«Господин капитан!»
Я обернулся.
«Прошу вас сюда. Посидим как старые знакомые».
Это был Бароши. Тот самый Бароши, наш случайный собеседник, рассказывавший нам анекдоты о монахах.
«Решили заглянуть?»
«Голоден как черт. И вообще, я свободен до утра. Здесь есть гостиница?»
«Конечно. Могу устроить с полным комфортом. Хозяин — мой лучший друг. Правда, старина Габор?» — обернулся Бароши к подошедшему сюда толстяку хозяину.
«Номера почти все свободны», — сказал тот, и его жирное лицо расплылось в добродушной улыбке.
«Угощаю я», — сказал Бароши. Он уже немного выпил и был в отличном настроении. Через несколько минут хозяин принес заказ. Набатов пригласил его к столу. Но толстяк с улыбкой отказался от приглашения, сославшись на дела.
Набатов действительно был голоден. Чтобы не обидеть своего случайного знакомого, выпил немного сухого вина. Бароши пил много. Впрочем, держался он молодцом. Только серые, с масляным блеском глаза под густыми черными бровями свидетельствовали о том, что он изрядно выпил.
Бароши рассказал о хозяине ресторана. Этому толстяку всего сорок пять лет. Он только на четыре года моложе его, Бароши.
У этого человека была чудесная, изумительная жена, немка по происхождению.
И вот какой-то офицер в эсэсовском мундире подкатился к ней и стал ее обхаживать.
Бедняга Габор сначала не обращал на это внимания: сами понимаете, интересы коммерции заставляют иногда закрывать глаза на мелочи, но дело зашло так далеко, что в один прекрасный день, когда гитлеровцы удирали, его половина укатила вместе с этим мерзавцем.
«Какова история, а? Вы можете представить себе, как теперь ненавидит немцев этот толстяк! Он ведь совсем одинок, этот Кичи…»
«Но у него, говорят, где-то есть сын?»
«Сын? Да. Кажется, от первой жены. Но мой приятель никогда не любил о нем говорить. Наверное, балбес какой-нибудь».
«Значит, он у отца не бывает?»
«По-моему, нет».
Вскоре к столу снова подсел хозяин. Поговорили о том о сем. Бароши спросил его о сыне: вот, мол, господин капитан интересуется.
«Понятия не имею, где он сейчас может быть, — ответил Кичи. — Мы с ним серьезно поссорились, и с тех пор я его не видел».
«А из-за чего поссорились, если не секрет?»
«Он не хотел, чтобы я женился второй раз».
И Габор Кичи стал подробно рассказывать о своей второй жене, о том, как она сбежала.
Вот и все, что я смог узнать, — закончил Набатов свой рассказ о посещении ресторана Кичи.
— Надо поговорить с этим Кичи еще раз. Пригласить его к нам, — сказал Аркадий.
— А Бароши?
— Пожалуй, и Бароши кое-что может рассказать, — согласился я.
Итак, Семерш был заместителем начальника школы. Он же — непосредственный руководитель диверсантов и должен снабжать их оружием.
— Выходит, вы можете солгать, глазом не моргнув? — сказал я Семершу.
— Иген, — невозмутимо согласился он. — Но уверяю вас, что, когда я отрицал знакомство с этими парнями, у меня не было никакого умысла.
Чем больше мы присматриваемся к этому человеку, тем яснее становится его физиономия. В его мягком, вкрадчивом голосе иногда проскальзывают резкие нотки. Да, этот интеллигентного вида молодой человек с ускользающим взглядом может и рычать. Но сейчас, после того как он признался, что действительно был одним из руководителей школы, он больше молчит. Правда, он тут же заявил, что задание германской разведки выполнять не собирался.
— Думал жениться и жить, как все.
— Но к вам должны были приходить за оружием, вы должны были руководить этими людьми?
— Думаю, они не пришли бы, — уклонился он от ответа.
После длительных запирательств он назвал всех слушателей школы: их было шестьдесят восемь человек. Он показал подземные склады с оружием, боеприпасами и продовольствием, спрятанные в горах. Они были замаскированы и заминированы.
Забот у нас прибавилось. Нашей небольшой группе все осилить было трудно. Требовалась серьезная работа с Семершем и другими задержанными. Нельзя было откладывать розыск и остальных диверсантов. В списке слушателей мы нашли фамилию Кичи. Знакомая фамилия. Может быть, этот Тибор Кичи и есть тот самый молодой шалопай, сын хозяина ресторана?
— Кто устраивал в горах склады, перевозил туда оружие, боеприпасы, продовольствие, готовил жилые помещения, минировал? — спрашиваю Семерша.
Он молчит. Потом заявляет, что все это делали немцы, и только после долгих разговоров, наконец, сообщает, что все выполнялось руками двадцати трех русских военнопленных.
— Где они?
— Не знаю.
— Вы должны знать.
— Их расстреляли немцы, — не глядя на меня, говорит Семерш.
Видя, какое впечатление произвело на меня это его признание, Семерш спешит оправдаться, уверяя, что к расстрелу русских он не имеет никакого отношения.
Доходим до чащобы. Путь преграждают мелкие сосенки. К нашему удивлению, Семерш без всяких усилий начинает отбрасывать их одну за другой. Только теперь мы понимаем, что это искусственная преграда.
Идем по следу Семерша.
— Мины, — показывает он. Наклоняется над одной, расчищает рукой снег.
«Дернет за проволоку, соединяющую мины, ему терять нечего», — думаю я, но виду не подаю. Он утверждает, что сами склады не присоединены к этому заграждению. Позднее мы обнаружили иную схему минирования. В центральном складе было много тонн противотанковых мин, и они соединялись с теми, что были расставлены снаружи. Не исключено, что именно здесь Семерш и рассчитывал отслужить нам панихиду.
Немцы заложили здесь на длительное хранение большое количество оружия, боеприпасов и продовольствия: от буханок консервированного хлеба, колбас и сушеных фруктов до наборов концентратов; от фаустпатронов, гранат и автоматов до охотничьих ружей.
— Зачем собрали сюда столько ружей? — спросил я Семерша.
— Нас ориентировали на длительную борьбу, — ответил он. — С ружьями мы могли выдавать себя за охотников. С ними можно было кормиться в лесу, если бы у нас иссякли запасы продовольствия.
Возвращаясь в село, мы оставили у складов до прибытия солдат капитана Набатова и с ним двух овчарок. Других возможностей мы не имели.
Набатов любил лес. Сколько раз мы слышали от него на Украине: «Они неравнодушны к степи так же, как я к лесу». Он понимал лес, наслаждался не только концертами птиц, но и его шумом, слыша в шуме и перешептывание деревьев, и сладкую музыку. Сейчас он радовался, что удалось остаться наедине с природой, заночевать в лесу, заранее предвкушал хороший отдых, в котором нуждался всю войну.
Он нашел в землянке ведра, чайники, разыскал родничок и не мог оторвать глаз от прозрачной воды. Возвращаясь к землянке, точнее, к рубленному из добротного леса домику в земле, он говорил про себя: «Возле этих корней в июне должны быть светлячки, а здесь, наверное, растут лесные фиалки, а тут — земляника с ее неповторимым вкусом и ароматом».
Овчарки не отступали от Набатова ни на шаг: не гонялись взапуски, как до этого, а ходили вместе с ним. На чугунной печке он быстро вскипятил чай, приготовил ужин.
В домике запахло жилым. Накормив Богему и Парнаса, он выпроводил их за дверь, а чтобы не замерзли и отдохнули с комфортом, бросил им одну перину.
Тепло, тишина и усталость сделали свое дело: Набатов сразу заснул богатырским сном. Он не услышал, когда зарычали собаки, не проснулся и когда они залаяли, он крепко спал после первых выстрелов в лесу, видя во сне какую-то перестрелку. Вскочил он, разбуженный безудержным лаем собак. Быстро набросив свой белый полушубок, взял автомат и вышел за дверь. Там было светло как днем. Ярко светила луна, разрисовав белый снег причудливыми тенями. Собаки рвались, но он уложил их и приказал молчать.
— Стой, кто идет? — громко крикнул Набатов. Тут же раздались два выстрела, пули дзинькнули совсем рядом. «Кто бы это мог быть? Выстрелы одиночные, из пистолета. Но стреляют прилично», — подумал он.
Решив выждать и сориентироваться, Набатов прислонился к двери в тени от дерева, направив автомат в сторону, откуда прозвучали выстрелы. Тишина. Но вот заскрипел снег. Собаки вскочили от волнения и злости: но не лаяли. Набатов увидел невдалеке трех человек, направлявшихся к нему во весь рост, «развернутым» строем.
— Стой, ни с места! Буду стрелять! — предупредил он. Но его слова не возымели никакого действия. Набатов повторил свое предупреждение по-немецки. И снова безрезультатно. Вот они приближаются к складу боеприпасов. «А что, если они знают об этом складе?» — мелькнула тревожная мысль. Дал короткую автоматную очередь вверх. Упало несколько сучков. Трое стали расчленяться, но продвижения не прекратили. Создалось впечатление, что они задумали окружить его. Однако Набатов был спокоен. За землянкой был ров, а здесь они как на ладони, в любую минуту он может уложить их без труда. Глаз еще никогда не изменял ему, а указательный палец всегда тверд при нажиме на спусковой крючок. «Расстрелять их — дело не хитрое, — думал он. — Надо взять всех живыми. Как будто и это не так уж трудно, судя по тому, что они не из умных, прут очертя голову». Он решил, если будет туго, стрелять по ногам. Только он подумал об этом, как все трое выстрелили и, сделав перебежку, легли за деревья, а потом стали приближаться к нему ползком. Они уже миновали склад боеприпасов, левофланговый вылез к складу оружия.
— Ни с места, стреляю! — крикнул капитан еще раз. Результат был тот же: трое как будто его не слышали. Собаки рвались. Набатову все труднее становилось их сдерживать, потому что трое приближались все ближе и ближе, стреляя время от времени.
Набатов не решался дать волю собакам: они могли разорвать на части любого, а могли пасть и сами — все трое имели пистолеты. Пустить собак он решил лишь в самом исключительном случае. А сейчас зорко следил за своими противниками, чтобы в нужную минуту сделать все, что потребует обстановка. Не решаясь ослушаться, собаки не вставали, но ползали взад-вперед по снегу.