В течение трех месяцев день за днем Максима, Женю и Раю таскали на допросы. Жизнь для них стала непрерывной пыткой. Едва они приходили в себя, их уже ждали гестаповцы.
Нанетта: Однажды мне устроили очную ставку с Раей. Я должна была подтвердить, что Окипная привлекала меня к работе в подпольной группе.
Корреспондент: А она вас действительно привлекала?
Нанетта: Нет, конечно. Но когда Шарм в ее присутствии спросил меня об этом, я ответила: «Да, привлекала».
Рая отвернулась и сказала:
— Я думала, ты мне друг.
Я заплакала. Шарм отвел меня в соседнюю комнату и спросил:
— Ты действительно так переживаешь?
— Как человека мне ее жаль, как политического преступника — нет, — ответила я.
Она и тут солгала: ей было жаль совсем другого, и мы поняли это, когда задали следующий вопрос.
Корреспондент: Как выглядела Окипная?
Нанетта: Она была истерзана, избита. Волосы ее, обычно уложенные в косы вокруг головы, теперь лежали на плече. Одежда разорвана… На ногах у нее были мои туфли…
И Нанетта поспешила уточнить:
— Она взяла их у меня перед арестом и денег так и не отдала…
Что чувствуем мы, беседуя с этой женщиной? Примерно то же, что чувствует человек, наступивший на дохлую змею! Отвращение и брезгливость.
Очень мужественно вела себя в тюрьме Женя Бремер. Ей удалось передать на волю записку, в которой сообщалось имя той, что отдала их в руки гестапо. Кто-то видел, как 7 ноября 1942 года Женю и ее мать вместе с другими заключенными посадили в автомашину, выехавшую по направлению к Бабьему Яру…
Вот, пожалуй, и все, что нам достоверно известно о последних днях Максима, Раи и Жени.
Умерли они молча, не раскрыв ни одного имени. Организация сохранилась и под руководством Мити Соболева продолжала работу.
Теперь несколько слов о Нанетте. Читатель, вероятно, заметил, что мы не называем ее фамилии. Не называем, хотя знаем все пять, которые она имела. Дело тут не в ней, а в ее детях, ведь им ничего не известно о предательской роли матери. Их молодые жизни щадим мы, веря, что они вырастут настоящими советскими людьми. Что касается самой Нанетты, то она была осуждена советским судом на длительный срок заключения.
За выдающиеся заслуги в создании и руководстве подпольной разведывательной организации в городе Киеве, мужество и отвагу, проявленные в борьбе против немецко-фашистских захватчиков в период Великой Отечественной войны 1941—1945 гг., присвоить КУДРЕ ИВАНУ ДАНИЛОВИЧУ звание Героя Советского Союза посмертно.
МОСКВА ВЫЗЫВАЕТ «ЭТЬЕНА»
Этот рассказ о неиссякаемом мужестве, патриотизме и величии духа советского человека создан на основе газетных материалов советской прессы, открывших нам имя крупнейшего советского разведчика, действовавшего в довоенный период в странах фашистского блока, Льва Ефимовича Маневича.
Время было душное, предгрозовое: уже захлебывалось речами радио, маршировали по улицам колонны молодчиков со свастикой на рукаве, на площадях городов, гордившихся тысячелетними университетскими традициями, горели костры из книг. Коричневая чума фашизма расползалась по Европе. И уже тогда у самых истоков политических и военных секретов врага стояли советские люди. Люди особой закалки, беспримерного мужества и незаурядного таланта. Нелегкой жертвы требовала от них Родина: опаснейшая работа, жизнь среди врагов, подложный паспорт, вымышленная биография, чужое имя. А те, кто знал их подлинные имена, были наперечет. Москва вызывала этих своих солдат по псевдонимам. Среди других Москва вызывала «Этьена».
Элегантный, состоятельный иностранец появился в шумном европейском городе как раз в предвоенные годы. Широкая эрудиция, несомненное знание экономики и техники, умение держать себя с каким-то особенным достоинством — все это быстро завоевало ему авторитет в деловых кругах. Никто не знал, что «видный промышленник», одинаково свободно говорящий почти на всех европейских языках, принятый как «свой» в салонах фабрикантов и финансистов, регулярно передает в Москву ценнейшие сведения о росте фашистской армии, развитии милитаристской экономики, об исследовательских работах по созданию нового оружия. Особенно важными для Красной Армии были сверхсекретные данные о военно-воздушных силах и военной промышленности, которые доставал «Этьен».
Между тем политическая атмосфера становилась все напряженнее, работать было день ото дня труднее. «Этьен» долго избегал слежки огромного аппарата немецкой контрразведки. Но вот один из иностранцев, передававших разведчику некоторые сведения, был арестован. Не выдержав изощренных пыток, арестованный согласился участвовать в полицейской ловушке.
В условленное время в назначенном месте «респектабельный делец» ждал встречи со «светским приятелем». «Приятель» пришел не один. Так был арестован «Этьен».
— Приведите арестованного, — коротко бросил в телефонную трубку немецкий контрразведчик. Понимающе переглянувшись с сидевшими за столами коллегами, контрразведчик добавил: — Этого… инженера-предпринимателя…
Несколько глаз выжидательно уставились на дверь, Еще бы: запахло крупной удачей. Гестапо удалось схватить явного иностранного разведчика. Вначале был арестован один из его помощников. Под воздействием пыток он смалодушничал и навел контрразведку на этого разведчика. Правда, арестованный выдал себя за простого предпринимателя-инженера. Но они-то полагают, что это не так. По их мнению, он ведет разведку в пользу Советского Союза. Многое теперь решит предстоящий допрос. Любой ценой нужно вырвать у арестованного признание, что он советский агент. Какое тогда можно будет раздуть громкое дело против СССР! Перед контрразведчиками мерещились на газетных полосах сенсационные заголовки о судебном процессе над советскими разведчиками, разоблачительные заявления политических деятелей.
Вот и арестованный. Рослый, с крупными чертами лица, с залысинами на выпуклом лбу, он спокойно подошел к столу.
— Ваше подлинное имя и кем вы сюда засланы?
— Я уже говорил, и по паспорту видно, кто я, откуда и чем занимаюсь…
— Не сочиняйте, — перебил его контрразведчик. — Мы знаем, вас забросила советская разведка. Иначе зачем было интересоваться, например, сведениями о нашей авиации?
— Просто интересовался техникой, — арестованный чуть усмехнулся, разведя руками. — Повторяю, я ведь инженер…
— Хватит! Сознавайтесь, что вы из России и работаете на нее. Не осложняйте свое положение. А сознаетесь — выпустим на свободу.
Но арестованный был непреклонен. Снова допрос. Потом еще и еще угрозы и уговоры, издевательства и заигрывания. Но этот человек неизменно твердит одно и то же, не выдает ни одного из своих товарищей. Он, говорится в заключении следствия фашистской контрразведки по этому делу, иностранной национальности, но к какой стране принадлежит, не было возможности выяснить. Предпринятое по этому поводу расследование позволяет считать, что данные им о себе сведения неверны.
По некоторым имеющимся уликам можно подозревать, что он русский… Однако он все это отрицал…
Наконец состоялся столь необходимый для гестапо и контрразведки процесс. Но ожидаемого эффекта не получилось. Позже стало известно: разведчик и там был тверд и мужествен, ничего не сказал.
Было предпринято несколько попыток вызволить разведчика из застенка — они оказались безуспешными. Фашисты надежно стерегли своего неизвестного узника. Верные люди, предварительно смазав все узлы чиновничьего аппарата, предложили разведчику подать прошение о помиловании. Но советский человек, коммунист, полковник Лев Ефимович Маневич — таково было настоящее имя и звание неизвестного — ответил: «Не подобает писать такие прошения члену нашей партии и красному командиру. Какой пример подам я политзаключенным?» Он и в этот момент не думал о себе.
Шла Великая Отечественная война. Узника переводили из одного концлагеря в другой. Маутхаузен, Мельк, Эбензее… В одном из лагерей, воспользовавшись неразберихой с документами вновь прибывших заключенных, разведчик назвал себя советским военнопленным полковником Старостиным. О чем вспоминал он тогда, произнося перед гестаповцами имя далекого друга? О схватках гражданской войны? О полуголодных и самых счастливых курсантских годах в Москве? Кто ответит на это теперь?
О тех далеких днях рассказывает сегодня жена разведчика.
…Просторная комната современной московской квартиры залита ярким светом электрической люстры. За столом, заваленным письмами и фотографиями, сидит пожилая, седовласая женщина с открытым русским лицом, живыми темными глазами. Надежда Дмитриевна Маневич — жена Льва Ефимовича. Она тоже долгие годы была кадровым офицером, служила в Генеральном штабе, ушла в отставку в звании подполковника.
— Познакомилась я с Левой еще в гражданскую войну, — голос Надежды Дмитриевны чуть глуховат от волнения. — Родом он из Гомельской губернии, сын мелкого служащего. Был мобилизован в царскую армию, служил рядовым, старшим разведчиком стрелкового полка. В апреле 1918 года добровольно вступил в Красную Армию, а через полгода стал коммунистом. Тогда-то я впервые и увидела его. Помню, приезжает на станцию, где я служила, молодой агитатор из политотдела. Собрался народ. Как горячо говорил Лева про Советскую власть, с каким пылом призывал громить Колчака. На всю жизнь запали в сердце его слова. Потом я слышала от Якова Никитича Старостина, тоже старого большевика, про такой случай. В двадцатом году меньшевики подняли восстание башкир в нескольких селах. Старостину поручили мобилизовать членов партии. Маневич сам первый пришел к нему, в политотдел: посылай на подавление восстания. Старостин назначил его командиром отряда. Когда отряд прибыл на место восстания, Маневич пошел к восставшим, а перед этим дал указание своему заместителю начать выступление, если он не вернется. Силой своего слова он убедил людей сложить оружие. Политотдел на своем заседании отметил геройское поведение Маневича. В гражданскую войну он был военкомом бронепоезда, командиром коммунистического отряда, работал в штабе корпуса. Воевал с мусаватистами, кулацкими бандами, Колчаком. Маневич и после войны остался в армии. Учился в Военной академии имени М. В. Фрунзе, где несколько лет был секретарем одной из парторганизаций. В 1924 году Маневич окончил академию. Человек исключительных способностей, блестяще знавший военную технику, он очень увлекся авиацией. Снова началась учеба. На этот раз в Военно-воздушной академии. Летать приходилось помногу, но Маневич долго скрывал это от меня — не хотел волновать. Все открылось случайно: как-то его доставили домой в разодранном летном комбинезоне, обмороженного — самолет потерпел аварию, пилот полз по снегу.