Между тем уже миновали короткая весна и жаркое, изнуряющее лето, которые очень тяжело переносятся, особенно при постоянно напряженной работе. Да еще при такой неудаче, которая у меня была.
Со мной произошел несчастный случай, несколько месяцев после которого я лежал в больнице. Однако теперь уже все в порядке и я снова работаю по-прежнему.
Правда, красивее я не стал. Прибавилось несколько шрамов и значительно уменьшилось количество зубов. На смену придут вставные зубы. Все это — результат падения с мотоцикла. Так что, когда я вернусь домой, то большой красоты ты не увидишь. Я сейчас скорее похожу на ободранного рыцаря-разбойника. Кроме пяти ран от времен войны, у меня куча поломанных костей и шрамов.
Бедная Катя, подумай обо всем этом получше. Хорошо, что я вновь могу над этим шутить, несколько месяцев тому назад я не мог и этого.
Ты ни разу не писала, получила ли мои подарки. Вообще уже скоро год, как я от тебя ничего не слыхал.
Что ты делаешь? Где теперь работаешь?
Возможно, ты теперь уже крупный директор, который наймет меня к себе на фабрику в крайнем случае мальчиком-рассыльным? Ну, ладно, уже там посмотрим.
Будь здорова, дорогая Катя, самые наилучшие сердечные пожелания.
Не забывай меня, мне ведь и без того достаточно грустно.
Целую крепко и жму руку — твой И.
Вскоре после отъезда мужа Екатерина Александровна переехала в просторную комнату на четвертом этаже большого дома. Она перевезла туда вещи Рихарда, его книги. Книг было много, только немецкие издания заняли целый шкаф. Зорге не знал, что никогда не увидит своей новой московской квартиры.
«Очень часто я стараюсь представить ее себе, — писал он из своего далека, — но у меня это плохо получается».
Он мечтал о доме и по-прежнему ободрял жену надеждой на скорую встречу. К маленькой посылке, переданной Екатерине Александровне однажды, была приложена записка от людей, которые привезли вещи, но не могли с ней встретиться: «Товарищ Катя!.. Автоматический карандаш сохраните для мужа».
На заводе Катю любили. В ту пору к ней в бригаду привели девчонку, сироту, совсем юную, приехавшую из глухой вятской деревни. Екатерине Александровне понравилось, что робкая, не умеющая ни читать, ни писать Марфуша, однако же, не усидела в няньках и уговорила свою хозяйку-художницу отвести ее в цех.
Катя сама взялась за новенькую. Обучила ее работать на сложных аппаратах и поселила у себя, на Софийской набережной.
В первое же утро Марфуша хотела подмести пол. Екатерина Александровна не позволила, прибрала в комнате сама и впредь запретила: «Садись-ка, милая, за тетради…» Учительница она была строгая, и Марфуша от букв довольно быстро перешла к слогам. А когда ученица овладела четырьмя правилами арифметики, Катя на радостях сделала ей подарок: в доме был большой полосатый плюшевый тигр, заграничная безделица. Марфуше игрушка нравилась. Однажды, проснувшись, она обнаружила тигра у себя под одеялом, ленточкой к нему был привязан отрез на платье и конфеты. Катя радовалась не меньше Марфуши.
Вечерами они ходили в кино на Пятницкой. На обратном пути Екатерина Александровна заставляла Марфушу пересказывать картину и объясняла непонятные места. По воскресеньям ездили купаться в Серебряный бор…
Видимо, рядом с наивной, румяной девчонкой Екатерина Александровна сама чувствовала себя моложе, счастливее. Она от души хохотала, когда, опустив в металлический ящик монету и услышав ответ автоматического «точного времени», вежливая Марфуша непременно отвечала: «Спасибо». В один из первых своих дней на Софийской набережной девушка увидела в окно Кремль и замерла: «Такой большой! И в год, чай, не обойдешь…» Катя решительно взяла с вешалки пальто: «Идем!» И они несколько раз обошли вокруг знаменитой стены.
Родные Екатерины Александровны жили в Петрозаводске, и она, выросшая в большой и дружной семье, где было два брата и три сестры, очень скучала по ним. Один из братьев погиб во время финской войны, и Екатерина Александровна тяжело переживала утрату. Марфуша, как могла, ее утешала.
Ночами Катя читала, а утром они, опаздывая на работу, бежали через мост к трамваю, иногда хватали такси. В машине Екатерина Александровна заставляла Марфушу есть печенье или бутерброд и… поедом ела себя, говоря, что не станет больше так поздно читать. Но вечером брала книгу и вновь читала до утра…
— Она сделала меня человеком, — говорила нам впоследствии Марфуша — Марфа Ивановна Лежнина-Соколова. — И специальность помогла приобрести и к книгам пристрастила на всю жизнь. Всю душу мне отдавала…
Рихарда Зорге Марфа Ивановна не знала. Но помнит, как несколько раз его ждали. Однажды в доме накануне Первого мая гостила Катина сестра Муся, и они с Марфушей даже ушли ночевать к подруге: Екатерина Александровна была почему-то уверена, что на праздники прилетит муж…
Он не приехал, не приезжал больше.
— Нам не довелось лично познакомиться с мужем старшей сестры, — вспоминает Мария Александровна Максимова, работающая в Госплане Карельской АССР, — но мне всегда казалось, что мы хорошо его знаем. Катя говорила, что он — ученый, специалист по Востоку. Она считала мужа настоящим человеком, выдающимся революционером. Мы знали и о том, что он находится на трудной и опасной работе. Между прочим, однажды Рихард рассказал ей о неприятных минутах: проснувшись как-то в гостинице в чужом городе, он вдруг забыл, на каком языке должен говорить. Тут же, конечно, вспомнил, но осталась досада на себя: нервы сдают. Вообще-то, по словам сестры, он был очень спокойным, собранным, уравновешенным человеком. Перед отъездом Катя зашивала ему под подкладку большую пачку денег. «Вот какие большие деньги тебе доверяют», — заметила она. «Мне доверяют гораздо больше, чем деньги», — улыбнувшись, не без гордости сказал Рихард. Катя никогда не сетовала на одиночество и ни на что не жаловалась.
Сестры бережно хранят оставшиеся им от Екатерины Александровны вещи, фотографии. Особенно мы благодарны им за любезно предоставленные два портрета Рихарда Зорге, один — подаренный Катюше перед отъездом, второй — присланный из Токио, тот самый, где он выглядит «не очень старым и усталым, скорее задумчивым»… Есть и фотография маленького дворика и комнаты с японскими гравюрами и книжными полками, также присланные из-за рубежа. Думается, это токийская квартира Зорге на Нагасаки-мати, 30.
Что еще сказать о Катюше? Жил человек и, казалось бы, не оставил по себе громкой памяти. Но вот, оказывается, есть Марфуша, считающая себя «произведением» Екатерины Александровны. И другие люди пишут нам в редакцию, заходят… И с ними она успела поделиться тем, чем была богата: самым лучшим из человеческих дарований — талантом человеческого общения, душевным теплом и чуткостью. Всегда исполненная внутреннего достоинства, она не была ни бойкой, ни шумной, совсем не похожей на тех, кого называют «заводилами», и все-таки всегда притягивала к себе других. Ее жизнь как будто не была так тесно, так значимо сплетена с эпохой, как жизнь Рихарда Зорге. Но и ее судьба, ее радости и печали несли на себе печать времени. Тяжело рассказывать грустную историю этих двух хороших людей. Тяжело говорить о женщине, что и в самые мирные дни жила солдаткой. Она писала мужу и оставляла письма у себя, потому что Рихарду можно было передать о ней лишь самые короткие весточки.
«Милый Ика! Я так давно не получала от тебя никаких известий, что я не знаю, что и думать. Я потеряла надежду, что ты вообще существуешь.
Все это время для меня, было очень тяжелым, трудным. Очень трудно и тяжело еще и потому, что, повторяю, не знаю, что с тобой и как тебе. Я прихожу к мысли, что вряд ли мы встретимся еще с тобой в жизни. Я не верю больше в это и я устала от одиночества. Если можешь, ответь мне.
Что тебе сказать о себе. Я здорова. Старею потихоньку. Много работаю и теряю надежду тебя когда-либо увидеть.
Обнимаю тебя крепко, твоя К.»
Это последнее письмо, которое написала мужу Екатерина Александровна. Она зачеркивала фразы, одни слова заменяла другими и не знала, что Рихард уже заключен в одиночную камеру токийской тюрьмы.
Екатерина Александровна Максимова умерла 4 августа 1943 года в деревне под Красноярском. Она так и не узнала о величии подвига, совершенного Рихардом.
Спустя год и три месяца был казнен Зорге. Он не знал, что Катюши уже нет в живых.
Да, трудно об этом писать, хотя люди, о которых идет речь, не склонны были жаловаться на судьбу. И все-таки сказать об этом надо, хотя бы для того, чтобы еще раз воздать должное их мужеству и мужеству многих других семей, живших в те годы по самым трудным законам эпохи. И еще для того, чтобы снова противопоставить жизнь вымыслу: в жизни все суровее, проще, но ведь это и есть подлинный героизм…
Мы все те же
— В сороковом году, — продолжает генерал, — исполнилось пять лет с тех пор, как Зорге последний раз приезжал в Москву. У нас он был известен как Рамзай. Этим именем Зорге подписывал свои донесения, — говорит генерал и вновь открывает папки, читает одно сообщение за другим. Теперь это документы архива, а всего четверть века назад каждый листок содержал сведения чрезвычайной важности, играл неоценимую роль в определении внешней политики первого в мире социалистического государства.
Рихард Зорге не был разведчиком в обычном понимании этого слова. Он действовал как исследователь, как политик, как дипломат. Анализ событий, оценка происходящего, которые он проводил на месте, сделали бы честь государственному деятелю.
Но для меня, когда я сегодня вчитываюсь в его письма, донесения, главное даже не в этом. Человек пишет, коммунист пишет.
Январь 1940 года. «Дорогой мой товарищ, — сообщает Зорге руководителю. — Получив ваше указание остаться еще на год, как бы мы ни стремились домой, мы выполним его полностью и будем продолжать здесь свою тяжелую работу. С благодарностью принимаю ваши приветы и пожелания в отношении отдыха. Однако, если я пойду в отпуск, это сразу сократит информацию».