«Ее решено было извести на хлеб, но хлеб давать взамен овса лошадям», — описывал прапорщик Бакулин[1311]. Заботясь о непарнокопытных едоках, муку просеивали через сито и добавляли в нее немного молотой пшеницы. Хлеб для лошадей по качеству превзошел ржаной, которым довольствовались войска. Солдаты охотно уписывали его, а вот делились ли с сивками — неизвестно.
В том же 1916 году подготовка и проведение Брусиловского наступления потребовали реквизиции еще большего количества лошадей. Срочно открывались новые сгонные и сдаточные пункты, уже не только в уездных городах, но и вне их пределов. Крестьяне лишались тяглового скота и вдобавок должны были на несколько дней бросать полевые работы.
Согласно документам 36-го Донского казачьего полка 3-й очереди, 1 (14) февраля им были получены лошади «в числе 30 шт[ук] и 27 октября [9 ноября] в числе 54 штук, хотя признаны годными к службе в строю, но мелки и слабосильны, имеющие рост от 2 ар[шин] ½ вер[шков] [1,45 метра] до 1 ар[шина] 14½ вер[шков] [1,36 метра], недомерки, монгольских и туркестанских степей, для рослых и тяжелых казаков 3 очереди не вполне подходящие»[1312]. По сравнению с этим в пехотных частях учет конского состава велся весьма небрежно. Полки с от 75 до 100 % сверхкомплекта заявляли о 50 % некомплекте. Такое количество лошадей было попросту нечем кормить. Как следствие, зимой 1916–1917 годов с только что образовавшегося Румынского фронта пришлось срочно выводить несколько кавалерийских дивизий. Речь шла буквально об их спасении, ведь бескормица и массовый падеж были равносильны уничтожению конницы[1313].
1917-й планировалось начать с новых реквизиций, дабы к середине года в действующей армии находилось 2 миллиона лошадей. Предсказать разгневанную реакцию крестьянина на изъятие было несложно, посему Ставка решила сперва провести закупку конского поголовья. Затем дело перешло бы и к реквизициям в центральных губерниях согласно утвержденной главами Военного министерства, МВД и Министерства земледелия разверстке и при участии земств. План не сработал: хлеборобы отказывались продавать лошадок, а земские управы — реквизировать их. Обеспечение войск конницей отчаянно пробуксовывало, а после падения самодержавия крестьяне и вовсе стали требовать назад лошадей, отнятых старым режимом.
ГУГШ предписывало военным округам поскорее сбагривать уже закупленных коней в армию. Дефицит фуража в ней становился все острее, частям приходилось самостоятельно добывать его, а от продовольственных комитетов толку было как от козла молока. И в эту труднейшую пору лошадкам довелось тянуть лямку снабжения продовольствием большей части армии, поскольку на железных дорогах творился хаос[1314].
Мортирная батарея в походе
В своем Отечестве пока не нашлось режиссера, что создал бы кинокартину под стать «Боевому коню» Стивена Спилберга, только о Русском фронте. Но в архивах его дожидаются достойные воплощения на экране сюжеты, подлинные переживания и чувства тех, для кого война была не синематографом.
«Вчера оседлал своего любимца “Янычара”, так зовут мою лошадь, и поехал вдоль германских позиций по железной дороге, настроение было грустно тяжелое, небольшой лес закрывал меня от взоров врага, мне захотелось подразнить его (что я делаю, когда у меня тяжело на душе), — писал неизвестный русский офицер своей даме сердца в ноябре 1916 года. — Я поехал к разрушенной станции, откуда начиналось открытое место, замаскированное искусственно весьма плохо. Около меня был доктор, который поехал со мной, но при первом разрыве снаряда быстро ретировался восвояси. Я качнул своего “Янычара” и помчался вперед, снаряды рвались, перелетая и не долетая, наконец заработал пулемет, и под хохот смерти я вышел из-под обстрела. Моим партнером теперь я имею смерть, но пока жизнь побеждает…»[1315].
Нередко случалось так, что кавалерийская лошадь становилась тягловой. Казалось бы, совершенно тривиальное событие, но и оно могло стать причиной душевной боли. Кубанский казак Новиков делился ею в письме родственнику весной 1917 года: «Ну жаль мне моего друга коня, Васька, не хочется мне с ним расставаться, жаль мне его, что ему придется таскать орудие, а мне идти в окопы. Расстаемся мы с ним навсегда…»[1316].
Бывало, что скакун убитого в бою солдата или офицера шел на продажу, а вырученные деньги передавались его семье. Так, 24 июля (6 августа) 1915 года Кутаисскому уездному воинскому начальнику было направлено 215 рублей за лошадей павшего подпоручика Кахиани — это сумма предназначалась матери офицера Марии Яковлевне. Сам герой Высочайшим приказом от 11 (24) июля был посмертно награжден орденом Св. Станислава 3-й степени с мечами и бантом[1317]. Конечно, потенциальных покупателей интересовали прежде всего здоровые и трудоспособные лошади, с ранеными и попросту напуганными же случалось и такое: «Пулеметной команды пять обозных лошадей Орлик, Мишка, Цезарь, Качан и Васька, первых раненых и как негодных к работе брошеных во время отступления, и последних двух бежавших в сторону противника, исключить из описи лошадей полка»[1318].
Если лошадь погибала в бою, то ей тоже посвящались отдельные приказы по кавалерийской части: «Убитую сего числа строевую лошадь эскадрона Ея Величества под названием Частица исключить из списков полка и с фуражного довольствия с 22 сего февраля…»[1319]. Это приказ по Уланскому полку, в рядах которого воевал Николай Гумилев. Смерть лошади упоминается в его записках очень бегло и, пожалуй, цинично. Что ж, всем тогда было не до сантиментов, даже поэту.
Следует заметить, что и три десятка лет спустя, в годы Великой Отечественной, отмечавшиеся еще до революции проблемы с содержанием лошадей не были изжиты, о чем красным кавалеристам случалось жаловаться лично Сталину. Бойцы 16-го гвардейского добровольческого казачьего кавалерийского полка сообщали в ГКО в мае 1942 года: «16 февраля 1942 г[ода] нас вернули в Н[ово-]Петровский район[1320], Московской области. 1-е — Коней, приведенных нами, разформировали, лучших коней отобрали в другие полки, а нам дали ремонтных — негодных к строевой службе. Кроме этого, последнее распоряжение ком[андира] эскадрона — чистку коней только производить на одной коновязи, что крайне опасно с воздуха. Мы чистим по взводно и в случае появления воздушного врага можно быстро скрыться, а теперь наоборот, большую массу коней скрыть некуда, но нам приказали и мы не имеем права сделать свое замечание»[1321]. В октябре командир 99-й стрелковой дивизии (той самой, где до Великой Отечественной успели послужить будущие изменники Родины полковник В. Ф. Малышкин и генерал-майор А. А. Власов) полковник В. Я. Владимиров адресовал редакции «Красной звезды» принципиальный вопрос: «Имеет ли право Армия из дивизии, которая входит в оперативное подчинение ее. переводить в зап[асные] полки лошадей, которых и так 50 % некомплект в дивизии? Эта практика до того вкоренилась, что скоро дивизию. оставят без тягловой силы»[1322]. Начальник Отдела по использованию опыта войны Генштаба КА генерал-майор П. П. Вечный разъяснил в ответе, что такие вопросы надлежит не слать в газету, а обжаловать по команде, ну а изымать конский состав из дивизии армия права не имеет. Роль лошадей даже в той войне моторов невозможно описать вкратце, но гитлеровцы использовали их даже для расчистки минных полей. Запись от 2 января 1945 года в журнале боевых действий 11-й штурмовой инженерно-саперной бригады гласит: сапер-штурмовик 55-го отдельного штурмового инженерно-саперного запасного батальона младший сержант Тарутин, стоя на посту, увидел запряженную в коляску лошадь, бегущую по улице пригорода Будапешта к установленному накануне минному полю. Он успел перехватить кобылу, успокоить ее и перевести через заминированный участок: «Противник, выпустив лошадь с фаэтоном без седока, хотел, таким образом, обнаружить наше минное поле, но смелый поступок ТАРУТИНА опрокинул его замысел»[1323].
Голуби мира, псы войны и Мишка
Еще один живой символ Первой мировой, особенно на Западном ее фронте, — это почтовый голубь[1324].
В Российской империи первым теоретиком организации военноголубиной связи еще в 1870-х годах стал офицер ОКПС А. И. Вестенрик. Он подробно описал устройство голубятен и дрессировку птиц и пророчил голубиной почте большую востребованность в военном деле. 23 февраля (6 марта) 1888 года приказом № 46 по военному ведомству было утверждено Положение о военно-голубиной почте. Прежде всего в ней видели надежное средство связи с осажденными крепостями. Не случайно первые военно-голубиные станции были устроены в крепостях на западных границах России (в Брест-Литовске, Варшаве, Гродно, Ковно, Новогеоргиевске, Осовце и т. д.), Туркестанском военном округе, морских крепостях и портах — Владивостоке, Севастополе, Очакове и Одессе[1325]. Одновременно с этим требовалось урегулировать полеты почтовых голубей через кордон, ведь иностранной разведке было бы грех не воспользоваться ими. Правда, сперва Высочайше утвержденное мнение Государственного Совета предписывало согласовывать пропуск птиц в воздушное пространство в России с министром финансов. Мне сложно представить, как это работало на практике. Руководство ОКПС без малого 20 лет запрашивало действенных мер, но только в 1906 году пограничникам указали стрелять по пересекающим границу империи голубям