[1354]. Согласно беллетристическому описанию этой истории, «сердобольные» поляки поили медвежонка водкой и пристрастили к курению — этой привычки Войтек не оставит даже в старости. Но прежде, в мае 1944 года, он войдет в историю и станет символом подразделения: по преданию, в ходе боев при Монте-Кассино рослый зверь будет подносить артиллеристам ящики с боеприпасами. После Второй мировой Войтек окажется в Эдинбургском зоопарке, где проживет еще 16 лет, тоскуя по людям, которых не предавал.
О военной службе медведей в РККА мне ничего не известно, однако в марте 1943 года на заседании Комиссии по реализации оборонных предложений при ленинградском горкоме ВКП(б) слушалось предложение изобретателя Г. Ф. Уля «Запах медведя для борьбы с вражеской конницей». Правда, оно было отклонено как не представляющее интереса[1355].
…Когда я работал над книгой, еще только планируя включить в текст эту главу, военный историк Сергей Бирюк заметил: «Нужно ли это вообще? У нас среди людей Héros oubliés[1356] много». И с этим, увы, нельзя не согласиться — в части людей. Между тем в западной литературе проблематика животных на войне вообще и Великой — в частности уже имеет собственную полновесную историографию[1357]. Вот только в этих работах не затрагивается история Русского фронта Первой мировой. Даже элементарные упоминания в них России, Russia, Russie, Russland — редкость. Животные могли оказаться в этом смысле исключением из правил, но не стали им. Впрочем, на русском языке тоже доселе практически нет обобщающих работ по теме главы. Хочется верить, что они еще увидят свет. Животные на службе Русской армии в годы Великой войны заслужили себе место на этом ковчеге.
ВЕЛИКИЙ ИСХОД
Мы хотим снова стать людьми…[1358].
Кто или что лишило их дома?
Великий Исход. Именно так в одной из столичных газет военной поры было образно названо следование беженцев из прифронтовой полосы и оккупируемых неприятелем западных окраин Российской империи в ее тыловые губернии[1359]. И в данном случае репортер не переборщил с образностью.
Сложно поверить, но вплоть до XX века такого социального явления, как беженство, де-юре не существовало. Международной проблемой же, требующей решения буквально всем миром, оно и вовсе стало только после Великой войны. События последней стали тому причиной, и Россия в этом смысле не была исключением. Однако речь в главе пойдет не только о беженцах, покидавших малую Родину по собственной воле, но и о тех, кто был выселен из губерний на западе империи — по причине «неблагонадежной национальности» ли, сообразно обстановке на фронтах ли. Великий Исход оказался порожден прежде всего военной угрозой с запада. Это правда, не терпящая спекуляций, но не вся. Бедствие национального масштаба и вызвано было в немалой степени опасным обострением национального вопроса в империи с одной стороны, и попытками государственной и военной властей решить его — с другой.
В начале Великого Исхода, достигшего пика весной 1915 года, беженство носило скорее спорадический характер и почти не выходило за пределы западного порубежья, или даже соседних уездов. Напуганные отголосками боев и слухами о «Ганнибале у ворот», люди покидали жилища и пережидали опасность на расстоянии, кажущемся безопасным. Государственные служащие с семьями или учреждения целиком эвакуировались не очень далеко, для того чтобы поскорее вернуться к делам, когда угроза минует — ведь война не должна оказаться затяжной. Конечно, иные уезжали всерьез и надолго, но число их было невелико. Достаточно сказать, что к началу 1915-го в Рязанской губернии находилось 164 беженца, тогда как за весь период Первой мировой их наберется свыше 80 тысяч[1360].
Одновременно с набатным колоколом, возвещавшим о начале Великой войны, на западе стали раздаваться первые тревожные звоночки: враги близко, они уже среди нас. Именно тогда в Остроленке по подозрению в «военном шпионстве» был задержан пятидесятилетний германский подданный Михель Шульц. У него при себе не имелось никаких документов, удостоверяющих личность. «И хотя дознанием не подтвердилось обвинение его в шпионской деятельности, <тем не менее личность его является подозрительной>, а потому, признавая присутствие его в районе действий 2-й армии нежелательным и вредным… предписываю выслать его, Михеля Шульца, из района Армии в Пермскую губернию на все время войны с Германией», — гласил приказ войскам 2-й армии Северо-Западного фронта № 23 от 12 (25) августа 1914 года. Заключенные в угловые скобки слова были надписаны чернилами поверх машинописного текста — без них и вовсе получилось бы, что немца высылают за не подтвердившиеся подозрения.
22 июля (4 августа) мещанин города Василькова Сокольского уезда Гродненской губернии Викентий Познанский, а с ним — выходцы из Пруссии Карл Гаушильд и Елизавета Киршнер были «заарестованы» в Белостоке вместе со зловредными приспособлениями. Цитирую текст посвященного им приказа войскам 2-й армии № 24: «Усматривается, что названные лица обвиняются в том, что, желая оказать содействие Германским войскам в отношении разведки в случае войны Германии с Россией, они обвиняемые, действуя по взаимному между собою соглашению, в период времени между половиной 1913 года и 22 Июля [4 августа] 1914 года включительно, устроили с указанной целью в гор[оде] Белостоке, т[о] е[сть] в местности, состоящей с 19 Июля [1 августа] 1914 года по случаю войны Германии с Россией на военном положении, оптическую сигнализацию и телефонные приспособления для перехватывания и подслушивания телефонных разговоров и телеграмм…». На сегодняшний день можно с уверенностью сказать, что «они обвиняемые» попросту не могли организовать его, не располагая сложной и дорогостоящей техникой, а также навыками дешифровки. Ведь для успешного радиоперехвата им была необходима стационарная радиостанция, а не «телефонные приспособления», прослушивание же телефонных переговоров требовало предварительной прокладки изолированного провода протяженностью 150–200 метров на расстоянии полусотни метров от русской линии связи с подключением прослушивающего аппарата[1361].
Германский подданный Болеслав Ядричак заводил знакомство с нижними чинами Русской императорской армии и железнодорожными служащими. «Возводимое на него обвинение, хотя и не подтвержденное фактическими данными, делает присутствие его в районе ВЫСОЧАЙШЕ вверенной мне армии нежелательным, а потому он Ядричак, Андрейшак тож, подлежит высылке в Архангельскую губернию на все время войны», — это приказ № 54 от 3 (16) сентября.
Туда же, на Русский Север, вскоре отправились еврейские семейства Перец и Бродерзон, проживавшие в поселке Мышинец Остроленского уезда. Они обвинялись в пособничестве войскам противника. Расследование, проведенное начальником жандармского управления Остроленского, Островского и Маковского уездов, доказало их вину. Бродерзон содержал пивную лавку, в которой немцы пили пиво. Перец содержал пивоваренный завод, а также лавку в Домброве при таможне. Немцы с разрешения хозяина забирали из лавки хлеб. 5 (18) июля 1914 года за раздачу войскам противника хлеба и пива Перец и был задержан[1362].
Казалось бы, что здесь такого? Ведь еще 18 (30) июня 1892 года, в период правления Александра III, были утверждены «Правила о местностях, объявленных на военном положении», в главе V, § 19, пункте 17 которых говорилось: «Генерал-губернаторы или облеченные властью лица имеют право:…высылать отдельных лиц во внутренние губернии Империи с извещением о том министра внутренних дел для учреждения за ними полицейского надзора на время не свыше продолжения военного положения, а иностранцев высылать за границу»[1363]. Контрразведка боролась с «внутренним врагом» среди обывателей в прифронтовой полосе. Да, не без перегибов, но ведь большинство из них — выходцы из неприятельской державы, а в последнем случае нет никаких сомнений в виновности хозяйственных лавочников. «Невозможно спорить с тем, что в годы Первой мировой войны среди российских евреев… были немецкие шпионы», — замечает американский историк Уильям Фуллер, подтверждая это суждение фактом передачи Германии планов российской мобилизации торговцем Пинкусом Урвичем[1364]. Немудрено, что уже в конце августа 1914 года в донесении Варшавского губернского жандармского управления сообщалось о росте враждебности поляков к евреям, подозреваемым в содействии врагу. Последние фигурировали в качестве обвиняемых или подозреваемых в 20–30 % дел, заведенных контрразведывательными органами 2-й, 8-й и 10-й армий[1365].
Отношение к евреям в армейской среде тоже сложно было назвать восторженным, и оно складывалось годами. К примеру, за время нахождения на посту военного министра Ванновского (с 1881 по 1898 год) был составлен перечень должностей, на которые не допускались евреи и поляки. В 1910 году заведующий законодательным отделом канцелярии Военного Министерства генерал Янушкевич выдвинул предложение изъять евреев из состава вооруженных сил, что, по его мнению, было «возможно лишь при условии совершенного удаления евреев из пределов родины или путем возложения на них денежного налога»[1366]. Столь радикальные меры обосновывались сведениями о большом недоборе в армию евреев-новобранцев в 1901–1908 годах и о значительном количестве евреев-солдат, сдавшихся в плен во время недавней Русско-японской войны. Предложения эти были признаны трудновыполнимыми и не получили развития. Но Янушкевич не унялся даже с началом войны, когда его идеи все же были частично реализованы.