Маршал Сталин, добавил Рузвельт, сообщил, что, возможно, будет организован заговор на жизнь всех участников конференции. Он просил президента Рузвельта остановиться в советском посольстве с тем, чтобы избежать необходимости поездок по городу… Президент заявил, что вокруг Тегерана находилась, возможно, сотня германских шпионов. Для немцев было бы довольно выгодным делом, добавил Рузвельт, если бы они могли разделаться с маршалом Сталиным, Черчиллем и со мной в то время, как мы проезжали бы по улицам Тегерана».
Так советские патриоты, действовавшие в Ровно, Швейцарии, в самом Иране, сорвали «Дальний прыжок» гитлеровской разведки.
С ТОГО СВЕТА…Д. Смирнов
Это было в суровые дни Великой Отечественной войны советского народа с гитлеровской Германией.
Из Центра нам сообщили, что фашистская разведка забросила в глубокий тыл Советского Союза двух шпионов. Были указаны их клички, в какой разведывательной школе они обучались и места возможного их пребывания на нашей территории. В числе тыловых городов, где могли появиться шпионы, назывался и Омск.
Надо было принимать меры, чтобы срочно разыскать и обезвредить опасных лазутчиков. Однако не так-то легко это сделать, если неизвестно, какими документами снабдила шпионов гитлеровская разведка и какое конкретное задание они получили.
Один из крупных разведчиков прошлого века говорил, что розыск шпиона подобен розыску крупинки металла в огромной массе песка. Для точности надо бы добавить: песка, неизвестно где находящегося. Вот такую «крупинку» нам и предстояло разыскать, причем как можно быстрее.
Гитлеровская разведка старалась снабдить своих агентов безупречными документами: нередко шпионам выдавались настоящие документы советских людей, погибших на фронте или в концентрационных лагерях; иногда документы оформлялись на подлинных бланках, захваченных в советских учреждениях на оккупированной гитлеровцами территории; были случаи, когда шпиона забрасывали к нам в тыл со своими собственными документами, но к ним обязательно присоединялись еще и какие-то липовые документы, объяснявшие пребывание их в данном районе, населенном пункте и т. д., и эти липовые документы всегда были оформлены на подлинных бланках советских учреждений.
В короткий срок нами была проделана огромная работа по розыску вражеских парашютистов, и эта работа дала результаты.
Среди тех, кто обратил на себя наше внимание, оказался военрук одной из городских средних школ. Он незадолго до этого вернулся из действующей армии и, как значилось в его документах, был контужен. Медицинская комиссия по этой причине признала его негодным к дальнейшей службе. Родом он был издалека, из Пермской области. Почему он приехал именно в Омск? На этот вопрос ни у кого никаких сомнений возникнуть не могло: в Омске накануне войны он закончил пехотное училище; в Омске он женился, в Омске осталась его жена, когда его направили в действующую армию, она и теперь продолжала работать официанткой в том же пехотном училище.
Местная медицинская комиссия подтвердила то, что было сказано в справке, которую ему вручили в госпитале.
В средней школе, куда он устроился работать, он держался обособленно и об участии в боях рассказывал неохотно. Но, может быть, он был просто-напросто неразговорчивым или очень скромным человеком?
Одним словом, с формальной стороны личность военрука не вызывала ни у кого никаких сомнений. Напротив, радовались его возвращению и часто с удовольствием рассуждали: «Ведь вот как бывает на белом свете: жена получила похоронку, а он, оказывается, жив и даже приехал домой».
Правда, жена военрука, получив официальное извещение о его смерти, погоревала о нем, а затем, выждав, не будет ли еще каких-либо сообщений, вышла замуж за старшину пехотного училища. Старшина воевал, был серьезно ранен, признан негодным к службе в действующей армии. В 1942 году он приехал в Омск и поступил работать в пехотное училище, где познакомился с официанткой, молодой женщиной, потерявшей мужа на фронте, и женился на ней. Этот старшина пришел к нам в управление и рассказал:
— Это вполне понятно, что моя жена вернулась к первому мужу, возвратившемуся с того света. Я ее понимаю и, конечно, осуждать не могу. Разошлись мы по-хорошему, мирно. Такой уж случай — поторопилась человека похоронить! Кто тут виноват? И, пожалуй, она верно сделала, что вернулась к первому мужу. Но я пришел рассказать не об этом. Вы только не подумайте, что я жалуюсь или наговариваю, что ли, на добрых людей. Заходил я к ним вчера… С военруком мы встретились тоже по-хорошему. Видимо, понимает, что вины моей нет. Конечно, я поинтересовался, как это ему удалось возвратиться с того света. Говорит, что контузили его, попал в госпиталь, откуда и вернулся в Омск, демобилизовавшись. Думаю: как же так? Из госпиталя, а сам загорелый, да и с виду не хворый! Видимо, все-таки из госпиталя вышел давненько. Госпиталь — не санаторий! Там не загоришь! Бледными мы выходили… По себе сужу. Но где же тогда был он после госпиталя? И если действительно был в госпитале, то почему не писал жене? Ведь она беспокоилась! Должен был это знать! И еще одна странная деталь. Примерно за месяц до его возвращения жена получила тысячу рублей почтой. Из Балахны. Спрашиваю: «Кто прислал?» Говорит: «Не знаю». И вот еще что: угостили меня чаем… Я сам был в госпитале, знаю, чем нашего брата снабжают на дорогу… Ну, пачка махорки, буханка черного хлеба да банка-другая консервов. Если повезет, то и немного сахару выдадут, чтобы до первого станционного пункта снабжения хватило, не больше. Понятно, почему не балуют: трудно же с харчами. А этот навез из госпиталя и сахару и печенья! На дорогу, говорит, дали в госпитале, вот и доедаем. Врет ведь! А зачем? Стал меня провожать, смотрю — шинель словно специально на него сшита и новенькая. Заметил, что я на шинель уставился, пояснил равнодушно так: «В госпитале выдали». Думаю, и тут врет: меня и моих товарищей не так снаряжали. С чужих плеч получали! Если это несправедливость — одному все, а другим ничего — разберитесь. А может, тут что-то другое? А?
Госпиталь мы запросили. Получили любопытный ответ… Администрация госпиталя сообщала, что человека с такой фамилией в списках поступавших или выбывших нет. Но ведь непригодность его к военной службе подтвердила местная медицинская комиссия! Решили послать запрос в госпиталь еще раз: может быть, там допущена какая-то халатность?
Между тем военрук вел себя весьма странно: он явно нервничал, ходил угрюмый, своих коллег-учителей сторонился, ничем не интересовался, даже событиями на фронте. По вечерам он редко выходил из дому.
Однажды, когда он возвращался домой, его остановил прохожий и попросил прикурить. Военрук с каким-то озлоблением бросил: «Отстаньте от меня!»
Складывалось впечатление, что военрук чего-то боится…
Предположений было много. Но ясно было одно: упускать военрука из виду нельзя, надо разобраться, что это за человек, и, если он окажется шпионом, не дать ему возможности действовать.
Все необходимые меры были приняты.
Вскоре Центр сообщил, что в Горьком арестован гитлеровский шпион Лапин, переброшенный в советский тыл самолетом. Лапин рассказал, что перебросили его вместе с напарником по кличке «Кириллов» и что «Кириллов» должен быть в Омске, где у него есть какие-то родственники.
Кириллов! Это же девичья фамилия матери военрука! Совпадение? Вряд ли.
Лапин сообщил и приметы Кириллова.
Всякие сомнения отпадали: прибывший с того света военрук средней школы и был гитлеровским шпионом по кличке «Кириллов».
Шпион мог узнать об аресте напарника и скрыться. Оставлять его на свободе было опасно и не вызывалось необходимостью. Сентябрьским вечером 1943 года был отдан приказ задержать военрука и, если он окажется «Кирилловым», арестовать его.
Дополнительная проверка никогда не мешает. Органы государственной безопасности не станут арестовывать человека зря, по одному лишь только подозрению.
В нашей чекистской практике это был не первый случай, когда предстояло столкнуться лицом к лицу с человеком, которого с полным основанием можно было считать изменником Родины, гитлеровским шпионом.
Задержать преступника нелегко: нельзя надеяться на то, что его можно застать врасплох. Поэтому в любых случаях нужно готовиться к этой операции со всей серьезностью, стараясь предусмотреть все возможные неожиданности. В частности, надо знать точно не только дом и квартиру, где обосновался преступник, но и все входы и выходы в доме, а также расположение комнат в квартире, необходимо знать точно, в какой из комнат находится подлежащее аресту лицо, сколько в квартире дверей и куда они ведут, на каком этаже она находится, сколько окон и можно ли из них выпрыгнуть и т. д. Надо учесть и повадки преступника, его физическое развитие, способность к вооруженному сопротивлению и многое другое. Надо знать, как войти в квартиру, чтобы не вызвать никаких подозрений у врага и не спугнуть его — иначе можно нарваться на пулю и упустить преступника.
Мы хорошо изучили домик на окраине Омска, в котором жил военрук, расположение комнат, кухни, окон. Когда рано утром мы подошли к нему, то уже точно знали, что военрук и его жена с прошлого вечера никуда не выходили. Еще раз проверили, не сможет ли преступник скрыться через какое-либо окно, расставили в наиболее опасных местах товарищей, причем так, чтобы их нельзя было увидеть из дома, если кому-нибудь понадобится выглянуть в окно.
В доме тихо. Видимо, еще спят. Пора входить.
С нами понятые, приглашенные для того, чтобы присутствовать при обыске.
Негромко стучим. В ответ раздается голос матери жены военрука:
— Кто там? Кто?
Отвечает одна из понятых, соседка, — так условились заранее.
Дверь открывает старая женщина.
«А где же он сам? — думаю я. — Может быть, уже догадался, что пришли за ним, и что-то предпринимает? Может, что-то уничтожает, если пришел к выводу, что бежать уже поздно?»