Иван Авдеевич поежился. Болела голова, дрожали колени — сказывалась проведенная без сна ночь. Он сел на диван; книги сплошными разноцветными стенами окружали его со всех сторон.
«Коля Голубев? Кто это? Ах, да, сын столяра. Почему я не дал тогда ему «Войну и мир»? Это было лет пять назад, да, лет пятнадцать эта книга стояла на полке, до того как Коля ее попросил… Для чего Толстой написал такую огромную книгу? О чем там? Ведь я же ее когда-то проходил…» Иван Авдеевич горько усмехнулся — именно проходил, а не читал. Перед его глазами пронеслись картины далекого-далекого детства. Он вспомнил гимназистку Вареньку, стройную и гибкую, в коричневых чулках и белой пелеринке; он любил ее так, как только может любить пятнадцатилетний подросток, но она предпочитала встречаться с двоечником Митькой Блиновым, сыном адвоката. «Он очень умный, — объясняла Варенька своим знакомым. — Если б вы видели, сколько у них книг в комнатах!»
Отец Ивана Авдеевича, мелкий чиновник, пьяница, никогда ничего не читал, кроме «Биржевых ведомостей», и сыну давал деньги — да и то с бранью — только на необходимые учебники. Мальчик начал всеми правдами и неправдами копить гроши.
Но книги в красивых переплетах — а он думал, только такие могут привлечь Вареньку, — стоили дорого, и за год ему удалось собрать только восемь книг.
Со временем Варенька была забыта, но привычка покупать толстые книги в красивых переплетах осталась. Постепенно она превратилась в непреодолимую страсть. Из своего серого, безрадостного детства Иван Авдеезич вынес только два чувства: ненависть к вину и пьяницам и страсть к приобретению книг в красивых переплетах, которых он почти никогда не читал.
— Вот, Иван Авдеевич, расчет зарплаты за вторую половину мая.
Девушка положила на стол пачку ведомостей, повернулась и пошла к своему месту.
Иван Авдеевич посмотрел ей вслед и подумал вдруг, что он не знает об этой девушке ничего, кроме того, что ее фамилия Прохорова и что она комсомолка, потому что на кофточке — значок. Интересно, сколько она успела прочесть книг за свою короткую жизнь и какие это были книги?
Он вдруг вспомнил, что часто видел ее во время перерыва читающей в сквере, разбитом на заводском дворе, иногда встречал на улице, тоже с книгой в руке; но то были книги в старых простых переплетах, и они не привлекали его внимания… Совсем недавно он принял в отдел нового бухгалтера; пришлось несколько раз давать объявления по радио, А ведь, может быть, эта же Прохорова вполне справилась бы?
Впервые Иван Авдеевич, сам того не замечая, смутно почувствовал какую-то связь между чтением книг и способностью человека лучше работать. Он вздохнул и взялся за ведомости. Ему попалась на глаза знакомая фамилия.
«Николай Голубев… Прошло уже пять лет, как он окончил десятилетку. Достал ли он тогда «Войну и мир»? Наверно, достал… Почему ему причитается такая крупная сумма? Нет, расчетчица не ошиблась, он из месяца в месяц получает такую зарплату. А почему? Читает ли он и сейчас книги?»
Иван Авдеевич убрал ведомости в стол, взял шляпу и вышел во двор.
Заводская поливочная машина медленно шла, урча мотором, асфальт за ней становился черным и блестящим. В безлюдном скверике зеленели деревья, на их еще по-весеннему кудрявой листве дрожали крупные капли воды.
Иван Авдеевич в точности знал, сколько стоила посадка каждого дерева, стоимость широких, удобных скамеек, фонтана и клумб. Он вспомнил, что, когда эти липы посадили, они были совсем маленькими, а теперь это уже большие, крепкие деревья. Сколько же прошло лет, почему они не захирели? Почему на этом месте, где когда-то была свалка железного лома и в воздухе носилась ржавая пыль, теперь цветут прекрасные цветы? Почему они не вянут? Вероятно, люди, ухаживающие за ними, читают книги. Может быть, то же «Цветоводство» Киселева, о котором студент в троллейбусе сказал: «Там вагон интересных сведений».
Огромный цех встретил Ивана Авдеевича сдержанным ритмическим гулом и скрежетом металла.
Медленно шагая между стройными рядами станков, Иван Авдеевич думал: «Настоящая жизнь — здесь, а цифры в моих ведомостях и сводках — это только ее отражение». У станка с маленьким красным флажком он остановился. Резец двигался в обе стороны вдоль детали с такой скоростью, что за ним невозможно было уследить, и если бы не стружка, бьющая словно струя воды из шланга, можно было бы подумать, что деталь неподвижна.
Николай Голубев стоял, слегка склонившись над суппортом, и в точных, скупых движениях его тонких перепачканных пальцев чувствовалось знание и уверенность мастера.
Рядом лежал чертеж. Иван Авдеевич заглянул в него, там были какие-то фигуры и много цифр. Но эти цифры ничего ему не сказали. Он снова посмотрел на токаря, на его чуть сощуренные глаза и подумал: «Интересно, сколько же ему пришлось прочесть книг, прежде чемон научился так работать?»
Иван Авдеевич постоял еще немного, потом, с трудом оторвав взгляд от сверкающей стружки, повернулся и вышел из цеха.
В клубном корпусе он долго просматривал картотеку и делал пометки в своем блокноте. Затем спросил у библиотекаря:
— Какие книги у вас спрашивают больше всего?
Женщина достала из стола толстую общую тетрадь и подала ему. На аккуратно разграфленных листах он увидел против названий книг десятки фамилий рабочих и служащих завода.
Иван Авдеевич молча вернул тетрадь.
Весь Чехов был прочитан меньше чем за месяц. Методичность всегда была отличительной чертой Ивана Авдеевича: покончив с одной книгой, он немедленно брался за другую. По утрам, пока соседка Мария Семеновна готовила завтрак, он успевал прочесть два десятка страниц, потом читал в троллейбусе и даже в своей застекленной конторке во время обеденного перерыва.
В тот субботний вечер, когда Иван Авдеевич поставил на место последний, двадцатый, том Чехова, ему вдруг стало грустно. Книги, выстроившись в ряд, тесно прижимались друг к другу, отсвечивая золотыми корешками переплетов, и Ивану Авдеевичу неожиданно почудилось, что он видит только эти двадцать томов, а рядом, внизу и вверху стоят хрустальные бокалы и фарфоровые чашки из горки его приятеля, директора промкомбината. Он испуганно протер глаза, шагнул к полке и схватил первую попавшуюся книгу, Раскрыв ее где-то в середине, прочел:
«…И пепел Клааса стучал в сердце Уленшпигеля.
— Ну, пора и в путь, — сказал он. — Счастлив тот, кто в черные дни сохранит чистоту сердца и будет высоко держать свой меч!
И пламя мятежа вспыхнуло по всей стране!»
Иван Авдеевич присел тут же, у книжной полки, на краешек стула, потом перебрался в кресло и включил настольную лампу.
И опять сиреневый сумрак превращался в светлую дымку белой ночи, и все реже доносилось с улицы шипение троллейбусов, а Иван Аздеевич вместе с Уленшпигелем носился под сверкающим небом Фландрии, по светлым волнам Северного моря, от устья голубой Шельды до угрюмых скал, нависших над водами Рейна. Вместе с Уленшпигелем издевался над попами и вельможами, выставляя их на посмешище народу, сеял смуту и недовольство против поработителей родной земли.
Пепел Клааса стучал в сердце Уленшпигеля, и в душе Ивана Авдеевича рождалось что-то новое, светлое, удивительное. Он забыл, что ему пятьдесят лет, он чувствовал себя ловким, сильным, остроумным, способным плакать и смеяться, любить и ненавидеть…
Внезапно навалившийся сон оторвал его от книги, но ненадолго. В девять часов утра он уже опять сидел в кресле у окна и проглатывал последние страницы.
Он машинально выпил принесенный Марией Семеновной стакан чаю и не слышал, как она в коридоре кому-то сказала:
— Наш-то, от книг оторваться не может…
Потом звонили от Семена Лукича — звали на воскресную пульку, но Иван Авдеевич только махнул рукой. На этот раз он слышал, как Мария Семеновна сказала в трубку:
— Он занят, книжки читает. — И в голосе соседки звучали какие-то не привычные ему нотки уважения.
Но Иван Авдеевич не стал задумываться, потому что в это время бургомистр и попы зарывали в землю уснувшего, но не умершего Уленшпигеля.
«И пастор произносил над могилой заупокойную молитву, все кругом преклонили колени. Вдруг под песком все закопошилось, и Уленшпигель, чихая и отряхивая пегсок с волос, схватил пастора за горло».
Иван Авдеевич с сожалением дочитал последние строки и, не закрывая книги, долго держал ее в руке.
Почему он, собственно, купил эту книгу? Здесь простой переплет, она стоит всего шестьдесят копеек. Он наморщил лоб и вдруг вспомнил толстяка в зеленой велюровой шляпе с полным ртом золотых зубов и румяным, холеным лицом. В течение многих месяцев Иван Авдеевич встречал этого человека в книжном магазине; он не знал его имени, но они всегда раскланивались и иногда обменивались двумя-тремя фразами.
В тот день этот человек сказал ему: «Дают Уленшпигеля, становитесь скорее в кассу, коллега. Я уже делаю второй заход».
Тогда — это было около года назад — Иван Авдеевич не вдумался в смысл этой фразы, но теперь слова «второй заход» поразили его.
Он встал и поставил книгу на полку, но не на прежнее место, а рядом с Чеховым, потом надел пальто и вышел на улицу.
Город пахнул весной и бензином. Изан Авдеевич снял шляпу, и теплый ветерок заиграл его седым реденьким хохолком. Мимо шел переполненный трамвай, на подножке, продев одну руку под поручень, а в другой держа книгу, ехал юноша в кожаной тужурке. Продавщица эскимо сидела около своего холодильника на перевернутом ящике, опустив глаза: на ее коленях лежала раскрытая книга. Пожилая женщина, стоящая у края панели в ожидании автобуса, читала роман-газету.
Вот и знакомый подъезд. В вестибюле крупными золотыми буквами надпись:
«Всем хорошим во мне я обязан книгам.
А. М. Горький».
Иван Авдеевич сотни раз поднимался по этой лестнице, сотни раз видел эту надпись. Почему же сейчас он стоит, мешая снующим людям, и, беззвучно шевеля губами, перечитывает эти слова?