кузнецов видел, что Геттель не врет. Он понимал, что местные гестаповцы, судя по всему, ничего не знали о секретной деятельности Ортеля в Ровно. Ничего интересного майор больше рассказать не мог. И все же Николай Иванович задал ему еще один вопрос:
— Почему вы решили, что я англичанин?
— Никак не думал, не мог предполагать, что у русских могут быть такие разведчики, — мрачно буркнул Геттель.
На следующий день майор Мартин Геттель не явился в рейхскомиссариат. Не вышел он на работу и в последующие дни. Курьер, посланный к нему на дом, нашел пустую квартиру, в которой, судя по тонкому слою пыли на мебели, несколько дней уже никто не жил…
Кроме квартиры Лидии Лисовской, Зиберт и фон Ортель часто встречались в одном из самых популярных злачных мест города — офицерском казино на главной улице, именуемой тогда Дойчештрассе. Фон Ортель был неравнодушен к рулетке и картам, Зиберт же посещал это заведение потому, что там всегда толпилось много офицеров всех родов войск, от которых он узнавал немало ценных сведений.
— Знаете, Зиберт, — задумчиво сказал при очередной встрече фон Ортель, — вы мне чем-то глубоко симпатичны. О, не пытайтесь отшучиваться. Уверяю вас, что в этом подлунном мире отыщется не больше десятка людей, которым я симпатизирую.
Голос эсэсовца звучал проникновенно и искренне.
— Почему? — осведомился Кузнецов.
— А можете вы назвать мне хоть пяток наших общих приятелей, которых вам хотелось бы считать своими друзьями?
Кузнецов совершенно искренне ответил «нет».
Фон Ортель удовлетворенно засмеялся:
— Вот видите! Но бог с ними. Поговорим о вас. Скажите откровенно, вы, получивший от русских уже две пули, а от фюрера два креста, неужели вы еще рветесь на фронт?
Зиберт резко откинулся в кресле. Голос его стал сухим и строгим:
— Я солдат, господин штурмбаннфюрер. И мой долг — сражаться без раздумий за фюрера, немецкий народ и великую Германию!
Ортель укоризненно развел руками:
— Великолепно! Но, Пауль, зачем же так официально? Я ведь не ваш командир полка. И потом — почему вы думаете, что борьба с нашими врагами ведется только на фронте?
— Ну конечно, здесь в Ровно полно борцов с девчонками-комсомолками и инвалидами, за которыми мерещатся большевистские диверсанты! — В эту минуту Зиберт презирал собеседника.
Теперь нахмурился фон Ортель.
— Не говорите так легкомысленно, Зиберт. Партизаны — это очень серьезно, к нашему величайшему сожалению. И я не завидую тем, кому приходится ими заниматься. Но речь не о том. Я не считал бы себя вашим другом, если бы предложил вам заняться подобным делом.
Ортель умолк, задумавшись. Казалось, он что-то взвешивал.
Николай Иванович не прерывал молчания собеседника, понимая, что сейчас-то разговор и подойдет к самому главному, к тому, из-за чего, в сущности, и поддерживал он дружбу с этим опасным человеком.